И все же экстравертивная тенденция Запада и интровертивная Востока, по его мнению, едины в одном: обе делают отчаянные попытки подчинить «естественность» жизни разуму. Вот почему К. Юнг приходит к выводу о том, что «каждый человек обладает обоими механизмами — экстраверсией и интроверсией, и только относительный перевес того или другого определяет тип» [101.287].
Теоретическое осмысление интровертивного типа художественного субъекта наиболее основательно было осуществлено Анри Бергсоном с позиций его «философии жизни». Для него жизнь человека, художника в особенности, есть процесс самонаблюдения, в котором обнаруживаются постоянные изменения состояний и действий, жизнь для него есть длительность.
Длительность — это жизнь сознания, его постоянная характеристика, особенностью которой является то, что она развертывается только во времени, но не в пространстве» [102.103].
Жизнь, будучи метафизически-космическим процессом, наиболее полно выражается в жизненном порыве, обладающем творческим характером, и интуитивна по своей природе. Ослабление жизненного порыва, исчерпывание духовной и интуитивной энергии приводит к распадению жизни.
Схватив существенные признаки субъективного переживания времени человеком, А. Бергсон все же недостаточно диалектичен. Для него это субъективное переживание времени есть сиюминутное состояние; длительность — это то, что происходит сейчас. Поэтому в своей работе «Воспоминание настоящего» он отвергает в принципе историческую память, так как воспоминание прошлого есть признак" патологии, признак психического расстройства, так называемое ложное узнавание, являющееся «формой невнимания к жизни» [103.49], так как «не переживается два раза один и тот же момент истории, и... время не возвращается назад в своем течении» [103.34].
Воспоминание возникает только вместе, единовременно с восприятием. «Это — воспоминание в данный момент данного же момента. Это — прошлое по формуле и настоящее по содержанию. Это — воспоминание настоящего» [103.34]. Поэтому память здорового человека, по его мнению, — это способность через восприятие вспоминать настоящее, реализуя его в деятельности и ориентируя на будущее.
Да, конечно, время не возвращается назад в своем течении, но оно переживается в сознании человека, особенно в сознании ученого-историка и художника, обращающихся к историческому прошлому ради осмысления настоящего и будущего. Примером тому' — «Человеческая комедия» Бальзака, «Война и мир» Л. Толстого, «Петр I» А. Толстого, «Тихий Дон» М. Шолохова, «Память» В. Чивилихина, исторические картины Рембрандта, Ве-ласкеса, В. Сурикова, П. Корина.
Подчеркивая важное значение для человека переживания настоящего, вместе с тем следует сказать о том, что для художника-интроверта огромное значение имеет переживание прошлого. Время им как бы вбирается в себя, оно интенсивно осваивается, переживается, осмысливается и лишь потом «выбрасывается» вовне. В интроверте сильны «архетипические» уровни сознания, субъективно-реализованное культурное наследие прошлого, духовный опыт человеческой жизни.
Известный русский историк В.О. Ключевский в статье «Грусть», посвященной памяти М.Ю. Лермонтова, писал: «Он рано начал искать пищи для ума в себе самом, [выделено мною. — Е.Я. ], много передумал, о чем редко думается в те годы» [104.122] [детство, отрочество. — Е.Я.]. Будучи еще совсем молодым человеком, М.Ю. Лермонтов писал: «Ужасно стариком быть без седин...» [104.122].
Сходные мысли о жизни и творчестве Лермонтова высказывает писатель Вл. Солоухин: «Лермонтов... прожил свою жизнь так, как будто он знал что-то о прошлом и о чем-то помнил. «Забыть? — забвенья не дал бог: да он и не взял бы забвенья!», «...Спастись от думы неизбежной и незабвенное забыть!», «...И лучших дней воспоминанья пред ним теснилися толпой», «В душе моей, с начала мира, твой образ был запечатлен...» [105.6].
Не обладая непосредственным житейским опытом, не пережив психологических состояний взрослого, зрелого человека, в 21 год отроду, Лермонтов пишет драму «Маскарад», которая не только глубока в социальном аспекте, но удивительно точна и в понимании человеческой психологии, сложных драматических состояний, наиболее ярко раскрытых в центральном образе драмы — Евгении Арбенине.
