И вот, наконец, мы остановились перед старым домом в три с половиной этажа (сверху пристроили что‑то наподобие маленькой мансарды, но до целого этажа пристройка не доросла). Пока мы шли, мама молчала, только радостно поглядывала на меня. Я видела, что ей не хочется говорить на улице, и не приставала к ней с расспросами. И вот мама повела меня вверх по старенькой темной лестнице, до самого последнего этажа. А затем отперла одну из дверей.
Перед нами открылась маленькая комнатка, в которой стояли кровать, шкаф, стол и два стула.
— Теперь я здесь живу, — сказала мама, улыбнулась и поцеловала меня. — Я нашла новую работу и могу снимать комнату!
Я ужасно обрадовалась и начала спрашивать обо всем сразу: что за работа, много ли надо платить за это жилье и не могу ли я тоже поселиться здесь. Оказалось, мама нашла место пианистки в одном кафе, как зимой в Тальурге. Платили там очень мало, и часть денег надо было отдавать Комиссии помощи изгнанникам — за выданные вещи и мое ученье, ну, и за жилье тоже платить, но уже хозяйке. На еду будет хватать — потому что в школе меня кормят, но брать на каникулы полностью мама меня не сможет, потому что на двоих ее денег будет недостаточно. Поэтому, пока мама не рассчитается за долги, жить я с ней не смогу. Но если мы решим все‑таки и после лета оставаться здесь, в Тиеренне, а не идти в Эрстен и, значит, не откладывать на дорогу, может быть, маме и удастся рассчитаться с долгами. К зиме — уже наверняка. И тогда я смогу жить с мамой на каникулах. А летом, пускай и не этим, будут каникулы — целых два месяца! Впрочем, две недели зимой — тоже прекрасно.
Мама достала из шкафа две чашки и кофейник. Мы налили воду в чайник — за водой надо было идти на общую кухню, в коридор, но это ничего, зато тут есть камин, и можно погреть чай. Мама сказала, что сегодня мы вместе приготовим обед — как раньше, дома, в Анларде! И я подумала, что совсем скоро наша жизнь изменится, все будет почти так, как раньше. Мама сказала, что сегодня мы будем вместе до вечера! Как я была рада! А тут и чайник закипел, а у мамы оказалось припасено очень вкусное печенье. Заварочный чайник и чашки сияли чисто вымытыми боками, весело и важно, мама достала еще какие‑то салфеточки — мне и правда начало казаться, что я дома, так было все уютно и хорошо.
Пока мы пили чай, я рассказала о своих снах — о тех, которые мне начались после того, как я прочитала про Ургел. Мама слушала молча. Завершив повествование, я спросила:
— Как ты думаешь, это мне сниться Ургельское княжество, да? И еще. Там на самом деле есть такая башня, которая исполняет все желания?
Мама вздохнула:
— Пожалуй, придется рассказать тебе об этой стране. Я так надеялась, что смогу забыть это навсегда… Но, как вижу, это не получится…
— Ты там была? — изумилась я. — И никогда мне не говорила об этом!
— Нет, я не была там ни разу… Но у меня были очень похожие сны.
— Не может быть! А что тебе снилось? Что именно?
Мама минуту или две сосредоточенно молчала, опустив голову.
— Мне тоже было тогда столько же лет, сколько тебе сейчас. И за три — четыре ночи до моего эльфийского совершеннолетия мне начали сниться унылые, заброшенные земли. Несколько ночей подряд я видела одно и то же. Почва, на которой растут жалкие травяные стебельки. Деревья с кривыми стволами, с больной, лишайной корой. Деревеньки, где все дома были сожжены…
Я схватила маму за руку:
— Но и у меня то же самое! Ведь это очень важно, что мы видим один и тот же сон! Только я не понимаю — что это значит? Может быть, нам нужно отправиться туда? И Башня исполнит наше желание — мы ведь не будем просить что‑то необыкновенное. Просто домик, ну и немного денег, чтобы жить вместе и не в бедности. Разве эта Башня нам откажет? И, я думаю, это она нас зовет туда.
Мама вздохнула и погладила меня по ладони, высвобождая руку.
— Нет, не в том дело… И Башня нам ничем не поможет. Это злое место, и не надо к нему стремиться…
— Но почему же тогда одинаковые сны? Разве это не знак?
