Концерт!

Не просто концерт, а на выезде. Причем, в другом от нас крае, в Приморском. Во Владивостоке, во Дворце культуры Черноморского флота — у моряков! Мы, пехота, первый раз выступаем у моряков. Это очень ответственно. В зале, говорят, всё руководство и командование края и штаба флота, все здесь…

Зал опять вскипает всё более дружными и нетерпеливыми аплодисментами.

Сейчас дадут занавес!

В области желудка холодок, в голове лёгкая паника, накатывает жуткий страх.

Все! Сейчас!..

Вдруг замечаю, что крепко держусь за клавиатуру! Пальцы свело, заклинило на конструкции первого вступительного аккорда, не разжать!.. Это копец! Мгновенно вспотев от ужаса, с усилием расслабляю пальцы. Опустив руку, мелко встряхиваю кисть, расслабляю мышцы.

…Нужно расслабиться… нужно расслабиться… Взять себя в руки… — твержу сам себе. Кручу головой, осматриваю ребят, ловлю глазами их поддержку. У-жас!

— Всё,…сё,…сё, настроились! — сипит Харченко, отскакивая за кулисы, опережая дрогнувший за ним бархат занавеса.

Ослепляя, плотный поток яркого света, мгновенно хлынул в образовавшуюся щель поплывшего в стороны занавеса. Одновременно с ослепительным светом в нос ударил приятный запах женских духов, вместе с ним чуть-чуть грубый сигаретный дымок и легкий волнующий шум возбужденного зала, тут же переросший в восторженные и одобрительно приветственные громкие аплодисменты.

Щурясь от света прожекторов, замерев, мы, напряженно, исподволь, рассматриваем зал. Они, зрители — нас. В наступившей плотной тишине, слышны четкие шаги выходящего из-за кулис ведущего концерта… От боковых прожекторов и от света рампы создается отраженный свет, который освещает и зал. Правда, не очень много, всего несколько первых рядов. Но и этого вполне достаточно. Есть возможность увидеть, даже разглядеть зрителей: кто же это к нам пришел, кто?..

— Выступа-ает… — красивым баритоном, поставленным голосом, распевно произносит ведущий концерта старший сержант Александр Столяров.

Все места первых рядов зала заняты тёмными мундирами с солидными «эполетами». От беспросветных, с большой крупной звездой — адмиральские, до полковничьих — капитанов первого и второго рангов. Рядом женщины. Зал вообще, как ночная река, блестит искорками добрых огней. Это искрятся глаза, светят улыбки, переливаются блёстками женские украшения. Много детских лиц и — о, прелесть! — как магнит, большие, восторженно открытые глаза красивых молоденьких девушек.

— …ансамбль песни и пляски… — ёмким, наполненным гордостью и непередаваемой энергией голосом, докладывает залу Александр.

Из-под козырька фуражки, не поворачивая головы, я, чуть прищурившись, исследую взглядом ряды. Зал битком. Это хорошо, что полный зал. Народу… Ужас как много!.. Зрители сидят и в проходах, и сбоку, на приставных стульях. Партер и галерка заполнены до отказа. На-аро-оду-у, битком!.. Опять накатывает волна страха и тремоло ужаса. Судорожно глотаю комок в горле. Зал взрывается вежливыми аплодисментами на легкий поклон ведущего. «Сейчас Кантата!» — в который раз напоминаю себе.

— …Руководитель и дирижер ансамбля, заслуженный артист…

Ля-мажор, фиксирую пальцы на клавиатуре, я готов!

— …майо-ор Софрин!» — чуть поворачивается к нам Столяров, и, под аплодисменты, уступает место энергично выходящему на авансцену дирижеру.

Майор, в полуулыбке, спокойно и с достоинством выходит, останавливается, кланяется всем трем частям концертного зала и поворачивается к нам. Лицо его мгновенно становится напряженным, глаза и рот округляются в немой просьбе быть собранными, выразительными, помнить об артикуляции и нюансах. Быстро оглядев всех твердым, но ободряющим взглядом, резко поднимает перед собой руки, внимание! Духовики одновременно берут инструменты на изготовку.

…Сейч…

Дирижёр, коротко глянув на меня, молча, и для всех, одними только кончиками пальцев рук фиксирует команду: приготовились!

