Чтобы понятнее было мужество, проявленное шестеркой, надо сказать, что «корыто», на котором люди держались много часов, захлестнуло волной сразу, как только осталось оно без людей…

А бывший матрос, что вплавь добрался, показал себя выносливым человеком. Но к себе на «Суворов» я такого не взял бы…», — так закончил свой рассказ капитан «Суворова».

* * *

Теперь маленький эпилог этой истории. Мы разыскали всех героев недавней каспийской драмы. Попросили их собраться вместе, чтобы сделать фотоснимок. Они собрались. Вот посмотрите: слева — Муса Кулиев, в середине — «рулевой» Николай Пчелкин, справа — механик Алексей Гришин. Сзади стоят Геннадий Мусаэльян и Садратдин Сулейманов. Шестой, Вагиф Шафигулин, не мог прийти — уехал в командировку.

А седьмой? Он тоже не пришел, хотя его и очень приглашали. Не пришел Анатолий Байгушев. Не пришел потому, что стыдно смотреть в глаза товарищам.

_{Фото В. Пескова. А. Мамедов, В. Песков. Баку.}

 _{14 июля 1960 г.}

Встреча с Байкалом

Песня о Байкале известна с детства. Хромой плотник-сосед пел ее по вечерам на крылечке. Когда он доходил до слов «священный Байкал», голос его начинал дрожать, и нам, ребятишкам, казалось, что вот-вот плотник начнет креститься. Разные песни были у плотника, но если его просили спеть на крылечке, он пел про Байкал.

Мы не знали, что такое «омулевая бочка». Мы думали, что это размалеванная, раскрашенная бочка. Но постепенно песня становилась понятнее. В ней открывался какой-то особый мир радости. Поговаривали, что старый плотник сам был на царской каторге и про острожника не зря, мол, поет.

Однажды, когда плотник кончил петь, я, осмелев, сказал:

— Дядя Егор, вовсе не «багрузин пошевеливай вал», а баргузин…

Плотник, думавший, что на бочке плыл какой-то беглый грузин, был озадачен и даже рассердился:

— А ты откуда знаешь?

Я показал книжку по географии. Плотник прочел страницу.

— Хм… Баргузин. Ветер, значит…

Он почему-то погладил меня по голове и бережно закрыл книжку.

— Учись…

Позже я приезжал на каникулы. Дед Егор пел реже, но если я говорил: «Давай про Байкал», он вбивал топор в плаху, и мы садились на пахучие бревна.

Умер дед Егор. Когда его хоронили, шесть сморщенных старух шли за гробом и высохшими голосами пели молитвы. Дед лежал прямой и казался сердитым. «Как живой», — шептали старухи. Мне тоже казалось, что вот-вот старик откроет глаза и гаркнет: «А ну, замолчите! Про Байкал надо!..»

Вечером на Байкал опускается тишина. Слышны только крики птиц и шорох тающих льдин.

Не знаю, почему, может, все та же дедовская песня виновата, но всегда глаза тянулись на карте к синей ледяшке со звучной надписью: Байкал. Все, что могли рассказать книжки и люди, было изведано, прочитано, расспрошено. Хотелось знать как можно больше об этом самом глубоком, самом холодном, самом чистом и самом песенном озере. «Двести рек впадает и одна вытекает…» «На дне камни видны…» «А омуль!..»

На остановках за много километров до озера начинают продавать жареную рыбу. Чем ближе к Байкалу — пустеют вагоны на остановках. Все несут промасленные бумажки и многозначительно говорят: «Омуль!»

Пробую. Рыба как рыба. Байкал также, может, только говорят… Как на грех, подъезжаем в сумерки. Все прилипают к стеклам, толкутся в тамбуре. Но в темноте ничего не видно. А ОН — совсем рядом. Проводник говорит: «Если прыгнуть с подножки — очутишься прямо в воде».

Раз десять пришлось ездить и летать в Сибирь, но как-то все не случалось увидеть Байкал.

— Байкал! — Шофер открыл дверцу и посмотрел с таким видом, будто он привез гостя к себе в дом и с радостью показывает все, заранее зная, что все тут гостю понравится.

Мартовским холодом веет от скрытого в ветках берега. Только что мы задыхались в тайге от жары, а тут в пору надевать фуфайки. Байкала еще не видно. Пробираемся сквозь чащу черемухи. Ледяное дыхание озера задержало цветение.

