— Ничего, скоро сам во всем убедится, — ободряюще улыбнулась Джин и вытерла концом платка слезы со щек Марьям. — Ты, главное, скажи им, что выезжаем мы через неделю и что брать с собой ничего не надо. Ну, кроме документов и разве что каких-нибудь памятных вещей. Только не забудьте взять результаты обследований твоей мамы у местных окулистов: они понадобятся швейцарским докторам, чтобы узнать, чем была вызвана слепота и как протекала на первых порах. Заодно решите, что будете делать с домом: продавать или родственникам оставите. В общем, начинайте готовиться, времени у нас не так уж и много. Поэтому сегодня отправляйся домой с работы пораньше, — разрешила Джин, — обсуди всё со своими. Если они ехать все-таки не захотят, предупреди меня заранее. Тогда поедешь одна, но предварительно получив здесь, в Иране, разрешение отца. Не побоишься ехать в чужую страну одна, без родственников? — спросила Джин, пристально посмотрев на Марьям.

— А чего мне бояться, ханум? — задорно откликнулась та. — Я же не совсем одна буду, а с вами. Но я все-таки думаю, что родители и сестра со мной поедут. Ради того, чтобы мама вылечилась, отец её уговорит, я уверена. А она привыкла во всем его слушаться.

— Вот и хорошо, — заключила Джин. — Значит, будем надеяться на коллективный отъезд.

— Можно, я сама сделаю вам укол, ханум? — спросила Марьям, указав глазами на термос. — Я умею.

— Нет, Марьям, это очень сложный укол, — мягко отказалась Джин. — Тебе еще только предстоит научиться делать такие. Пойди пока лучше к Франсуа и сообщи ему о нашем скором отъезде. А заодно и доктора Нассири поставь в известность.

— Хорошо, ханум, я мигом, — придерживая тунику, Марьям побежала к двери. — А вам потом кофе принести, ханум? — остановилась она на пороге. — Или чай.

— Лучше чай, холодный, — попросила Джин. — Такой же, как вчера. Я за ночь весь кувшин осушила, — кивнула она на пустой кувшин. — После этого укола всегда очень пить хочется.

— Слушаюсь, ханум, я скоро. — Девушка выбежала в коридор, несильно хлопнув дверью.

Джин оторвала от упаковки шприц, открыла термос, смешала лекарство с растворителем. Закатав рукав одежды, сделала себе очередной укол. «Вот и еще один синяк гарантирован, — подумала грустно. — И, боюсь, далеко не последний». Бросив использованный шприц и пустые ампулы в термос, закрыла его, опустила рукав, взглянула на часы. По её подсчетам, до визита аль-Балами оставался час, не больше. И почти столько же — до предполагаемой встречи французского атташе с семьей Лахути в Тегеране. Джин вдруг поймала себя на странном ощущении, что впервые не может понять: мчится время или, напротив, тянется с черепашьей скоростью. Напряженные до предела нервы требовали скорейшего разрешения событий, ждать было уже просто невмоготу. Разум же диктовал прямо противоположное: чем медленнее будет тянуться время, тем больше шансов на успешный исход задуманной операции.

Дабы отвлечься от боли в месте инъекции, Джин подошла к окну, посмотрела вниз, на то место, где еще недавно стояла машина Лахути. Сейчас там было пусто. Но очень скоро здесь появятся машины аль-Балами и его помощников. Очень хотелось, чтобы это случилось как можно позже…

— Прошу прощения, мадам, — в комнату неслышно вошел доктор Маньер. — Марьям сказала, что мы через неделю уезжаем. Это так?

— Да, это так, Франсуа, — повернулась к нему Джин. — Правда, пока это устная информация, но официальное распоряжение из женевской штаб-квартиры должно поступить буквально на днях.

— Вы приняли лекарство? — Франсуа указал пальцем на термос.

— Да, только что.

— Я должен заметить, мадам, — доктор поправил очки, — что ваше легкомыслие…

— Марьям уже передала мне ваше мнение о моем легкомыслии, — с улыбкой перебила его Джин. — Но болеть, извините, мне некогда — надо работать, А в связи со скорым отъездом домой работы у нас с вами существенно прибавится, Франсуа. — Она подошла к рабочему столу, открыла на мониторе общий список пациентов, продолжила: — Во-первых, надо составить документацию на всех больных. Во-вторых, выписать тех, кто уже пошел на поправку, и распределить по исфаханским больницам тех, кому лечение еще потребуется. Для каждого такого больного необходимо составить индивидуальный план лечения, обеспечить медикаментами и передать иранским врачам. Когда вы планируете оперировать Симин Туркини?

