Товарищ Хо Ши Мин.

До позднего вечера не утихают голоса возле озера. Устав ходить, люди присаживаются в полотняные кресла и на скамейки. За мелкие деньги можно купить что-нибудь из бесчисленных завернутых в пальмовые листья вьетнамских сладостей. Можно заказать красных креветок или жидкого, совсем не похожего на наше мороженого, или пива, которого раньше не делал Ханой и к которому только теперь начинают привыкать.

Совсем за копейку можно выпить сладкого соку, впитавшего в себя все лучи тропиков. Для этого надо подойти к зеленой тележке, возле которой на циновке лежат узловатые длинные палки. Широким ножом хозяин остругает одну палку, крутнет колесо, похожее на пароходный штурвал. Из раздавленного стебля в стакан потечет прозрачный приторно-сладкий сок сахарного тростника. В стакан бросят кусочек льда, сомнут лимон над стаканом, и напиток готов…

Часам к десяти и улицы, и площадь у озера пустеют. Не увидишь знакомых по нашим городам влюбленных на скамейках. Старый обычай запрещает девушке оставаться с парнем. Старый обычай запрещает парню относиться к девушке, как к равной. Много нелепых, унижающих человека обычаев уже поломано. Но живо еще наследство феодализма.

Когда мы уезжали из Ханоя, молодежная газета «Авангард» готовилась начать дискуссию по вопросам морали. «Жениться и выходить за муж не раньше двадцати!» — так сформулирована одна из мыслей дискуссии. По старому обычаю женитьба и замужество (особенно в селах) очень ранние — в пятнадцать-шестнадцать лет.

Это плохо влияет на потомство, это по рукам и ногам связывает молодых людей. С появлением детей они перестают учиться, им трудно работать. А сегодня, когда страна и работает, и учится, ранние браки стали заметным тормозом в росте страны…

* * *

Вот так живет город у Красной реки, город тропиков, город наших друзей. Он рано тушит свет в окнах и рано просыпается. Завтра, чуть забрезжит рассвет над Башней Черепахи, выйдет на улицу продавец риса дядюшка Нгок, а еще через час начнется работа для милиционера под зонтом. Новые станки погрузит на платформы и баржи механический завод. Реставратор в Храме Литературы переберется на крышу еще одной пагоды. Заложат завтра фундамент еще одного нового дома, новой фабрики. Еще одну вывеску частной торговли сменит вывеска государственная. Еще одну задачу решат взрослые ученики вечерней школы. А гадатель у Храма на озере еще раз горько усмехнется: «Не те времена…»

Новую жизнь, большую и счастливую, строит свободный Ханой.

_{Фото автора. Ханой — Москва.}

 _{1–6 июля 1960 года.}

Лицом к лицу с Каспием

«На Каспии буря. В Море унесло понтон».

На нем было семеро нефтяников. Несколько часов затерянные среди волн люди боролись за жизнь. Один из них добрался до берега вплавь, остальных в открытом море подобрал теплоход «Тургенев»…» Это телеграфное сообщение было опубликовано в нашей газете 6 июля. Главным героем этой каспийской драмы выглядел Анатолий Байгушев. Это он добирался до берега вплавь…

Вот как это было.

* * *

Их было семеро. Инженер Муса Кулиев, механик Алексей Гришин, шофер Садратдин Сулейманов, слесарь Николай Пчелкин, сварщик Вагиф Шафигулин, тракторист Анатолий Байгушев и слесарь Геннадий Мусаэльян.

Семеро отошли от берега на понтоне, чтобы проверить трубопровод. В двухстах метрах от причала отказал мотор. Поочередно, призывая на помощь все знания нехитрой техники, семеро пытались оживить мотор, но захлестнутый соленой водой мотор молчал… Когда подняли головы, от берега понтон отделяла уже километровая полоса воды…

Любого матроса спросите, он скажет, что нет моря коварней, чем Каспий. Только что было смирнее голубицы, и вот уже несутся волны, в белесой тьме теряется берег, кажется, вот-вот судно провалится в мутно-зеленый ад. В такие часы не одно, даже большое, судно посылало в эфир тревожное: «SOS». А эти семеро оказались прикованными к железному корыту. Понтон держался на канате у берега и был совсем непригоден для плавания. И вот он в открытом море. На берегу сейчас пыль, из окон сыплются стекла от ветра, а тут свист в ушах, соленые брызги застилают глаза. Семеро, едва уместившись на «железном ящике» с двумя дырками посередине, крепко держатся за руки…

— Можно попытаться вплавь… Все умеют?!

