И вот теперь на фотографии я узнаю родное лицо. Это он! Он так похож на мать. Понимаете, нас только двое родных. Боренька теперь уже большой. Где он? Какая у него фамилия? Возможно, брат записал его на свою, тогда он Борис Иванович Долгополов. Если же помнит свою фамилию, значит — Борис Павлович Шарапов. Моя девичья фамилия — Виноградова Фаина Яковлевна. Живу в городе Рига».

Два разных человека откликнулись на заметку и фотографию. Но почта приносила новые письма. Если привести их все, они заняли бы четыре страницы газеты… Пятнадцать лет как кончилась война. Давно исчезли развалины, заросли травой воронки от бомб, но не зарастают раны на человеческом сердце. Матери помнят о потерянных сыновьях, невесты состарились, ожидая вестей от любимых. Огромных жертв стоила народу победа. Но когда пришел час защищать жизнь, завоеванную Октябрем, когда потребовались жертвы, народ принес эти жертвы без колебаний. Одно из писем рассказывает, как мать оставляла своих ребятишек у партизанского костра и уходила в бой. Мать знала: будет победа — дети не пропадут!

Два брата. Иван увидел мать после войны, Борис — в прошлом году.

Сыновья не пропали. Осиротевших ребятишек уводили к своему очагу сердечные люди. Солдаты, не имевшие крова над головой, укрывали мальчишек полою шинели, отдавали лучший кусок из солдатского котелка. Почти в каждом полку был воспитанник, шагавший вместе с солдатами до Берлина, до Кенигсберга, до Будапешта, до Праги.

Они не потерялись и после войны. Разные у людей судьбы. Не каждому легко досталась дорога в жизнь. Но все, кто носил одежку, сшитую из солдатской шинели, ел из солдатского котелка, стали хорошими людьми.

Много писем вызвала фотография мальчика в гимнастерке и солдатской пилотке. И все же точного ответа на вопрос, нашелся ли Боря, не было.

Наконец совсем недавно прибежала взволнованная девушка из отдела писем:

— Кажется, он!

«…Нашему заводскому художнику я рассказал как-то свою нелегкую биографию… Позавчера он вдруг схватил меня за руку и поволок к столу, где лежат подшивки газет. Честно сказать — неаккуратно читаю газеты и проглядел… «Да, — говорю, — это я…» Прочел заметку и не знаю, смеяться или плакать. Вспомнилось все сразу… Судьба у меня нелегкая. Написать обо всем не сумею. Если интересуетесь, приезжайте…»

В тот же день я выехал в Ленинградскую область.

* * *

Автобус мчится по лесной дороге к городку Луге. Потом еще автобус глотает лесные километры, спугивает угольных косачей на березах. Потом шесть километров пешего хода в поселок Торковичи…

— Да, я Борис Гусев… — Небольшого роста человек прыгает с табуретки, приглаживает только что наклеенные обои. Моет руки. Долго, чтобы побороть волнение, трет их полотенцем. Это он. Невысокий, угловатый, с «ежиком» на голове, он и теперь очень похож на мальчишку. Возраст выдают огрубевшие руки и глаза — внимательные, умные, много видевшие глаза…

На столе дымится картошка, на плите дребезжит крышка чайника. Старушка с ласковыми голубыми глазами и беззубым ртом приносит чашку холодных огурцов…

Два ее сына, Иван и Борис, приехали сегодня в отпуск из Ленинграда. На гвозде у двери висят две черные шинели, две черные фуражки с желтыми «крабами» и якорями. Сыновья учатся в училище речного пароходства. Старушка кладет на стол желтую, двадцатилетней давности фотографию. Босоногие Иван и Борис держатся за юбку матери. Рядом с ними — старший брат и сестра.

— Дочку немцы… Несла паспорта партизанам… Не знаю, где и могила… Старший пришел с войны инвалидом… — Две слезинки падают на клеенку. — А эти, бог дал, здоровые… Иван нашелся после войны, Борис — в прошлом году…

* * *

Город сжимало кольцо блокады. С вокзала уходили последние поезда. Немцы знали, кто едет в шатких вагонах, и все-таки кидали бомбы.

