Перед отъездом он ни с кем не попрощался, только оставил два письма – одно отцу, в котором объяснял своё желание сослужить службу родине, другое – Ксении. Оно содержало всего два слова: "Прости меня", и ничего больше. Ксюша поначалу сочла это послание за глупый розыгрыш и по-настоящему испугалась только тогда, когда узнала от Василия Васильевича, что сын его действительно уехал. От этой новости барышня Митрофанова лишилась чувств, чего с нею отродясь не случалось, и слегла на целую неделю с сильнейшим нервным расстройством.
Любящий и заботливый отец, Андрей Юрьевич, ни на шаг от неё не отходил, но Ксюша не желала никого видеть подле себя – ни его, ни старшего брата Эллы Караваевой, который пришёл на следующий же день после того, как стало известно о разрыве Ксюшиной помолвки с Мишелем. Князь Караваев звал Ксению замуж, заверяя её в вечной любви, но Митрофанова ответила отказом и на первый раз, и на второй, и на одиннадцатый, когда на вторую неделю несчастный парень вновь явился к ней с цветами и подарками. Андрей Юрьевич, выгодную партию терять не желавший, умолял дочь не рубить с плеча и хотя бы подумать над столь удачной кандидатурой, но Ксения осталась непоколебима и в сердце своём хранила верность тому, кого всей душой успела полюбить за столь короткий срок. Бедняжка страдала и мучилась, не получая от любимого никаких вестей, и увядала на глазах. С большим трудом её вернул к жизни только Викентий Воробьёв, начавший подрабатывать частной практикой после ухода из Басманной больницы. Никто его, разумеется, не выгонял – Саша и вовсе разрешила ему остаться на прежней должности, но Воробьёв проявил похвальное благородство и, посыпав голову пеплом, написал прошение об увольнении. А Марина осталась и, кажется, была довольна всем, начиная со своей новой начальницы, заканчивая уходом собственного мужа, с которым у них в последнее время всё чаще и чаще случались ссоры. И причиной, как ни странно, становилась всё та же Сашенька, которой оба искренне желали добра. Марина пришла в бешенство, узнав о её помолвке с Авдеевым, а Воробьёв, наоборот, торжествовал и убеждал жену, что для их Сашеньки брак с богатым графом – наилучший вариант. А Марина была категорически против, обзывая Авдеева ничтожеством, и заверяла своего мужа, что не допустит этой свадьбы, потому что "их Сашенька" достойна большего. Каждый упрямо гнул своё, а время не стояло на месте, и вот уже миновал август, дождливое лето сменилось засушливой тёплой осенью. В один из таких дней Саша и Владимирцев прогуливались по парку, неподалёку от больницы, рука об руку, как добрые друзья или близкие родственники. В его глазах по-прежнему теплела безграничная нежность, а в её – такая же безграничная печаль.
– Володя, неужели мне никак не удастся отговорить вас от этого решения? – упавшим голосом спрашивала Александра уже, наверное, в сотый раз, и безнадёжно качала головой, когда Владимирцев в сотый раз отвечал:
– Моё назначение уже подтвердили, Александра Ивановна. В конце месяца я возвращаюсь на войну, – усмехнувшись в усы, он добавил: – Если, конечно, ваш врачебный консилиум не признает меня категорически непригодным к строевой службе и не выпишет тех унизительных бумаг, что вы выписали для вашего жениха!
Он не хотел упрекать её вот так, да и не имел ни малейшего права на то, а потому сам устыдился собственной мелочности. Но тут Владимир ничего не мог с собой поделать: Сергей Авдеев с его трусостью был ему поистине отвратителен. Саша, впрочем, осуждать эту язвительность не поспешила, прекрасно понимая, что Володя кругом прав.
– Эти бумаги для него делала не я, – сама не зная зачем, ответила она.
– Простите меня, – поспешил оправдаться Владимир. – Я не должен был так говорить.
– Вам не за что извиняться, это чистая правда, – с грустной улыбкой ответила Саша, глядя себе под ноги и старательно не поднимая глаз.
