— Это они умеют, — кивнула Джин, вздохнув. — Вогнать человека в сомнение, одновременно как бы ему сочувствуя. Пугая одиночеством и осуждением общества, для них главное — породить в душе человека страх и неуверенность в собственной правоте. И вот уже цель достигнута: человек и впрямь начал сомневаться в себе и своих поступках, а значит, он уже у них в руках. Или — на крючке, как они выражаются. Такие приемы давно отработаны, не забывайте, Сухраб, в какой структуре служит аль-Балами, — напомнила она. — Но поддаваться на его провокации ни в коем случае нельзя! Иначе полностью проиграете ему и его коллегам свое будущее, свою жизнь. Попросту отдадите её им собственными руками. Одна испанская пословица гласит: «Природный, естественный страх убивает половину человеческой жизни, а природный страх, помноженный на страх искусственный, навязываемый извне, убивает человеческую жизнь полностью, целиком». Аналогичным постулатом пользуются все авторитарные режимы, придумывая тысячи способов, как напугать человека покрепче. Но их уловкам надо сопротивляться, и очень хорошо, Сухраб, что вы это поняли.

— Но как же Шахриар? — Нассири налил себе в чашку остывший кофе из кофейника, глотнул, покачал головой: — Уф-ф, даже в горле пересохло после разговора с этим противным полковником. Однако как же Шахриар? — повторил он вопрос. — Ведь теперь они всей сворой бросятся искать его по всей стране! Есть ли надежда, что ему удастся спастись?

— Думаю, теперь уже есть, — уверенно ответила Джин. — Мы всё правильно рассчитали и вели себя достаточно спокойно и сдержанно, чтобы выиграть нужное нам и особенно Шахриару время. Надеюсь, в данный момент Шахриар находится в надежном месте, и опасность ему уже не угрожает. Но сказать точнее смогу только завтра утром: к тому времени я рассчитываю получить сообщение о судьбе Лахути от весьма компетентного источника.

— До следующего утра, — сокрушенно покачал головой Нассири. — Как долго ждать! Я, наверное, сойду с ума от беспокойства за него.

— Вы добрый и отзывчивый человек, Сухраб, — признательно улыбнулась ему Джин, — но не стоит торопить события. Иногда важнее — проявить выдержку. И сейчас у нас как раз тот самый случай. Я непременно расскажу вам во всех подробностях об уходе Шахриара из страны, когда это уже не сможет причинить ему никакого вреда. А пока, дорогой коллега, возвращайтесь к семейству Агдаши и порадуйте их получением разрешения на выезд из страны. Правда, иранцы дали лишь временное разрешение, снабдив его формулировкой «на время лечения», но для нас сейчас главное — вывезти их. А уж потом мы придумаем, как сделать, чтобы мать с сыном никогда более не вернулись назад. Заодно, Сухраб, подумайте, кстати, о мерах, которые нам нужно будет предпринять, чтобы Али перенес перелет как можно легче, — попросила Джин. — Займитесь этим, и время ожидания вестей о Шахриаре пролетит незаметно.

— Вы как всегда правы, Аматула, — Нассири встал, взял её руку, наклонился, поцеловал. — С приездом этого полковника я совсем забыл о своих подопечных, хотя и собирался сообщить им радостную весть сразу после завтрака. Сейчас же иду к ним, — заторопился он.

— Идите, Сухраб, — ободряюще улыбнулась ему Джин, — и ни о чем не волнуйтесь. Всегда помните, что есть люди, в любую минуту готовые позаботиться и о семействе Агдаши, и о нас с вами, и о Шахриаре. И, заметьте, это далеко не последние в мире и Европе люди. Напротив, за ними стоит такая сила, с которой руководители Ирана просто не смогут не считаться. Побоятся.

— Что ж, Аматула, мне остается только молить Аллаха, чтобы он помог нам всем, — сказал Нассири уже на выходе из кабинета.

— Бабушка, а почему Мону Лизу называют красавицей? — в полутемном зале Лувра пятилетняя Джин в строгом синем платьице с белым кружевным воротником разглядывала освещенный софитами шедевр Леонардо, скрытый за пуленепробиваемым стеклянным щитом. — Она же совсем не красивая! Вот тетя Коко — красивая, а Мона Лиза — нет. Правда ведь, бабушка, а?

Бабушка Маренн обняла внучку, погладила по аккуратно заплетенным в косу пепельным волосам.