— Я доплыву, — сказал Гришин.

— Я доплыву, — сказал Анатоий Байгушев.

— Я доплыву…

Только двое промолчали. Геннадий Мусаэльян и Вагиф Шафигулин не умели плавать.

— Будем вместе держаться, — сказал Муса и поглядел в глаза шестерым: все ли так думают? Как думает Анатолий, он бывший матрос, кто лучше его может оценить обстановку?

Все молча кивнули. И Анатолий тоже кивнул. Но через пять минут все увидели, что бывший матрос снимает рубаху. Не сказав никому ни слова, он прыгнул в воду. Мелькнули сильные руки… Анатолий плыл в сторону, где в белесой мгле еще угадывался берег.

На «железном ящике» осталось шестеро.

— Вот так и узнаются люди, — сказал Николай Пчелкин.

— Ему тоже не легко придется, — сказал Муса, кивнув в сторону, где только что исчез человек.

* * *

Да, ему нелегко было. Нелегко плыть против ветра, то подскакивая к небу, то проваливаясь между волнами. Анатолий не помнит, сколько времени плыл… «Главное, держать вон на ту вышку…» Руки работали, как два автомата, а голова… больше всего почему-то устала голова.

Перед глазами стоит друг Генка. Когда Анатолий в последний раз оглянулся, Генка поднял свою разорванную майку. «Думает, что кто-нибудь увидит». Потом в голове мелькнула афиша кино. «У меня ж два билета на берегу в пиджаке. С женой собирались пойти… Надо доплыть». Потом в голове застучали молоточки, потом какая-то песня… Наконец желанная вышка, к которой пловец держал путь, встала перед глазами.

— Я обхватил корявые, облепленные ракушками бревна. Сердце бешено колотилось: спасен, спасен! Оглянулся назад — только грязно-зеленые волны перед глазами…

Все это рассказал по нашей просьбе сам Анатолий. Когда он, пошатываясь, вышел на берег, там уже стояла толпа. Уже два часа, как пропавших искали.

— А как остальные? — это был первый вопрос, который задали пловцу. Он не ответил, только махнул рукой в сторону моря.

* * *

А на «железном ящике» продолжалась борьба. Люди и море успели узнать друг друга. Море и ветер старались повернуть «ящик» боком. Тогда удар волны — и все будет кончено. Но люди поняли слабое место «ящика». Во что бы ни стало надо держать понтон заостренным концом к волне. Обломок доски не бог весть какая снасть, но в руках Николая Пчелкина доска служила настоящим рулем. Бывали секунду, казалось: вот сейчас захлестнет, но доска упиралась в волну, и люди облегченно вздыхали. Двое из шести, измученные качкой и нечеловеческим напряжением, уже не могли стоять.

— Ничего, теперь уже должны искать нас, — говорил Николай, стирая с лица соленые брызги и капли пота. От изнеможения у него тоже кружилась голова. Сам он уже не мог ориентироваться в направлении «судна». Ему подавали команду «вправо», «влево», и он ворочал доской…

Давно уже не видно берега. По-прежнему только ветер, волны и белая пена. Все чаще Николай подносит рукав ко лбу…

Мелькнула среди волн верхушка мачты.

— Теплоход! Нас ищут!

Но мачта уплыла в сторону. Разве легко заметить в водяной каше железную скорлупку, если даже на ней стоит человек и отчаянно машет белой майкой.

* * *

А вот что рассказал Инглаб Рахманов, молодой капитан теплохода «Суворов»:

«У нас на Каспии святой закон: человек в беде — бросаем все, идем на выручку. Так было и на этот раз.

В 13 часов 30 минут на всех пристанях, на всех буровых вышках «Карадагнефти» раздался тревожный радиосигнал: «Люди терпят бедствие!» В 13 часов 40 минут из нашего порта нужным курсом вышли два катера и четыре теплохода. Я на «Суворове» тоже вышел. Сами понимаете, когда Каспий бушует, нелегкое дело найти человека в волнах. Вместе с нами на поиски вылетел самолет. Два раза прочесывали нужный район. Два часа звучали в эфире тревожные слова. Наконец с теплохода «Тургенев» сообщили: «Люди взяты на борт!»