Конец июня. А черемуха только-только оделась к весеннему празднику. Запоздалым сиреневым цветом горит багульник. А березка у самого берега так и не поверила лету — стоит без листьев. Тайга, увидев простор Байкала, катится к нему по сопкам ярусами зелени. Но у самой воды замирает. Пощупав корнями воду, лиственницы, березы и сосны раздумали купаться, остановились, а тайга напирает сзади, не может остановиться. Оттого у берега толчея и давка.

Лежат поваленные великаны-деревья, зелеными баррикадами загородили дорогу к Байкалу.

Удивительно тут видеть и апрель, и июнь сразу. За спиною запахи лета, а на Байкале — точь-в-точь Волга в разливе. Та же большая вода, те же льдины стадами, одинокая лодка у горизонта.

Байкал вскрывается поздно. До конца мая носятся по воде ледяные стада. В июне они пристают к берегу. И тут, у валунов, медленно оседают, неожиданным шорохом пугают зверей у водопоев.

Стоим, сняв шапки. У ног валуны в полдома и мелкая галька. Виден след прибоя. Чистая, как слезы, вода не терпит мусора. В штормовую погоду обозленный Байкал швыряет на берег обломки лодок, остатки плотов, бревна, коряги, дохлую рыбу. Ни соринки в воде.

Холодная величавая синева. Где-то очень далеко синие сопки сливаются с закатными полосами, заволакиваются сиреневой вечерней дымкой.

Субботний вечер. Из дальних лесных хозяйств, из редких поселков у речек приехали в канун выходного дня рыбаки. Искусно лавируя между льдинами, ловят хариуса. Ловят сетью и на крючок, приманивая рыбу ломтиками бычковой икры. Икру достают тут же, под валунами.

Присаживаемся к костру рыбаков. В честь гостей жарится «омуль на рожне». Первобытным способом приготовленная рыба кажется верхом поваренного мастерства. Швырнув в валуны рыбьи кости, подкладываем сушняку в костер. Теплые волны черемухового лета стекают по сопкам. Кукует кукушка, и время от времени с громким шорохом рушится лед.

— Есть ли какая живность в озере?

Рыбак берет ружье и стреляет вверх. В вечернем сумраке слышится переполох уток и лебедей…

По баргузинской дороге нам надо ехать до горячих ключей у Байкала. Но уже поздно — решаем заночевать с рыбаками. На сон грядущий — разговор о Байкале. Вспоминаются истории, случаи.

— Три года назад сняли шкипера с мачты… Всех штормом накрыло… а он двое суток в воде. Без памяти, а словно прирос к мачте.

— А плоты размотало, помнишь?..

Шофер кладет под голову упругий пучок багульника:

— Возил в этих местах геолога… Все камень какой-то искал… На почту зимой просил отвозить посылки с этими вот ветками… «Если, — говорит, — поставить багульник в теплую комнату, через неделю будут цветы…» Чудно! Раза три в зиму посылал голые ветки в Москву…

— Должно быть, невесте… — лениво отзывается кто-то из темноты.

Шуршит лед, какая-то птица будоражит крыльями воздух. Все засыпают.

Ночью мне снится большая «омулевая бочка» с парусом из плаща. Снятся цветы багульника, льдины и стаи встревоженных лебедей.

Снится белый пароход и плотник дед Егор. Он сидит на мостике парохода и говорит геологу: «Это хорошо, что камни нашел… Давай про Байкал…»

На заре нас будит холод и крики лебедей за льдинами. Согревшись чаем у костра и наломав веток черемухи, садимся в газик. По баргузинской дороге едем вдоль Байкала к горячим ключам.

_{Фото автора. Пос. Горячинск.}

 _{23 июля 1960 г.}

В травяных джунглях

В поисках трофеев фотографу необязательно отправляться в очень дальние странствия.

Вот маленький пример: три снимка сделаны буквально под ногами. Надо было только лечь на лугу и присмотреться, что делается между стеблями «травяных джунглей».

Вот «божья коровка». Этот симпатичный жучок очень наряден в своей красной одежде. Белый с желтым цветок, туманная зелень травы — можете представить, как живописен был бы несложный сюжет на цветной пленке.