Ещё одно доказательство Володиного бесконечного благородства, ещё одно доказательство авдеевской бесконечной низости… Владимирцев захотел вернуться в строй едва ли не в тот же день, когда впервые встал на ноги, ведомый собственной честью и чувством долга, а Сергей… Всякий раз думая об этом, Саша содрогалась от дальнейших перспектив и уже начала всерьёз жалеть, что дала своё согласие на брак с Авдеевым. Серёжа любил её, это правда, и он готов был носить её на руках, но не он был ей нужен! И не о нём она плакала по ночам вот уже полгода как, не о нём думала каждую свободную секунду, не о нём молилась перед образами!
Но Авдеев был категоричен. Или она выходит за него замуж, или в следующий раз он возьмёт отцовский револьвер, когда надумает покончить с собой, и тогда его никакой Викентий Иннокентьевич не спасёт. Предыдущий случай показал, на что способен Авдеев, и Саша категорически не желала становиться причиной его преждевременной кончины. Тем более, добрые чувства к Сергею Константиновичу у неё и впрямь были, ведь они знали друг друга с детских лет! – и Сашенька искренне надеялась полюбить его в дальнейшем. Но сейчас, глядя на Владимирцева, преисполненного благородства и мужества, понимала – о, нет. Её Серёже далеко даже до него, что уж говорить о самом Волконском! Однако разорвать помолвку она не могла: Софья Владимировна Авдеева прозрачно намекнула, что превратит её жизнь в ад, если Серёжа будет несчастен, а сам Серёжа обещал застрелиться в случае отказа, и Саша испытывала перед ним острое чувство вины. И за то, что не любила его так же сильно, и за то, что – теперь-то она знала – никогда не сможет полюбить! Собственная доброта и отзывчивость загнали её в ловушку, выхода из которой не было, увы.
Но, признаться, это не слишком-то беспокоило её. Неделю назад Мишеля Волконского официально признали пропавшим без вести, и с этого дня Сашина жизнь превратилась в бессмысленное и безнадёжное существование, сводившееся к унылому и однообразному выполнению своих ежедневных обязанностей, и ничего больше.
В одну секунду ей вдруг сделалось незачем жить дальше, и дальнейшее будущее виделось как в тумане. Жизнь потеряла всяческие краски, обернувшись беспросветным мраком, и в этой грядущей свадьбе со своей первой любовью, Серёжей Авдеевым, Сашенька поначалу видела спасение. Алёна была права, Авдеев считал за счастье исполнить любое её желание и носил её на руках. Он действительно «ел с её руки», делая всё, чтобы его возлюбленная была счастлива! И Саше тогда казалось, что у неё получится забыть, перебороть ту боль, что сжигала сердце дотла, но слишком поздно она поняла – ничего из этого не выйдет. Особенно остро Саша осознала это в тот момент, когда стали известны последние новости с западного фронта. Газеты писали о Брестской трагедии и о колоссальных потерях российской армии, озвучивая такие страшные цифры – ранеными и убитыми – что Сашеньке делалось дурно. Катерина, недолго думая, облачилась в траур, но это был, скорее, ещё один способ показать, как она относится к грядущей Сашиной свадьбе. Трудно сказать на самом деле, был ли то траур по брату или по собственной несчастной любви к Авдееву, однако, несмотря на недовольство генеральши, чёрное Катерина не сняла и снимать не собиралась. И сама Саша, признаться, готова была последовать её примеру. Траур – это чересчур, накануне-то собственной свадьбы! – но яркие цвета она больше не надевала. Вот и сейчас: шерстяное коричневое платье с тёмным кружевом да тёмная накидка, край которой она нервно теребила, изо всех сил пытаясь скрыть своё волнение.
– Владимир Петрович, – полушёпотом произнесла она, по-прежнему не поднимая взгляда. – Володя, миленький, одумайтесь, прошу вас! Я не могу потерять теперь и вас, ещё одной потери я попросту не переживу!
– Саша, – Владимирцев мягко улыбнулся и накрыл её ладонь своей – ласковым, заботливым жестом. – Дорогая моя Сашенька, поймите, я офицер и моё место там, а уж никак не здесь. Вот закончится война, и я вернусь, обещаю вам!
– Вы не можете знать этого наверняка, – с отчаянием в голосе произнесла Александра. – Никто не может.