— Сегодня, мадам, — ответил Франсуа. — Тянуть больше нельзя, ведь надо еще успеть удостовериться в её хорошем самочувствии после операции. Делать ей операцию перед самым нашим отъездом, согласитесь, недопустимо.

— Не возражаю. Привлеките к операции и доктора Нассири, — посоветовала Джин. — Операцию Симин Туркини должны сделать именно мы, поскольку я не уверена, что исфаханские врачи справятся с ней лучше. Перед отъездом подберите женщине подходящий протез, чтобы в дальнейшем у нее не возникло с его приобретением никаких трудностей. Дом Симин разрушен землетрясением, поэтому нужно будет подыскать и жилище, куда она смогла бы вселиться с ребенком после выписки. Пожалуй, я поручу это Марьям. То же касается и других больных: нам надо заранее проконтролировать, какие жилищные условия предоставят им местные власти после выписки из нашей миссии.

— Ханум, я принесла обещанный чай, — с кувшином в руках в комнату втиснулась Марьям. — Доктору Нассири тоже всё сообщила. Между прочим, он сильно разволновался; сказал, что зайдет к вам сразу, как только закончит утренние процедуры с Агдаши. — Заменив пустой кувшин новым и сглотнув слюну, спросила: — Может, еще и кусочек шоколадного кекса к чаю, ханум?

Джин, несмотря на внутреннее напряжение, рассмеялась: уж слишком прозрачной показалась ей нехитрая уловка девушки — предложить кусочек кекса госпоже, чтобы за компанию угоститься и самой.

— Франсуа, вы уже завтракали? — поинтересовалась Джин у французского доктора.

— Нет еще, — рассеянно пожал тот плечами. — Не успел.

— Вот и отлично, — провозгласила Джин. И повернулась к медсестре: — Марьям, так и быть, уговорила. Принеси кофе и кекс мне, доктору Маньеру, себе и доктору Нассири. Пригласи его тоже к завтраку.

— Я как ветер, ханум! — просияла Марьям и выскочила в коридор, чуть было не уронив с подноса пустой кувшин из-под чая.

— Наивная, но очень способная девушка, — неожиданно похвалил Марьям француз. — Почти не знает ни английского, ни французского, однако ассистирует не хуже Жерома или Кристофа. У нее прекрасная интуиция — она просто кожей чувствует, что от нее требуется в данный момент. И еще у Марьям удивительное чувство времени — ни секунды простоя! Порой я только подумаю, что нужно бы о чем-то попросить её, глядь — а она уже всё исполнила. Кстати, в последнее время Сухраб стал обучать её английскому, и работать с ней стало еще легче. А медицинские термины, я заметил, она вообще схватывает на лету.

— Если Марьям получит качественное профильное образование, эти её природные способности помогут ей стать высококлассным врачом, — в голосе Джин прозвучала гордость за свою ученицу.

— Я буду рад, если это случится, — серьезно ответил доктор.

— Ох, Марьям, нельзя ли поосторожнее?! — послышался из коридора возмущенный голос доктора Нассири. — Вы же меня чуть с ног не сшибли! И как только еще посуду умудрились не разбить?..

— Не волнуйтесь, доктор, я и на ногах стою крепко, и поднос держу крепко, — парировала неунывающая Марьям.

— Она уже на выходе отсюда чуть не расшибла этот злосчастный кувшин, — поведал доктор Маньер появившемуся на пороге доктору Нассири, — а теперь вот второй раз едва не ударила вас им в коридоре. В третий раз, чует мое сердце, она его точно разобьет, и когда наш офис-менеджер Кретьен начнет перед отъездом проводить инвентаризацию, дабы передать иранцам всё, что они предоставили нам для успешной работы миссии, этой единицы посуды он явно не досчитается. А кувшин-то, вне всякого сомнения, местного производства, не французский…

— Марьям очень возбуждена, её можно понять, — заступился за девушку доктор Нассири, промокая лоб ослепительно белой салфеткой. — Признаться, я тоже. Наша милая Марьям сообщила мне только что, что мы выезжаем в Швейцарию чуть ли не завтра. Это так, Аматула? — обратился он к Джин, усаживаясь рядом с Франсуа на кожаный диван напротив рабочего стола. — Просто не верится!