- Итак, Анна, ты решила окончательно, на каком поприще будешь себя пробовать? - мелодичным голосом спросила мать, подойдя к ней в гостиной и сев рядом.

- Я давно об этом заявила, и менять решение не намерена, - ответила дочь с чувством сдерживаемого протеста.

- Ты уверена, что состоишься в этой профессии? Ты ведь закончила второй курс МГУ по филологии.

- Да, чтобы иметь возможность поступать в Сорбонну. Там допускают к экзаменам и после первого курса. Я год потеряла. А лучше в Школу Кинематографии Парижа. То, что я выбрала, это прежде всего призвание. Ты снова говоришь обидные слова. Если бы я не чувствовала его в себе, я бы и не желала.

- Именно поэтому я так говорю, что это чувство может оказаться обманчивым.

- Вот я и хочу себя испытать, а не жалеть потом о неправильном выборе.

- Все дети так говорят, когда начинают ощущать свою самостоятельность. Это стремление стать независимой и вводит тебя в заблуждение.

Щеки Анны вспыхнули, заблестели глаза, хотела ли мать уязвить ее самолюбие, открытым сомнением в ее дарованиях, или сделала это по неосторожности, уже не имело значения. Неужели она не понимала, как вредоносен такой способ воздействия. Наверное, зов несостоявшихся мечтаний ее юности говорил в ней, диктуя свою непререкаемую волю дочери. Однако после того, как ее грезы стать актрисой рассеялись, она превратилась в хорошего искусствоведа и критика, очаровывая окружение могущественного свояка эрудицией. Мужчин это приводит в восторг, а в женщинах вызывает чаще уважение вместо зависти.

- Стремление важнее результата, мама. Нужно ставить сверхзадачи, тогда чего-нибудь добьешься. Тебе ли это объяснять?

Неожиданно хлесткая реплика, - к зрелым рассуждениям дочери семья давно привыкла, - обезоружила мать. Анна, вопреки внутреннему возмущению, все чаще находила в себе силы отстаивать себя в сдержанной манере, что свидетельствовало о разрушении прежних связей с матерью и отчимом. И, в особенности с матерью. Отец ее, чиновник средней руки, не имевший отношения к политике или крупному бизнесу, расстался с ними по причине собственной несостоятельности. Полнокровные отношения с Анной, возможно так и не созрели в нем. Последнее время их наверстывал отчим, крупный предприниматель, да и то, принужденно, как считала Анна, покровительствуя с высоты своего положения. Они обе про себя считали, что не стань их родственник первым лицом, мать не выбрала бы себе партию из богатейших людей страны. Своенравная Анна хотела независимости, при скрытой поддержке влиятельного дяди.

- Но ты, могла бы, окончить эти режиссерские курсы, и у нас, в стране, - не отступала мать после некоторой паузы.

- Нет, я предпочитаю учиться заграницей. Там меньше контроля с вашей стороны. А еще меньше - лести. Я намерена испытать себя по настоящему в беспристрастных для себя условиях.

- Именно там, для тебя менее благоприятные условия. Тамошняя пресса агрессивна, она будет следить за каждым твоим движением. За твои неудачи тебя будут есть заживо, а твоя свобода, о которой ты так мечтаешь, может уронить честь родственника. Ты хоть осознаешь это?

- Уронить честь можно только свою, мама. А то, что там жесткая конкуренция, меня, это, только вдохновляет.

- Ни отчим, ни тем более дядя не одобрят. Кроме всего прочего, стоит вопрос оплаты твоего проживания и обучения. Мы не сможем платить за то, что нам не по душе.

На Анну эта жесткая несговорчивость произвела впечатление, она сбросила с себя насмешливую манерность.

- Племянница из знаменитой семьи составит честь любого учреждения.

- Не смей прикрываться именем своих родственников, - вознегодовала Ирина Сергеевна.

Анна на секунду потеряла бунтарский дух, ее смущало, или, пожалуй, задевала обида матери, в чем она видела явную натяжку, а то и ложь.

- На твоего дядю смотрит весь мир. Нашу семью обвинят в коррупции, - тихо произнесла Ирина Сергеевна, будто открывая какую то страшную тайну.

