Но и в тех случаях, когда мы видим очень сложную условно-символическую форму художественного произведения, рожденную, казалось бы, очень далекой от действительности фантазией художника, мы можем почувствовать в ней дыхание жизни, ибо критерием и здесь для нас будет ответ на вопрос о том, как эта фантазия связана с прогрессивными тенденциями общественной жизни, как она связана с существенным в объекте художественного отражения. И здесь мы можем назвать произведения Фран-сиско Гойи («Капричос»), М. Лермонтова или М. Врубеля («Демон»), М. Горького (образ Данко) или Давида Сикейроса («Жертвы войны» и «Новая демократия»), которые сохраняют характер эстетического знака (в форме, как правило, символа), несущего в себе определенное исторически достоверное содержание, способное координировать отношения субъекта со средой. Эти произведения поддаются расшифровке и, следовательно, способствуют .освоению существенного в объекте, а через него и всей многогранной духовной жизни общества.

И все же следует видеть качественные различия художественной фантазии и воображения.

В нашей научной литературе даются такие определения: «Воображение, фантазия, психическая деятельность, состоящая в создании представлений и мысленных ситуаций, никогда в целом не воспринимавшихся человеком в действительности» [78.91]. И более того, утверждается: «Синоним воображения — фантазия» [79.50].

Но уже в эстетике романтизма, особенно английского, намечены принципы их различения. Так, например, С.Т. Кольридж считал, что воображение «растворяет, разлагает и расчленяет явления действительности, чтобы созидать, или в тех случаях, когда этот процесс невозможен, объединять и идеализировать.

...Фантазия, напротив, имеет дело только с предметами определенными и установившимися... Подобно обычной памяти, фантазия должна получать материал в готовом виде в соответствии с законом ассоциативного мышления» [80.97].

Особенностью воображения, на его взгляд, является то, что оно вызывает в гении [художнике вообще. — Е.Я.] «чувство беспокойства, неудовлетворенности... Они [гении. — Е.Я.] беспрестанно заглядывают в будущее, созерцают себя в нем, пользуются любой возможностью для нравственного и интеллектуального движения вперед, к совершенству» [80.258] [выделено мною. — ЕЯ.].

Далее проблема воображения разрабатывается во второй половине XIX в. Джоном Рескином, идущим от неоромантизма к реалистической эстетике. Ok «четко разграничивает понятия «фантазия» и «воображение». Фантазия — подсобное средство воображения, она только соотносит взятые из природы явления, но не сливает их в единое целое, что доступно только воображению.

...Воображение — это чрезвычайно таинственная, труднообъяснимая способность человеческого духа; обладая пророческим даром, оно проникает в суть вещей» [81.74—75].

Еще более основательно творческую природу воображения раскрывает И. Кант, для которого оно является важнейшим условием эстетического сркдения вообще, так как оно есть результат свободной игры рассудка и силы воображения. Именно поэтому для него воображение, связанное с эстетическим суждением, «характеризуется свободной законосообразностью. Это — не репродуктивное воображение, только воспроизводящее данные формы данного предмета. Это — «продуктивное» и «самодеятельное» воображение, источник произвольных форм всевозможных созерцаний» [82.460—461].

В силу этого можно различать фантазию и воображение как формы разной степени продуктивного сознания.

Фантазия порождает в сознании и затем в художественных образах такие фантомы, которые никогда не существовали в реальной действительности, т.е. конструирует некие новые модели, в которых сочетаются, например, элементы несовместимых объективно существующих предметов, существ и явлений. Так, с помощью фантазии в античной Греции был создан образ кентавра, соединяющего в себе признаки животного и человека.

Но наличие такого внешнего соединения еще не дает полного нового знания, не раскрывает универсальные принципы жизни. Это появляется только на уровне воображения. Когда через этот фантастический образ возникает возможность проникновения в идею единства человека и природы. Именно поэтому воображение более продуктивно.

