Проклятый огонь уничтожал города и деревни, в реках текла кровь, а вода в колодцах стала отравой. Чародеи наводили черный туман, обжигавший легкие и пахнущий странной горечью. Дети, рожденные в те дни, были жалки или страшны. Люди голодали, становились похожи на зверей, злых и отчаявшихся. Князь Эрхеан чувствовал свою вину за то, что не смог спасти свою землю. В одной из последних битв его армия была почти до конца уничтожена…

Князь умирал от ран. Соратники спрятали его среди развалин древнего храма, чтобы враги не взяли его в плен и их вождь мог уйти в Иную Землю спокойно. Эрхеан приказал друзьям уйти, и остался один. Там, в последние мгновенья жизни, князь бросил проклятие всему огромному миру, убивавшему его народ или равнодушно глядевшему на его гибель.

Тело князя не нашли…

Война завершилась через несколько недель. Враги удовольствовались тем, что почти уничтожили Ургел и увели свои войска. А земля, выжженная и проклятая, им была не нужна.

…Прошло немного времени, и стали распространяться слухи о том, что в развалинах храма исполняются желания. Ургельцы начали было совершать туда паломничества, однако их просьбы как будто падали в пустоту. Тогда это место посетил новый князь Ургела, он долго бродил среди камней и остовов стен, и размышлял, вслушиваясь во что‑то… Затем князь приказал возвести Башню, около нее устроить пост стражников и принимать приходящих из других краев. Их желания всегда исполнялись…»

И на этом все — больше об Ургеле не было ни слова. Что там сейчас — ведь прошло уже лет пятьдесят после войны этого княжества с бывшими союзниками? Почему Башня исполняет только желания чужестранцев? Если у них снова появился князь, то, значит, эта страна все же существует? Но ни в одной из книг, которые я нашла, не было ответов на эти вопросы…

На ближайшем уроке я пересказала эту историю, кое‑что добавив, и весь класс слушал, сидя тихо — тихо, так всем было интересно. Во — первых, благодаря многим прочитанным книгам вышел очень подробный рассказ. А, во — вторых, больше никто из девочек не рассказывал про Ургел — все выбрали другие страны. Внимание целого класса было очень приятно, ну и учитель, довершая триумф, поставил мне высший балл за урок. Слушая других учениц, я разглядывала свой балльник — второй раз в этом училище я получила оценку десять. Как прекрасно!

Кое‑что важное произошло через неделю после моего рассказа об Ургеле. Одна девочка, которую я считала приятельницей Ирмины, Кольфинса, тоже из «певиц», подошла ко мне на прогулке. Я как раз была одна, сидела на скамейке и вытряхивала камешек из ботинка, а все остальные кормили голубей или прохаживались у фонтана. Кольфинса уже несколько дней посматривала на меня, видно, хотела поговорить наедине, но я все время была со Стеллой и Лил. А сама я не хотела подходить к ней — мне помнилось, как она ехидно смотрела на меня или смеялась шуткам Ирмины надо мной. Конечно, Кольфинса могла бы разбудить меня ночью, тогда мы бы смогли поговорить без свидетелей (они бы спали). Я представила — вот Кольфинса крадется в темноте, натыкается на тумбочки, роняет чей‑то стакан с водой, кто‑нибудь, например Тийна, просыпается и принимает ее за привидение.

Кольфинса села рядом со мной.

— Послушай, я давно хотела сказать… Только обещай, что не расскажешь никому!

— Ладно, обещаю, — сказала я и тут же подумала, что зря обещала ей это. Вдруг это что‑то важное, но касается не меня, а другого человека, а я буду знать и молчать…

— Помнишь, когда ты облила Ирмину чернилами? Все тогда решили, что это ты наколдовала?

— Еще бы не помнить!

— Так вот, ты не виновата, это я все сделала. Но потом такое началось… я и побоялась признаться.

— Как это — ты сделала? Ты что, колдовать умеешь?!

— Да нет, конечно, — Кольфинса говорила нетерпеливо и быстро. — Чернильница у нее стояла на свитке, а я повернулась, когда Ирмина стала про Ургел спрашивать, моя парта как раз перед ней, и начала тянуть на свиток на себя.

— Зачем?

