Наш балет был полностью подготовлен и отрепетирован через три недели после начала учебы. Генеральную репетицию устроили за три дня до спектакля, и на нее пришли все ученики, кто захотел. А на сам спектакль дали билеты — на балкон — всем родителям учеников, участвующих в балете. Когда мы, переодетые в костюмы, стояли за кулисами, то старались высмотреть там, наверху, своих родных. Я маму увидела сразу — она сидела на втором ряду, держась очень прямо, и напряженно смотрела на сцену. Я знала, что мама очень волновалась за меня. И вот оркестр заиграл вступление, нежную и веселую музыку. Архшим тоже стоял за кулисами, видно было, что он нервничает. Но все шло хорошо. Взрослые артисты танцевали «изящно», ну, и наш танец публике очень понравился. Все хлопали и кричали браво. Хотя, может быть, их просто умилило, что танцуют не взрослые, а девочки. Но все же нас вызывали на «бис».
После балета за кулисы прибежал весь наш класс. Когда все артисты вышли вместе, чтобы поклониться публике, начали дарить цветы. Лил подали снизу целых два букета. Девочки завистливо смотрели на нее, а Лил ничего не замечала, у нее сияли глаза, и, наверно, она снова переживала свой танец и слышала музыку. Нашим родным тоже разрешили пройти за кулисы. Мама обняла меня. Она опять немного кашляла, но держалась, как всегда, спокойно и прямо, не глядя ни на кого.
Утром на прогулке в парке Лил, видно, продолжала думать о балете. Она молча шла рядом с нами и собирала желто — красный букет из кленовых листьев. Стелла поддевала носком ботинка листья и подбрасывала их. Мы с ней говорили о вчерашнем спектакле — потому что, в самом деле, ни о чем другом сейчас ни говорить, ни думать не хотелось. Вдруг к нам подошла Рунния. Я уже знала, что летом они помирились со Стеллой. Рунния мне нравилась — она не была заносчивой, не стеснялась общаться с девочками из младших классов. Она была не очень высокой, с каштаново — рыжими волосами и веснушками. Стелла раньше не говорила, на кого Рунния учится, но теперь стало понятно, что на танцовщицу — она двигалась легко и грациозно, а спину держала очень прямо. Хотя, как и многие тут, не похожа на танцовщицу из моей анлардской книги — Рунния была полноватой, я думаю, только то, что она была быстрой, собранной и изящной, ее и спасало.
Мне Рунния показалась веселой и немного болтливой девочкой, которая любит поговорить о пустяках и едва ли много читает. Наверно, дружат они со Стеллой потому, что с детства живут в одном доме и знают друг друга — в их характерах общего, по — моему, немного.
— Знаете, кто к нам приедет? Сам Нерсален! Будет ставить балет. Представляете?
— Ну, нас‑то он вряд ли возьмет, — рассудила Стелла. — Самый лучший постановщик на свете — уж он не будет искать артистов в училище. Это вам не Архшим.
— Он будет ставить «Войну трех царств», — возразила Рунния. — А там всегда участвуют дети, это традиция.
Я вспомнила, что видела «Войну». Там, действительно, выступали ученики — во — первых, это сцена тренировки воинов, во — вторых, две сцены — провожание уходящих на войну и встреча послов.
Теперь и Лил стала слушать, о чем мы говорим. Рунния рассказала, что Нерсален приезжает с Аркайнским балетом. Это она узнала от своей двоюродной сестры, которая сейчас служит в театре танцовщицей. Новости расходятся быстро, и когда мы пришли в спальню после обеда, о приезде Нерсалена уже знали все.
Когда на выходной я пришла к маме, мы испекли пирог с корицей и немного попраздновали мой «театральный дебют». Вечером мама ушла на работу, а я подмела, убрала вымытую посуду в шкаф. Теперь у нас с мамой есть свой дом, и если мы немного накопим денег, то зимние каникулы я проведу здесь. Я погасила газовый рожок, села на подоконник и стала мечтать. А потом, как велела мама, в десять часов легла спать.