После одной из бомбежек в тамбур проходившего солдатского поезда забился мальчишка. Его заметили ночью. Зажгли фонарь. Рас спросили, забинтовали окровавленную голову.

Повздыхали. А утром из старой гимнастерки и зеленых штанов принялись шить мальчишке одежду. Так в восемь лет человек стал солдатом.

В тот год он чувствовал себя счастливым. Много ли мальчишке надо! Повар признал его лучшим другом, каким-то чудом солдаты добыли ему крохотные хромовые сапоги, скроили шинель, даже сломанный пистолет подарили.

Он жалел только об одном — некому было показать обновки: в сожженных прифронтовых деревушках не было ребятишек, его ровесников.

Сколько километров оттопали маленькие хромовые сапоги, кто может сказать сейчас?

Шли не прямо. Шли и назад, и на месте топтались, и опять шли. Шли по грязи, шагали через убитых. Где-то под Вильнюсом от полка остались сорок человек. Раненый солдат вывел мальчишку из окружения, передал проходившим зенитчикам, сказал: «Берегите!..» Потом мальчишка попал в летную часть, потом — к разведчикам.

В каждой части шилась ему новая одежда, крепились новые петлицы, но звали везде одинаково: «Борька, сын полка».

Мальчишка ходил с солдатами в баню, носил сено в землянки, хоронил убитых, учился плясать под гармошку разведчика Степы Ковальчука…

Когда приезжал генерал, Борьку чистили, приглаживали. Генерал обязательно брал его на колени, поил чаем и угощал толстыми папиросами. Мальчишка привык к папиросам. Однажды, осмелев, он попросил закурить у любимого командира, капитана Индутного. Капитан нахмурился, порылся в сумке, высыпал на стол горсть конфет.

— А курить будешь — вот ремень…

С тех пор и генерал перестал угощать папиросами. Но капитан Индутный скоро перевелся в другую часть. На память о нем осталась книжка с большими картинками и губная гармошка — «трофей»…

Запомнился и еще один покровитель — шофер Сашка Золотарев. В отбитых деревнях шофер доил бездомных коров. Он ставил котелок с молоком в машину, макал сухари и подавал Борьке: «В молоке, брат, витамины…»

На отдыхе шофер ковырялся в машине и обязательно звал: «Присматривайся, годится…»

«Незаметно дошли до Кенигсберга…» Вышли к Берлину, брали еще города — «названий не помню». Потом была Прага. Много людей на улице. Какой-то усач посадил маленького солдата на плечо и понес. Сколько было цветов! Цветы падали из окон, с балконов, цветами были усыпаны все дороги Чехословакии.

В городе Бакове над Изерой 150-й стрелковый полк остановился надолго. Маленького солдата каждый дом приглашал в гости. Дарили конфеты, игрушки, фотографировали. И опять мальчишка чувствовал себя счастливым.

Однажды ротный командир вместе с новым командиром полка Гаврицким проходил по лугу. Видят: чешские ребятишки мерят маленькие солдатские сапоги, а сам солдат носится с сачком за бабочкой.

— Воспитанник, ко мне! — крикнул ротный командирским голосом. Но полковник остановил его.

— Сапоги не прохудились?.. — Полковник подержал в руке пойманную бабочку, спросил, умеет ли Борис читать, пишет ли кому письма…

Вздохнул. Погладил мальчишек по голове и сказал: — Продолжайте!

Когда полк уходил из Бакова, дорога опять была усыпана цветами. Маленький солдат сидел на повозке, доверху заваленной сладостями и подарками…

«В белорусском городе Слуцке, где расположилась наша часть, моим отцом и наставником стал полковник Борис Васильевич Поляков.

Я жил в доме у командира, хорошо помню его жену тетю Лизу. С дочерью командира Линой я начал ходить в школу. Но в сорок шестом году Борис Васильевич ушел в отставку, а я остался в полку. Потом пришло распоряжение: «Воспитанников — по детским домам…»

* * *

Из детского дома «сын полка» сбежал на первой же неделе. После не знавших границ солдатской ласки и щедрости детский дом не понравился. Одолела и романтика. Человек, увидевший много в тринадцать лет, хотел видеть еще больше. Он мерил линейкой карту, подговаривал других — «зайцем до Сахалина». Никто не поехал, а он решился.