— Да просто так, ну все же шумели, вопросы задавали, делать было нечего, вот я и начала совсем машинально ее свиток теребить. А тут все на тебя посмотрели, и я обернулась, но случайно сильно дернула за краешек свитка, чернильница и перевернулась. Она, наверно, треснутая была…

— Ирмина?

— Ох, да чернильница, конечно. Она разбилась, все пролилось, ну, в общем… вот так.

Тут я ужасно разозлилась.

— Ну, так почему же ты сразу не сказала?

— Да я сначала и не поняла… потом только… И вообще — побоялась. А ты тогда так здорово рассказывала про Ургел… Мне стало стыдно, и я решила признаться. Да, еще я вчера с Ирминой поругалась, вот…

Кольфинса смотрела на меня из‑под белесых ресниц честными глазами. Мне было понятно, что она поссорилась с Ирминой и решила подружиться со мной. Мне это совсем не было приятно — ясно ведь, что она помирится с Ирминой и снова сделает мне какую‑нибудь гадость. И еще было очень досадно — я ведь думала, что это было мое волшебство, а раз это все Кольфинса — значит, я ничего особенного не умею… Хотя мама, конечно, обрадуется, когда про это узнает.

— Я маме это расскажу, хорошо?

— Ты же обещала молчать! Это нечестно! — возмутилась она.

— А что мама про меня думает, что это я натворила — это честно?

— А вдруг она все передаст госпоже Фарриста или воспитательнице?

— Не передаст, обещаю.

— Ну… ладно… — Кольфинса была недовольна, и, кажется, начала жалеть, что решила со мной подружиться и все рассказать.

Она отошла к «певицам». Брызги от фонтана сверкали серебром, в них то и дело появлялись и гасли маленькие радуги. И неожиданно, без какой‑либо причины, мне озарило, холодной таинственной волной прошло в душе ощущение, что все же есть у меня какой‑то дар… но я еще не понимаю, что это.

Глава 8

Мне думалось, что после того урока я забуду про загадочное княжество. Но начались тоскливые, неспокойные сны. Какие‑то леса с бесконечными каплями на листьях и иглах деревьев, дороги, оплаканные дождем, а над ними туман, туман. И такой тоскливый утренний холод… Обугленные бревна деревенских домов и развалины замков. Искривленные, неправильно растущие стволы деревьев. Я решила спросить у мамы, что же это может быть — просто сны из‑за того, что я читала очень много об Ургеле, или в самом деле мне снится эта земля. Как будто это печальное место зовет меня к себе…

Когда наступил следующий выходной, третья четверть восходящей луны, меня вызвали в вестибюль сразу после завтрака, только я успела сесть и начать готовить уроки. Это меня удивило — маму не отпускали в этот день, один раз она смогла навестить меня накануне выходного, почти перед ужином, и мы гуляли час или два. Я быстро сложила книги и учебники в свою тумбочку, взяла плащ и побежала вниз. Мама выглядела радостной и немного таинственной, как будто она приготовила какой‑то необыкновенный сюрприз. Мы вышли из Театра, а потом мама повела меня не на бульвар, как раньше, а через площадь, потом какими‑то улочками. Еще не ушла утренняя прохлада, солнце грело, но пока не наступила дневная жара. Мы свернули в какой‑то сквер. На большой клумбе, даже скорее, круглом газоне, среди аккуратно подстриженной травы росли темно — красные розы. На лепестках и листьях — капли. Мы не подошли к цветам, но даже издали доносился их запах — горький и свежий.

Затем мы вышли на широкий проспект, по которому ехали экипажи один за другим. Я все еще не поняла, каков же этот город. Он чистый, немного чопорный. Мужчины носят длинные черные плащи, женщины тоже выбирают одежду темных цветов. Но при этом здесь очень любят цветы. Цветочницы продают их тут и там, у них белоснежные передники поверх темных платьев, а цветы лежат в небольших тележках, как переезжающие с места на место клумбы.

Эльфы на улице почти никогда не попадаются, поэтому нас с мамой часто провожают взглядом. Ранней весной хотя бы мы надевали капюшоны, а сейчас… Мне кажется, все на нас смотрят, хотя на самом деле, конечно, это не так. Мама идет, спокойно глядя перед собой. Я стараюсь тоже держаться прямо, хотя хочется опустить голову и уткнуться взглядом в землю.