— Нет, Растанна. Это — не знак. Я говорила тебе перед твоим совершеннолетием. Сны могут быть вещими, непонятными, могут быть пустыми — лживыми. Но есть особые сны — они рассказывают нам о прошлом нашей семьи.
Я слушала очень внимательно. Мне всегда нравилось, когда мы с мамой говорим о важных, взрослых вещах. А такая таинственная вещь, как сновидение… Я боялась перебить маму каким‑нибудь ненужным замечанием и ждала рассказа, затаив дыхание.
— Наши предки, мои бабушка и дедушка, были из Ургельского княжества, — сказала мама. Это было не просто неожиданно — я чуть не поперхнулась чаем, который только что отпила.
— Как? Из Ургела? Да быть не может… А как же ты говорила, то есть я так думала… что наша семья всегда жила в Анларде?
— Они убежали от войны, когда им негде стало жить, и поселились на окраинах Анларда, в тех краях, где всегда было много эльфийских поселений.
Тут я не выдержала — спокойно слушать дальше я не могла, слишком много пришло в голову вопросов. Где именно они жили? Много ли у нас было родственников? Принесли они из Ургела какие‑то необычные вещи… может быть, даже волшебные? Тут мне пришла в голову поразительная идея.
— Мама, значит, среди них были злые колдуны? И потому ты так рассердилась, когда подумала, что я…
Тут мама сурово посмотрела на меня.
— Разве вы не проходили в школе, что в Ургеле не было злых колдунов? Очень жаль, если вас так плохо учат.
— Нет, нам говорили, но… Ну хорошо, а что же твои бабушка и дедушка рассказывали про эту страну?
— Бабушку я не видела — она погибла, когда они переправлялись через реку… Моя мама было тогда очень маленькой, около двух лет. А дедушка редко вспоминал о том времени. Мне кажется, его всегда мучило то, что ургельцы проиграли в той войне. Он чувствовал горечь и стыд за то, что их победили.
— Но ведь он не виноват, что ургельцы были слабее! А на них напали сразу все — как же они могли победить?
— Все верно. Но одно дело понимать это умом. А другое — чувствовать сердцем. Дедушка ушел из родной страны, проигравшей войну, вынужден был жить в Анларде — то есть у бывших союзников, которые отступились от Ургела… Это не могло его не терзать.
— А почему же он пошел в Анлард? Лучше бы тогда переселился в Эрстен, и мы бы сейчас там мирно жили — поживали вместе с прочими эльфами.
— Растанна, когда ты вернешься в школу, посмотри на карту. Потому и мы с тобой не можем идти в Эрстен — горы, горы… А морем — до него далеко, а по морю — дорого…
Я вздохнула. А все‑таки жаль…
— Одним словом, мой дедушка ничего не рассказывал об Ургеле. Наверно, была еще одна причина — он не хотел, чтобы мы чувствовали себя в Анларде беженцами, чужаками… И я почти все детство любила Анлард как родную страну.
— Почему почти все детство? — удивилась я. — А потом?
Мама промолчала, отрешенно помешивая уже остывший чай… Потом сказала:
— Я рассказала тебе о том, что наша семья когда‑то жила в Ургельском княжестве, для того, чтобы ты поняла: твои сны — это не знак, а просто память о жизни твоей семьи… Забудь об этом.
Мы допили чай, я съела последнее печенье, и пока мама убирала в шкафчик чай, упала на кровать — ведь это кровать в нашем доме, почти что собственная! Тут я вспомнила о том, что должна рассказать маме.
— Мама, кстати… ты знаешь… ты напрасно меня ругала. Оказывается, я действительно не виновата, ну, в тот раз, с чернильницей.
Я передала ей слова Кольфинсы. Мама была рада, что все выяснилось, и она согласилась со мной, что раз уж я Кольфинсе обещала, то никому больше не должна говорить, тем более, меня не собираются больше наказывать за это.
— Все‑таки я не понимаю, почему все тут же стали обвинять меня. Ведь гораздо естественнее проверить, не треснула ли чернильница, не толкнул ли ее кто‑то. Это же очевидно.
Мама кивнула и задумалась.
— Я думаю, — сказала она, — все это из‑за того, что вы говорили об Ургеле. Думали о колдунах и колдовстве, поэтому и после того, как разбилась чернильница, продолжали, сами не замечая, размышлять о том же.