Механический завод в Ханое — гордость Вьетнама. Это самое крупное, самое совершенное предприятие в Индокитае. Нельзя не растрогаться, когда читаешь наивные, может быть, стихи об этом заводе, построенном с помощью нашей страны; стихи, в которых станки называются богами из страны неба. Смотришь на бога с надписью «Красный пролетарий», смотришь на парня, который вчера стучал по дедовской наковальне, а сегодня научился управлять этим «богом», и чувствуешь, как много уже сделано с тех пор, как страна вышла из джунглей, с тех пор, как ушел из Ханоя последний французский солдат.

Теперь уже не только на рубашках и лаковых коробках марка Ханоя. Новейшие, высокого класса станки делает город. Чинит паровозы Ханой и варит пиво. Велосипеды и трикотаж, резиновые шины и сигареты делает город. Эта вот автоматическая ручка куплена на память в Ханое. Да, это простые, обыденные для нас привычные вещи. А для вьетнамцев? Вспомните, в чем вышел новый Вьетнам из джунглей. В штиблетах из рваных автопокрышек и в истлевшей рубахе. Больше ничего не было. А прошло ведь шесть только лет…

И сегодня в Ханое много еще не решенных задач. Много сложностей в жизни, решать которые надо терпеливо и мудро.

Возьмите старое производство. Сотни мастерских и мелких заводов разбросаны в центре и на окраинах. У каждого был частный владелец. Но пришло время кончать с частным капиталом… Нет, взять за рукав капиталиста и вывести за ворота для Вьетнама было бы слишком немудро. Ведь многие из частников признают народную власть, помогали или даже участвовали в Сопротивлении. Идет кропотливая работа, идет перевоспитание.

* * *

Мы на Ханойском велосипедном заводе. Только что обошли цехи, где на старых станках полукустарным способом сто шестьдесят черноглазых парней делают в день восемьдесят великолепных велосипедов. Теперь мы сидим за столом, пьем обязательный при беседе чай и говорим. Против нас рядом сидит молодой директор завода партиец Хонг Тоам и старый капиталист, бывший член дирекции Тхэй Суан. Они работают вместе. Вместе решили и говорить с корреспондентами.

Два умных, два деловых человека. Каждый из них хорошо понимает сложный и неизбежный процесс переустройства.

— Не жалко было расставаться? — полушутя-полусерьезно спрашиваю капиталиста.

Тхэй Суан тоже улыбается:

— Надо быть круглым дураком, чтобы не понимать, что к прошлому возврата нет… Мы должны или идти вместе с народом, или нас… — Тхэй Суан смахивает крошки со стола и ждет, что скажет директор…

Велосипедный завод был типично капиталистическим предприятием. Тут из рабочих выжимали все, что можно выжать… Но теперь другие времена. Тхэй Суан это хорошо понял. Тхэй Суан уговорил компаньонов сделать предприятие частногосударственным… Что это значит?

Двое берутся за карандаши. На бумаге растут колонки цифр, из которых можно понять, что теперь завод принадлежит государству — сырье поставляет государство, продукцию продает государство, главная часть дохода идет государству… Свое место отведено и бывшим владельцам. Семеро бывших частников получают долю прибыли. Кроме того, они, как и все, получают зарплату — они остались работать. Да, конечно, теперь работа только по способности. Тхэй Суана выбрали в управление, в торговый сектор.

А его бывший патрон Кей Сон красит велосипеды…

— Велика ли прибыль завода?

— Да, прибыль сейчас большая. Завод сильно вырос. Посудите — семнадцать велосипедов в день и восемьдесят… Ну, мы получаем старую прибыль, ту, что была при семнадцати.

— Сколько же выходит?

Два человека опять пишут цифры… Бывший капиталист получает сто двадцать донгов зарплаты и триста прибыли. А партиец-директор?

Директор — сто донгов зарплаты. Каждый из рабочих — тоже около ста донгов.

Такова первая ступень отмирания частной собственности. Непросто и нелегко было шагнуть на эту ступень. Много терпения, кропотливой работы партийцев и самих рабочих требует эта ступень. Большую роль играет молодежь, которая дома, в семье убеждает, разъясняет родителям, что к старому возврата нет.

В половине двенадцатого рабочий и служащий Ханоя едут обедать. Для милиционера под зонтом это самое тяжкое время. Две руки в перчатках, как два весла, мечутся над велосипедным морем. В двенадцать милиционер вздохнет свободно — до двух часов перерыв.