Откуда у этого юноши столь глубокое постижение человеческой натуры?
Огромной памятью прошлого и способностью его реконструировать обладал Марсель Пруст, автор многотомного романа «В поисках утраченного времени», который, хотя во многом и воспринял идеи «философии жизни» А. Бергсона, но не соглашался с тем, что длительность, «жизненный порыв» — это воспроизведение только настоящего.
Видимо, протекание временных процессов в творчестве художников этого типа обладает определенными особенностями, суть которых заключается в том, что человек может «ускорять, уплотнять время жизни... Он получает возможность в известных пределах связывать или разрывать цепь событий, поступков, дел...» [106.68].
Субъективное ощущение художником этого состояния передано М. Шагинян, говорившей: «Каждый из нас, маленькие Хро-носы, живем сделанным, созданным, почувствованным, переживаемым, а не часами и годами» [107.371].
Еще со времени Платона существует идея о том, что художественный мимезис (подражание) это не только отражение настоящего, как считал Аристотель, но и анамнезис (припоминание) душой своей прошлой жизни, бесконечности бытия. Материалистическая интерпретация этой идеи приводит нас к мысли о том, что в индивидуальном бытии человека (онтогенезе) «закодированы» не только биологические уровни существования вида (филогенез), но духовное, интеллектуальное развитие человечества. Наглядно это проявляется, например, в традиционном восточном художественном мышлении (Китай, Индия, Япония), АЛЯ которого характерен принцип незавершенности произведения, ощущение в мгновенном, сиюминутном вечного и бесконечного мира.
Так, у китайского поэта средневековья Сыкун Ту (IX—X вв.) есть стихи:
1. Великое действие внешне нестойко;
А Истинно-Сущим я полон внутри...
2. Во мне вся природа — в своих миллионах! Я рвусь поперек Величайших пустот..,
6. Я оное буду хранить без усилий, И к оному зов бесконечен во мне.
Это значит, пишет В.М. Алексеев, в свободном изложении... следующее. Поэт — это весь мир, вся Вселенная, целостное мироздание с его предвечной материей и такою же энергией. Его душа полна всем истинно сущим... Это сверхистинная суть вещей живет в нем полностью, рождая великую энергию жизни, всегда нестойкую и всегда уходящую от своего закрепления в какие-то формы [108.172].
Знаменитый китайский живописец-пейзажист Хуан Юэ (XVIII—XIX вв.) писал:
2. Идея живет впереди твоей кисти, А таинство — там... вне картины твоей.
Это значит в свободном изложении, продолжает В.М. Алексеев, следующее... «Картина будет всего лишь символом великой души, как струна, которая ведь не сам звук, а только его гнездо... Таинство совершится далеко за пределами картины, и настроение уйдет далеко за кадры, что рисует кисть» [108.202].
В европейском стиле и духе подобную же мысль высказала современная английская писательница Айрис Мердок: «Искусство — это пустой дешевый балаган, жалкая игрушка мировой иллюзии, если только оно не указывает за пределы самого себя и само не движется в том направлении, которое указывает» [109.399].
В Индии эта традиция связи художника и человека вообще со всем миром, пройдя через индуизм, была ярко выражена в буддийской культуре. Будда, достигший вершин знания и вращающий колесо истины, говорит:
...Имени я не имею, Радости я не желаю, Голос глаголящий я. [110.160—161]
«Глаголящий голос» Будды — это голос, говорящий из себя, но о всем мире, о всем бытии.
В упоминавшейся статье Вл. Солоухина мы читаем: «...из двух непроницаемых бездн, проблеском между которыми является человеческая жизнь, люди заглядывают все время в ту, которая ждет, а не в ту, которая осталась позади. Одни — рационально отрицая, другие — смутно надеясь, третьи — твердо веруя, но все люди, все философские концепции, религии всех времен и народов обращают свой взор к той бездне, в которой человек исчезнет, а не к той, из которой он появился» [105.6].