Эту сущность воображения, применительно к античному мифу, убедительно показал Я.Э. Голосовкер, пришедший к выводу, что «воображение, познавая теоретически, угадывало раньше и глубже то, что только впоследствии докажет наука, ибо имаги-нативный, т.е. воображаемый, объект «мифа» не есть только выдумка, а есть одновременно познанная тайна объективного мира и есть нечто предугаданное в нем; в имагинативном, или воображаемом, объекте мифа заключен действительный реальный объект» [83.13]. Поэтому «высшая познавательная и творческая способность «разума» есть работа воображения... она протекает якобы алогически и тем не менее дает поразительные результаты» [83.18].

Вслед за Кольриджем Голосовкер утверждает: «Гений — это воображение» [83.18], а не только фантазия, добавим мы, возражая всем, кто их объединяет. Эти мысли применимы не только к мифу, но и к искусству вообще. Ведь для того чтобы создать образ градоначальника Брудастого, М.Е. Салтыкову-Щедрину необходимо было не только соединить тело с органчиком (вместо головы), но и через это фантастическое объединение несовместимого раскрыть абсурдную сущность бюрократической машины русского самодержавия. А для этого он должен был подняться до «нелогичной» логики воображения. И отвечая своему рецензенту, который усмотрел в этом всего лишь нелепость и вздор, он писал: «Но зачем же понимать так буквально? Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик, наигрывающий романсы: «Не потерплю!» и «Раззорю!», а в том, что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами. Есть такие люди или нет?» [84.205]. Фантазия работала здесь на создание формы для выявления сущности, т.е. на воображение, на отрицание этой мерзопакостной сущности ради будущего, работала на неприятие абсурдного настоящего.

И это различие между фантазией и воображением глубоко чувствовали все истинные художники.

Так, у А.С. Пушкина в «Письме Татьяны к Онегину» есть такие строки:

...Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Перед тобою слезы лью,

Твоей защиты умоляю...

Вообрази: я здесь одна,

Никто меня не понимает,

Рассудок мой изнемогает,

И молча гибнуть я должна. [85.57] [выделено мною. — Е.Я.]

Татьяна обращается к Онегину как к человеку, который в ее сознании является эталоном совершенства, т.е. носителем не только духовного богатства, но и эстетической полноты. Но как она показывает это?

Вспомним здесь И. Канта, для которого эстетическое сркдение есть результат свободной игры рассудка и воображения.

И Татьяна силой своего рассудка и воображения, их свободной игрой создает образ Онегина и умоляет его в этой же свободной игре проникнуть в ее образ, ждет от него защиты и любви, надеется, что он обнарркит богатство ее натуры, богатство и полноту ее чувств и духовного мира, не фантазируя по этому поводу, а проникая в этот мир и соединяясь с ним.

Как видим, то, что И. Кант раскрыл как философ, А.С. Пушкин обнарркил в образах интуитивно-поэтически. Воистину глубинная логика гениев тождественна друг другу, есть что-то в их природе, что объединяет их вне времени и пространства.

3. Феномен Дарумы и художник (эмпатия и симпатия)

Эмоциональное начало в человеке, в особенности его способность к воображению, порождает такие его качества, как эмпатия — сочувствие, сопереживание. Это свойственно всем людям, но особенно важно для художника.

Особенности этого состояния с давних времен волновали человечество. Так, в Японии с возникновением буддийской школы дзэн (XII в. н.э.) формируется образ божества народного буддизма Дарумы, считавшегося первым патриархом этой школы.

Неукоснительное следование многие годы практике созерцания привело к тому, что у Дарумы отнялись ноги. Поэтому его скульптурные изображения не имеют ног. Это должно символизировать, что только предельно пассивное созерцание может привести к озарению и просветлению (сатори); к соединению, на основе чувствования, с абсолютным началом — единым потоком бытия, воплощенным в Будде. Другими словами — пассивное вчувствование в объект природы и человека на основе созерцательного воображения открывает путь к спасению.