В зале тишина, неосторожный скрип кресел, мерцающий блеск вспышек фотоаппаратов…

Мы, исполнители, сейчас видим только дирижера и его руки… Он всем корпусом потянулся вверх…

«И-и… — набираем в легкие воздух… замираем, как перед прыжком… р-раз!» — одними губами, беззвучно и жестко, встряхивая при этом руками и головой командует дирижер…

И…

А дальше… А дальше всё уже идёт как по маслу. Всё отрепетировано, всё отработано. Напряжение правда осталось, но страха и ужаса уже нет, да и некогда тут, не до того. Мне сейчас нужно следить за партитурой, за дирижером, за ансамблем, за солистами, за залом, наконец. Да-да, и за залом тоже… Сейчас уже достаточно много отвлекающей от переживаний работы. Я уже живу и существую в другом измерении. Всё происходящее вижу как бы со стороны.

В самом начале концерта, в первые его минуты, всё мое внимание было сконцентрировано только на дирижере, потом уже на солистах, и, только чуть-чуть, на общей тёмной глубине зала. Сейчас я уже расслабился, обнаглел, можно сказать, почти успокоился. Уже спокойно, внешне как бы равнодушно, с затаенным любопытством, рассматриваю первые ряды зрителей. Они освещены достаточно хорошо, и мне видны их лица, их реакция, настроение.

Какие все красивые, приятные и интересные лица в зале! Много девичьих глаз, широко открытых, любопытно-восторженных, изучающих… Ага!.. Неожиданно для себя, вдруг, ловлю обжигающий, встречный, в упор, прищуренный девчоночий взгляд, аж все в груди захолодело!.. Прямо в сердце взгляд! У-ух, ты!.. Чуть с аккомпанемента из-за этого не съехал. Девушка, увидев моё замешательство, не отвела взгляд, а наоборот, весело и с усмешкой вспыхнула улыбкой, мол, ага, попался, голубчик, то-то! В легкой панике, с трудом, заставляю себя отклеиться от этого взгляда. «Всё, всё, не смотреть туда! Не отвлекаться! — приказываю себе, — а то споткнешься, и… провалишь концерт!» Но глаза, сами по-себе, перемещаясь по залу, продолжают возвращаться туда, в ту притягательную точку. Как же эти глаза буравят, как же привлекают, притягивают, ё-моё!

Часть зрителей внимательно слушает и смотрит, разглядывая, только солистов. Другая часть, с любопытством рассматривает, перебирая глазами, всех остальных исполнителей.

Мы, военный ансамбль песни и пляски, на сцене смотримся, конечно, здорово — я это не раз слышал и сам знаю. Наша армейская лихая красота, и общее обаяние молодости и мастерства, факторы физически осязаемые даже нами, исполнителями. Как говорится, не убавить…

Зеленая с красным концертная форма, она же парадка — наглаженная, начищенная, блестящая хромом, желтым блеском значков и эмблем, туго обтягивающая нашу грудь, которая колесом, могучий разворот плеч, и наш, орлиный, в смысле, молодецкий взгляд — гордые, радостные и счастливые молодые лица сразят кого угодно, когда мы на сцене. А по лихой пехоте-то, в своем морском краю, эти зрители вообще, видать, давно истосковались. Их понять можно — море и море! — в смысле, — вода, вода, кругом вода! — причем, сильно соленая. Это обстоятельство кого угодно «достанет». В общем, наш концерт уже идет на «ура».

Уже подходит к концу первая патетическая часть выступления оркестра с хором. Та часть, где мы поем о Партии, о Родине, о Ленине, об Армии. Уже плавно подходим к песне местного дальневосточного автора. Она о том, что мы успешно служим Родине на Дальнем Востоке, что мы солдатской присяге верны. Хоть нам и трудно, а сердце наше всё равно поёт. Такая вот не хитрая песня-рапорт на верность Родине. Но у этой песни есть две важные музыкальные особенности — две изюминки. Первая — в припеве, в кульминационном моменте есть фраза: «А сердце поёт». Конструктивно это выглядит так, причем, фраза звучит на форте, громко: «А се-е… затем, ступенькой на три с половиной тона вверх звук: а-а…» — звук обрывается. Люфт-пауза, то есть хор мгновенно замолкает… И через пару-тройку секунд, на усмотрение дирижера, — весь хор и оркестр мощно и громко, как бы убеждая слушателя, наваливаясь, заканчивают на фортиссимо концовкой фразы: «…се-ердце поё-ё-от!» И все! Точка. Короткий поклон.