Мне снился сон — будто я умею летать, и вот взлетаю, сначала в комнате, под потолок, но мне трудно еще держаться на высоте, я вот — вот начну падать. Однако, хоть и с большими усилиями, я выравниваю полет и тогда уже направляюсь к окну. Подныриваю под верх оконной рамы и лечу над ночным городом, не очень высоко, потому что мне не хватает сил и умения подняться выше. Стараюсь не задеть черепичные крыши, шпили каких‑то незнакомых башен…
Однажды госпожа Ширх повела нас погулять не в парк около Театра, а по набережной, потом по узенькому переулку мимо старинных двухэтажных домов. Красные и желтые листья лежали на тротуаре, они сухо шуршали под нашими ногами, кое‑кто из девочек собирал их в пестрые букетики, другие наступали на листья, чтобы те пружинили, как ковер, под их шагами. Дома тут были не такие, как остальные здания столицы, это был старый город, его потаенное сердце. Дома были низкие, серые, незаметные, без балконов, с грубой незатейливой лепниной, с чердаками, мансардами и даже двориками на крышах — туда жители в теплые дни выносили кресла, летом стояли горшочки с цветами.
Эти здания похожи на старушек, которые много знают, но ничего не скажут остальным, а сами потихоньку переговариваются друг с другом — о том, что было триста или четыреста лет назад, о тайнах, своих и чужих. А внутри в них все, наверно, похоже на кухню в праздничный день. Смесь разных запахов — и мяса, и корицы, и теплого хлеба, и просыпанного перца… Но самое интересное у домов не запахи, а истории людей; мне кажется, если войти в любой подъезд, то прислушаешься, вчувствуешься и сразу тебя окружат не то тени, не то неушедшие воспоминания чужой жизни. Я представила, как вхожу в один из этих дом. Над головой — грубовато вылепленные барельефы, которые уже крошатся от времени, в подъезде холодно от каменных стен. И сразу появятся тени живших тут людей, ведь сколько же их было за несколько веков — и девочки, ходившие в школу, секретничавшие, вертевшиеся перед зеркалом, и поэты, о которых уже никто не помнит, ночами сочинявшие стихи и поэмы… И старики, прожившие длинную — длинную жизнь… Хотя, наверно, бывают люди, которые не оставляют воспоминаний, просто проходят незаметно мимо всех… И о них ничего не узнаешь.
Очень бы хотелось рассказать об этом кому‑нибудь из девочек — но, думаю, никто меня не поймет или поймет по — своему. Лил скажет что‑нибудь вроде: «Да, старые дома такие чудесные! Я бы хотела жить в таком доме, лет сто назад, носить длинное светлое платье, знаешь, с такой пышной юбкой… У меня есть кукла в таком платье…» Стелла пересказала бы мне какую‑нибудь историческую книжку. А, например, Тийну старый дом мог бы заинтересовать, только если бы точно было известно, что в нем живет приведение.
А вот Гиласса меня бы наверняка поняла… Нет, не то, чтобы с людьми было сложнее, чем с эльфами — но многого не хватает…
Наступили холодные дни. Дожди лили чаще, мы вместо утренних прогулок сидели у себя в комнатах перед каминам и слушали, как стучат капли по стеклу и глухо завывает ветер где‑то в трубе. Однажды, перед выходным, когда мама вела меня домой после обеда, я заметила, что она снова, как весной, начала кашлять. Опять появились порошки, которые мама разводила в воде и пила каждые два часа. Я узнала то лекарство, которое сама пила прошлой зимой, когда простудилась. Но мне тогда оно очень помогло, а маме, судя по ее кашлю, совсем от него не становилось лучше. Она легла в постель, бледная, худая, с кругами под глазами, и все время кашляла. Но, подумалось мне, может быть, должно пройти побольше времени, и лекарство подействует. Однако и в следующие выходные было все то же, даже хуже, мама кашляла сильнее. И она лежала все время, пока я гостила у нее.
Я старалась сделать за мой выходной как можно больше — подмела полы, принесла дров для камина, приготовила еду. Обратно в училище мама меня не провожала — я ведь и сама могла отлично дойти, дорогу запомнила. Мама, конечно, не хотела меня отпускать одну, но я ее уговорила.
А еще через неделю, когда после обеда я спустилась в вестибюль, чтобы мама меня забрала домой, там никого не было. Я ждала долго, пока дежурная воспитательница не велела мне идти в спальню, на дневной отдых. Поднимаясь по широким ступеням лестницы, я еще раз оглянулась на вестибюль. Никого не было.