Анна чуть ли не зарыдала от отчаяния.

- Мама, мы ведь проводили каникулы на островах, не один раз, и не за свой счет.

- Мы гостили у своих друзей, на их частных владениях. Это допустимо, потому что так принято. Совсем другая история.

- Какая нелепость. Я не имею право на успех, потому что он будет оцениваться только моей принадлежностью к мужу моей тетки?

- Родителей, милочка, не выбирают.

- Но я выбираю поприще.

- Мы тебе желаем только добра.

- Все родители так говорят… А я что, хуже чужих людей? Для него мое обучение - копейки.

Упрекающий, но очевидный выпад, обескуражил мать.

- Так он для тебя почти не существует. И то чем я занимаюсь - благотворительность, где нет личной заинтересованности.

- Личная заинтересованность есть всегда.

- Нельзя быть такой эгоисткой.

- Требование права на выбор - эгоизм? Оплачивать обучение другим, но свою дочь превращать в падчерицу изгоя. Разве это не деспотизм? - с расстановкой, но повышенным тоном заявила Анна.

- Ты больна обычным юношеским максимализмом. Это пройдет. Тебе рано быть совсем самостоятельной. Мы живем в агрессивной, интригующей среде. Дядя наложит запрет на твою вольницу.

- Я не в клетке. Поеду в Париж, буду подрабатывать официанткой, - с издевкой ответила она.

С сожалеющим, но непоколебимым видом, Ирина Сергеевна вышла из гостиной, дочь также удалилась в свою комнату. Анна знала, что через какое то время мать вернется, снова ища с ней контакта, проверить, насколько сильно впечатление дочери и способна ли она еще сопротивляться.

Позже, она удостоверилась в том, что дочь не сникла от обиды и оставила ее в покое на продолжительное время. Однако упрямая Анна замыслила интригу.

Ее ограниченная свобода в развлечениях, и во всем остальном, не касалась доступа к Интернету. В течение нескольких последующих дней, она разослала обращения в ряд заграничных учебных заведений, чтобы ей предоставили стипендиальный грант, а также студиям и продюсерам для спонсорства ее начинаний в киноиндустрии.

Служба безопасности не просматривала ее электронную почту в момент передачи, иначе Панина старшая тут же пресекла этот коварный бунт. Вирус гласности был запущен. Попав в питательную журналистскую среду зарубежья, он распространился со скоростью эпидемии. До российской прессы он тоже докатился, однако, лишь в некоторые оппозиционные газеты. Хотя и этого хватило, как слабого голоса в горах с лавинной опасностью.

Однажды вечером, едва Ирина Сергеевна вернулась домой со службы, где она возглавляла благотворительный фонд, как ее энергичные шаги приблизились к комнате дочери, и дверь, с таким же щедрым в своей строгости жестом, распахнулась. На столешницу она бросила несколько российских газет. Анна боролась с волнением, хотя и готовилась к неизбежному скандалу.

- Ты хоть понимаешь, что ты натворила?

Анна взяла ворох бумаг, мельком взглянула на них и бросила на прежнее место, не вставая с кресла.

- Мало того, мне пришло несколько положительных ответов, - сдавленным голосом ответила она.

Несмотря на первоначальный царственно грозный вид, Панина старшая, бессильно опустилась на диван. С минуту собиралась с мыслями, опасаясь еще сильнее обидеть обезумевшую дочь, и в то же время, понимая необходимость жестко ограничить своеволие.

- Значит так, Анна, Интернетом будешь пользоваться только в допустимых охраной объемах и под их контролем. Заграницу тебе дорога на время закрыта, - редким командным тоном произнесла Панина старшая.

- И что дальше? Ты запрешь меня здесь. Я объявлю голодовку. Мне терять нечего. Рано или поздно и про это тоже узнают, - огрызалась дочь в ответ, напоминая зверька, загнанного в угол, но не способного смириться.

- На первое время ты будешь лишена связи.

Ирина Сергеевна удалилась с категорическим видом, предпочитая более не тратить сил на уговоры.