— Да, тетя Шанель, конечно, намного красивее, — согласилась она, сдерживая улыбку. — А уж по характеру никакая Мона Лиза с ней и вовсе не сравнится. Наша тетя Коко — крепкий севеннский орешек, куда до нее каким-то там итальянкам! Хотя, как вспоминают современники Леонардо, одна из женщин, послуживших ему прототипом Моны Лизы, тоже отличалась изрядной строптивостью.

— А разве Леонардо писал её не со своей соседки? — недоуменно спросила Джин. — Мне так папа сказал, когда я похвасталась, что мы с тобой едем сегодня в Лувр смотреть Мону Лизу.

— Твой папа, как истинный американец, да к тому же военный, смотрит на искусство упрощенно, — иронично заметила бабушка. — Но он достоин похвалы уже за то, что ему известно о существовании портрета Моны Лизы. Среди сослуживцев твоего папы найдется немало тех, кто вообще не подозревает, что такая картина есть на белом свете, и уж тем более, кисти какого художника она принадлежит.

— А кто все-таки был прототипом Моны Лизы, бабушка?

— Этого никто точно не знает, девочка моя. Ни один даже самый сведущий искусствовед, — Маренн поправила воротник на её платье. — Думаю, даже сам Леонардо не знал этого.

— Даже сам Леонардо?! — Джин приоткрыла рот от изумления.

— Да, и сам Леонардо, — подтвердила Маренн. — Творчество всегда очень сложный процесс, дитя мое, оно вбирает в себя множество деталей, обстоятельств, влияний, воспоминаний автора, его собственный жизненный опыт и опыт жизни его поколения, порой даже всей страны. Всё это особым образом смешивается в его душе как в котле, и в результате он создает образы, на деле как бы совершенно самостоятельные, но одновременно и чем-то всем знакомые. Словно подсказка к художнику приходит из космоса, из Вселенной, от высшего всемирного Разума. Творцов, которым видения даруются свыше, мы, люди, называем гениями. И Леонардо — из их числа.

— Так Мона Лиза прилетела из космоса?! — спросила Джин шепотом, почти затаив дыхание.

— Можно сказать и так, — загадочно улыбнулась бабушка. — Во всяком случае думать так — намного правильнее, чем считать, что Леонардо срисовал Джоконду с обычной соседки. Мона Лиза, Джин, — это не просто женщина, это образ женственности! Её красота неуловима так же, как её улыбка. Она намного сложнее и прекраснее любого земного женского образа. Это воплощение вечной красоты, над которой не властно время. Только Леонардо, гений эпохи Возрождения, мог уловить тончайшее очарование невидимых космических лучей, озаряющих это женское лицо, и воплотить их на холсте. Поэтому Леонардо велик и, я думаю, в ближайшей исторической перспективе не будет превзойден никем. Время истинных гениев, к сожалению, ушло.

— Бабушка, бабушка…

…Джин хотела спросить, почему это время ушло, но сон растаял, и вместо зала Лувра и дорогого лица бабушки, тоска о которой не утихала с самого первого момента прощания с нею, она увидела перед собой белесый квадрат окна, закрытый прозрачной белой занавеской, и окутанные дымкой очертания гор за ним. Включенный компьютер размеренно пощелкивал, извещая о доставленном сообщении. Сообразив даже спросонья, что означает этот звук, Джин молниеносно вскочила с кровати и подбежала к рабочему столу. Всю ночь напролет она ждала сообщения от Дэвида, но усталость и вечерняя доза антидота все-таки одолели её, заставив задремать под утро.

Джин быстро подвела курсор к мелькающему значку. Так и есть: письмо от Ахмета из Эль-Кута! Пришло уже полчаса назад. Как раз тогда, когда она разговаривала во сне с бабушкой. Неожиданно Джин поняла, что бабушка приснилась ей неспроста: явилась в сновидении, чтобы предупредить и успокоить — всё будет хорошо, Джин, не волнуйся. «Я поцелую тебе пальчик, и боль пройдет. И Айстофель тоже поцелует. И больше ничего никогда болеть не будет».

Джин открыла письмо. Пробежала глазами по диагонали послание Ахмета с его вечными жалобами на службу и признаниями в любви к ней, Аматуле, потом извлекла из послания фотографию. Её двоюродный «возлюбленный» брат лакомился вместе с сыновьями мороженым из круглых синих стаканчиков на набережной Тигра в Эль-Куте. Джин облегченно вздохнула: раз есть фотография, значит, есть и зашифрованное в ней сообщение. Проделав здоровой левой рукой еще несколько операций, известных ей уже назубок, она добралась наконец до послания Дэвида.