— Зачем? — Джин опустила голову, чтобы скрыть смущение.

— Не знаю, — снова признался Шахриар. — Просто раз ты не Аматула Байян, значит, мы никогда не сможем вступить с тобой в брак. Даже временный. А с рухнувшей надеждой на счастье смириться очень трудно, поверь.

— Почему же рухнувшей? Разве всё дело только в имени?

— Не только. Еще и в том, что рано или поздно ты уедешь отсюда, а я останусь. Конечно, я мог бы отправиться за тобой в Ирак, но теперь понимаю, что и Ирак — не твоя родина. Название страны выдумано, как выдумано и твое имя. А где твоя настоящая родина, я не знаю. Впрочем, это и не важно: наверняка тебя там ждет другой мужчина.

Джин вздрогнула, но промолчала. Рука разболелась не на шутку, но она старалась о ней не думать. Гораздо сильнее её подмывало спросить у Шахриара, как он догадался, что она не та, за кого себя выдает. Но это значило бы признать верность его слов. А время для признаний еще не наступило. Да и вряд ли наступит, с её-то работой. Ведь даже если сейчас Джин выдворят из Ирана, это совсем не значит, что в скором времени ей не придется выполнять какие-нибудь задания в Ираке или Саудовской Аравии, например. А может, и снова здесь, в Иране, только под новым именем… Нет, разведчик не имеет права даже мимолетным намеком разрушить собственную легенду. Зачем помогать местной контрразведке? Даже если к одному из контрразведчиков испытываешь непростительно теплые чувства…

— Уверяю тебя, ты ошибаешься, Шахриар, — произнесла Джин тихо, но твердо. — Я знаю, что твоя работа заключается в том, чтобы подвергать всё и вся сомнениям, но в случае со мной ты явно переусердствовал. Я — Аматула Байян, и всё, что я говорила о себе и своих чувствах к тебе — правда.

Он обошел кресло, встал перед ней, кивнул на повязку на её руке, спросил саркастически:

— И о своей ране правду расскажешь? — Джин отвела взгляд. — Я так и знал, — криво усмехнулся он. — Но можешь не утруждать себя очередными фантазиями: я уже проконсультировался со специалистами. И теперь точно знаю, что доктор Нассири солгал мне. Ты не могла получить столь сильный ожог во время первого визита к Эбаде, поскольку концентрация излучения в его палате была на тот момент не слишком велика. Я ведь, если помнишь, тоже находился тогда вместе с вами и тоже без защитного костюма, однако почему-то не пострадал. Не странно ли, а? Да, я в курсе, что у Сухраба покраснела кожа на бедре, но он сам признался, что помогал санитарам переворачивать Эбаде. Однако даже при столь плотном контакте он, в отличие от тебя, умудрился избежать лучевого ожога. Понимаешь, к чему я веду? — Джин молчала. — К тому, что если бы ты в тот день тоже прикасалась к Эбаде, то отделалась бы, как и Нассири, всего лишь покраснением кожи. Исходя же из твоего довольно серьезного ожога, я могу утверждать, что ты навещала Эбаде позже! Скажу даже точнее: за день до его смерти. В тот самый момент, когда доктор Нассири отлучился из палаты Али Агдаши, чтобы ответить на звонок из Тегерана. Мать этого Агдаши, конечно же, всё видела, но покрывает тебя, поскольку надеется, что ты спасешь её сына. И её я могу понять. А вот тебя, Аматула, — или как там тебя зовут по-настоящему? — не понимаю. И потому прошу объяснить мне, зачем ты ходила к Эбаде? Чем ты вообще здесь, в Иране, занимаешься? Что тебе нужно? Чего ты хочешь?! — повысил он голос.

Лицо Джин словно окаменело. Скулы заострились, глаза приобрели стальной блеск.

— Я не могу сказать тебе, Шахриар, что мне нужно и чего я хочу, — ледяным тоном начала она чеканить слова, — но зато могу в доступной форме перечислить всё то, что мне не нужно и чего я не хочу. — Встала, подошла к окну, сдернула с головы шапочку, рассыпав по плечам длинные каштановые волосы. — Итак, в первую очередь я не хочу того, чего, напротив, сильно желают твои начальники: начиная с полковника, который ждет тебя сейчас внизу в машине и заканчивая президентом страны Ахмадинежадом и верховным рахбаром Ирана Али Хаменеи. Проще говоря, я не хочу, чтобы Иран располагал атомным оружием.

— Вот как? — натянуто усмехнулся Лахути. Присел на угол стола, закурил, протянул: — Интере-с-ссно. И почему же, позволь спросить?