Не завидуйте столь долгому «обеду». С двенадцати до двух просто трудно работать. Ханой — это тропики. К обеду солнце пускает горячие стрелы прямо в макушку. Разбухает и тянется к цифре 40 ртутный столбик. Прибавьте к этому огромную влажность, и вы поймете немецкого дипкурьера, который жаловался в самолете: «В Ханое я чувствую себя, как рыба, брошенная в мокрую траву, — дышать можно, но очень трудно». Действительно трудно. Рубашка липнет к телу, ложишься в постель — простыни влажные. Одно спасение — зеленые ставни и два пропеллера под потолком.

Вьетнамцы легче переносят свой климат. Но перерыв на обед неизбежен. Не думайте, однако, что ханойцы в это время лежат пластом и ждут прохлады. Обед — самое бойкое время торговли.

Ханой издавна считался торговым городом. Этот титул он и теперь еще носит. Несмотря на жару, пестрые торговые улицы кипят народом.

Веками утверждался торговый порядок: каждой улице — свой товар. Вот и нареклись улицы: улица Сахара, Абрикоса, Паруса, улица Петуха, Кирпича, Хлопка. Более часа сидели мы на ступенях маленькой лавки продавца рыбы, шутника и балагура Динь Тю. Я обещал написать ему из Москвы. Вчера, отправляя письмо, я улыбнулся забавному адресу: «Ханой, улица Жареного шашлыка из рыбы…»

Старый, феодальный Ханой! Скоро он будет островком в большом благоустроенном городе. Но и на пестром островке неминуемо дыхание нового. Названия улиц, наверное, останутся. И почему не оставить названия, получившие в наши дни оттенок романтики? Но сущность торговли меняется. Рядом с лавкой Динь Тю вырос новый универмаг. Он, может быть, менее живописен, чем пестрые древние лавочки, где сзади прилавка — мастерская, а еще глубже — кровать и стол хозяина. Но универмаг удобнее, чище, в нем новые товары, с ним трудно конкурировать. Торговля на древних улицах цеховых мастеров и торговцев переживает то же самое, что и частное производство.

Давайте почитаем вывески. Их бессчетно много. Они не лишены романтики, даже лиризма, они забавны порой в своем желании во что бы то ни стало перекричать соседа. Вот вывеска: «Счастье безбрежное». Текст помельче уверяет прохожих, что только на этих розовых с птицами подушках вы будете безбрежно счастливы.

Под вывеской сидит хозяин с дочерью и набивает перьями «розовое счастье». Вот вывеска «Чудеса торговли». Тут женские рубашки и шарики для пинг-понга. Вот «Розовый свет» и «Краски востока». Тут всякая всячина, начиная от кружки для клизмы, кончая женскими шляпами, зажигалками, зонтиками и пряниками из риса и гороха. Вот еще вывеска: «Ле Суон-Чыон». Тут действуют без романтики. Тут фамилия. «Фирма!» — говорили возле этой вывески и поднимали палец кверху. Но, видно, плохи дела нынче у фирмы, если вывеска облупилась и прежний воротила с улицы Сахара не намерен подновлять ее. Плохи дела и у «Богатой семьи». Старые фонари на витрине. Идет распродажа…

Из последних сил надрываются старые вывески, кричат, зазывают. Но трудно им приходится рядом с новыми, сияющими буквами: «Государственная торговля»… Тут меньше романтики, зато твердые цены, чистота и каждый донг прибыли идет не в частный карман. А при огромном патриотическом подъеме в стране это немаловажный фактор в торговле. Покупатели идут в универмаг.

Жизнь на торговых улицах замирает с темнотой. Редкий частник будет жечь лампочку в своем окне до полуночи в надежде продать лишний зонтик, термос, тропический шлем или части для велосипеда. Ханой в это время занят, ему не до покупок.

* * *

Вечером Ханой учится. Знания. Знания. Нужны знания. Знания больше всего нужны молодой стране. С неграмотностью кончено. Кончено быстро. Сейчас идет штурм более высоких вершин. Нужны инженеры, техники, нужны люди, способные читать чертежи и плавить металл, нужны квалифицированные рабочие, подкованные знаниями служащие министерств и ведомств. И Ханой учится.