— Ну уж, конечно, не потому, что желаю завоевания Ирана Соединенными Штатами или какими-нибудь другими странами. Отнюдь. Напротив, я желаю мира и процветания Ирану так же, как и родному Ираку. Хотя отчасти ты прав: моя сознательная жизнь связана в основном с Европой, и понятие «настоящей родины» для меня действительно несколько сместилось. Но речь сейчас не об этом. Мне доподлинно известно, Шахриар, что страны, сотворившие на своих территориях так называемые «ядерные щиты» — предмет вожделения нынешнего Ирана, — уже не раз и не два сильно пожалели об этом. И Америка после аварии на станции Три-Мейл-Айленд в Пенсильвании, и Россия после трагических событий в Чернобыле, и Япония после нескольких аварий, произошедших на местных атомных станциях… Я уж не говорю о бомбардировках Хиросимы и Нагасаки в 1945 году, вина за которые до сих пор несмываемым пятном лежит на Соединенных Штатах. К сожалению, Шахриар, гениальные ученые, расщепившие атом и создавшие потом на его основе атомные бомбы, и сами до конца не осознавали последствий своих изобретений. И не знали, что бомбардировка Японии Америкой опасна и для самих американцев, а не только для японцев. Ведь планета наша круглая, а расстояния для радиации, переносимой такими природными явлениями как снег, дождь, наводнение, ничего не значат. Последствия устроенной на территории Японии собственными руками бомбардировки Штаты спустя годы испытали на себе — в виде резкого всплеска заболеваемости раком. Да, да, радиация способна храниться в почве и атмосфере очень долго, а потом разноситься по всему миру даже безобидным на вид ветерком. А уж когда осядет и поселится в чьем-нибудь организме, постепенно разрушит его так, что никакой рак с ней в этом не сравнится. Поверь, Шахриар: все обладающие ядерным оружием страны хотели бы сейчас от него избавиться, да только это, увы, уже невозможно. Почему? Во-первых, поступить так им не позволяет их статус супердержав, вынуждающий приносить в жертву политическим преференциям здоровье собственных граждан. Во-вторых, от ядерного оружия не так-то легко избавиться: бомбы сами по себе не исчезнут, их не растворишь ни в воздухе, ни в каком другом веществе. А если взорвать под землей или в космосе, можно спровоцировать мировую катастрофу, а то и гибель всей планеты. Вот и получается, что лучше их просто не трогать. Но и не создавать новых! И не верить выжившим из ума деятелям от армии, что 60 мирных лет на земле после Второй мировой войны — это якобы заслуга именно наличия у сверхдержав ядерного оружия. Это всё ложь! Ядерное оружие — не гарант мира и не препятствие для развязывания Третьей мировой, как полагают некоторые. Ядерное оружие — это бич человечества. Как бы глубоко и в какие бы надежные бункеры его ни спрятали, оно всё равно вступит в реакцию с окружающей средой: железом, камнем, свинцом… Согласно научным открытиям последних десятилетий, мертвой природы не существует! Она вся живая, даже если неподвижна. И, значит, радиация, просочившись сквозь любые преграды, всё равно будет тихо и незаметно калечить человечество: пресекать рождаемость, полностью разрушать иммунитет, заставлять людей умирать от банальной простуды… Взять хотя бы тот же СПИД: ученые склонны считать, что лежащий в основе этого страшного заболевания обезьяний вирус мутировал именно под воздействием радиации! И чтобы хоть как-то спасти редкие островки земли, еще не пораженные страшными радиационными метастазами, необходимо сообща и всеми силами бороться за прекращение разработок в ядерной области, за нераспространение атомного оружия и, если оставаться честными до конца, то и за остановку развития так называемого «мирного атома». И вот как врач, видевший страдания не только Эбаде, но и многих других людей, как образованный человек, знающий, что укрыться от всепроникающей радиации попросту невозможно, я категорически выступаю против того, чтобы Иран обзавелся собственной ядерной бомбой. По правде говоря, я против и строительства атомной станции в Бушере. Ваше правительство, Шахриар, заботится вовсе не о безопасности страны, а о себе и долговечности своей власти. Следуя примеру коммунистической России, оно готовит собственному народу не свободу, а вечную неволю, надежно обнесенную вместо колючей проволоки ядерным щитом. Правда, развал Союза показал, что это тоже не панацея, однако наличие ядерного оружия в бесконтрольной ныне России еще страшнее и ужаснее, ибо чревато такими последствиями, которые нормальному человеку трудно даже вообразить себе. И я абсолютно убеждена, Шахриар, что ядерное оружие нельзя не только распространять и преумножать, но и изобретать заново. Лучше законсервировать его на том уровне и в том количестве, в каком оно уже существует, и направить все усилия науки на разработку средств для борьбы с влиянием источаемой им радиации на здоровье людей. Ведь если уж даже такая мощная и богатая держава как США с трудом борется с последствиями радиационных катастроф, то какого финала ждать Ирану, случись здесь авария чуть серьезнее последней? А ведь Иран — территория уже исторически и геологически крайне нестабильная, раз подвержена частым землетрясениям. Представляешь, что станет с Ираном, если на его земле произойдет катастрофа, равная по силе Чернобыльской? Да вы здесь все просто вымрете! И тогда за что, спрашивается, так упорно бьются твои начальники, Шахриар? Ты по-прежнему веришь, что за независимость иранского народа? Впрочем, можешь не отвечать. Главное, что я наконец озвучила тебе свою позицию. И, смею надеяться, озвучила предельно ясно.