Изъ этихъ писемъ видно, что Жэнгэнэ, получивъ отъ своихъ господъ приказаніе обслужить Пьемонтъ французской свободой, искалъ агентовъ для этого и пробовалъ, нельзя ли обезчестить и меня, какъ имъ задалось З’же однажды разорить меня. Но блага этого міра во власти тирановъ, а честь принадлежитъ тому, кто обладаетъ ею.

Вотъ почему послѣ моего второго отвѣта переписка закончилась; но я дз^маю, что позже онъ воспользовался свѣдѣніями о тюкахъ моихъ манускриптовъ въ Парижѣ— о чемъ ему сообщилъ Калузо, дабы онъ возвратилъ мнѣ ихъ. Списокъ книгъ, которыя по его словамъ онъ могъ мнѣ вернуть (я думаю, что многое онъ удержалъ лично для себя), вызоветъ улыбку, если я приведу его здѣсь. Въ немъ числится около сотни томовъ самыхъ хзщшихъ произведеній, самыхъ плохихъ итальянскихъ авторовъ,— а то, что я оставилъ въ Парижѣ шесть лѣтъ тому назадъ, представляло собой, по крайней мѣрѣ, тысячу шестьсотъ томовъ избранныхъ итальянскихъ и латинскихъ классиковъ. Но никого не удивитъ этотъ списокъ: таково ужъ, всѣмъ извѣстно, французское возстановленіе убытковъ.

Глава XXVII. і1 мая.

КОНЕЦЪ „МИЗОГАЛЛА". — ЗАВЕРШЕНІЕ МОЕГО СТИХОТВОРЧЕСТВА „ТЕЛЕВТОДІЕЙ“.—ВОЗСТАНОВЛЕНІЕ „АВЕЛЯ', ДВУХЪ „АЛЬЦЕСТЪ" И ПОЛИТИЧЕСКОЙ БРОШЮРЫ „ИТАЛЬЯНСКИМЪ ВЛАСТИТЕ-ЛЯМЪ“.—НЕДѢЛЬНОЕ РАСПРЕДЪЛЕНЕ ЗАНЯТІЙ,— ПРИГОТОВИВШИСЬ КО ВСЕМУ И СОСТАВИВЪ СЕВЪ ЭПИТАФІЮ, Я ЖДУ НАШЕСТВІЯ ФРАНЦУЗОВЪ, КОТОРОЕ ПРОИЗОШЛО ВЪ МАРТЪ 1799 ГОДА.

іі мая 1799.

Между тѣмъ, положеніе Тосканы становилось все опаснѣе: французы выражали ей свою дружбу, хотя и въ предѣлахъ законности. Уже въ декабрѣ 1798 года они закончили блестящее завоеваніе Лукки, откуда непрестанно грозили Флоренціи, и въ началѣ 1799 года занятіе этого города казалось неизбѣжнымъ. Я хотѣлъ привести свои дѣла въ порядокъ и быть готовымъ ко всему. Еще въ предыдущемъ году, во время одного изъ пристз'повъ скуки, я взялся за окончаніе „Мизогалла" и остановился на взятіи Рима, на которое смотрѣлъ, какъ на самый блестящій эпизодъ этой рабской эпохи. Для сохраненія этой работы, которой очень дорожилъ, я заказалъ около десяти копіи съ нея и помѣстилъ ихъ въ разныхъ мѣстахъ, гдѣ онѣ не могли пропасть или затеряться, но въ надлежащее время появились-бы въ свѣтъ. Такъ какъ я никогда не скрывалъ своей ненависти и презрѣнія къ этимъ недостойнымъ рабамъ, то рѣшилъ приготовиться ко всѣмъ жестокостямъ и оскорбленіямъ или, вѣрнѣе сказать,—приготовить единственное средство для избѣжанія ихъ. Пока меня не тронутъ, я рѣшилъ быть мертвымъ; какъ только меня начали бы разыскивать, я сумѣлъ бы обнаружить признаки жизни и показать себя свободнымъ человѣкомъ.

Во всякомъ случаѣ, я принялъ всѣ мѣры, чтобы жить безупречной, свободной и достойной зшаженія жизнью, или умереть, если это окажется нужнымъ, но сначала отомстивъ за себя.

Я описалъ мою жизнь, чтобы помѣшать кому-нибудь другому исполнить это хуже, чѣмъ сдѣлалъ я. То же самое побужденіе заставило меня тогда сложить эпитафію моей Дамѣ и себѣ самому.

Позаботившись, такимъ образомъ, о поддержаніи своего добраго имени или, по крайней мѣрѣ, о спасеніи его отъ позора, я рѣшилъ ранѣе привести въ порядокъ свои работы, исправить ихъ, переписать, отдѣлить законченное отъ набросковъ, отбросить то, что не подходило къ моему возрасту и къ моимъ планамъ. Я приближался къ пятидесяти годамъ: пора было надѣть послѣднюю уздз' на порывы моей поэзіи. Стихи свои я собралъ въ одинъ маленькій томъ, содержавшій въ себѣ семьдесятъ сонетовъ, одну статью и тридцать девять эпиграммъ, которые можно было прибавить къ тому, что з^тже было напечатано въ Келѣ. Послѣ этого я положилъ печать на свою лиру, оставляя ее тому, у кого будетъ на нее право, вмѣстѣ съ одой въ подражаніе Пиндарз^, которую я назвалъ изъ пристрастія къ греческому языку „Телевтодіей“. Вслѣдъ за этимъ я закрылъ лавочку навсегда; если съ тѣхъ поръ я сочинялъ какой-нибудь жалкій сонетъ или чахлую эпиграмму, я уже не записывалъ ихъ, а если и записывалъ,

во всякомъ случаѣ, не хранилъ, не сумѣлъ бы ихъ разыскать и не призналъ бы своими. Нз'жно было кончить сразу, кончить во время, добровольно, безъ принужденія.

Конецъ моей десятой люстры и поднявшаяся волна варваровъ—враговъ лирической поэзіи —были естественнымъ и удобнымъ предлогомъ для этого. И я воспользовался имъ разъ навсегда.

Что касается до переводовъ, за два предшествз'ющіе года я переписалъ и исправилъ всего Виргилія, послѣ чего призналъ его право на существованіе, хотя и не считалъ законченнымъ. Саллюстій мнѣ вообще казался сноснымъ, и я его оставилъ въ прежнемъ видѣ; но нельзя сказать того же о Теренціи, обработанномъ только одинъ разъ, не просмотрѣнномъ и не исправленномъ, находившимся, словомъ, въ такомъ видѣ, въ какомъ находится и по сіе время. Я не могъ рѣшиться бросить въ огонь эти четыре перевода; не могъ такъ же смотрѣть на нихъ, какъ на законченные, такъ какъ они не были отдѣланы. И я рѣшилъ, во всякомъ случаѣ, не спрашивая себя, будетъ ли у меня время довести дѣло до конца, переписать ихъ, свѣривъ съ оригиналомъ; я началъ это съ „Альцесты", тщательно переведенной съ греческаго во второй разъ для того, чтобы у нея не было вида перевода, сдѣланнаго не съ оригинала.

Три остальныя, хзщо ли, хорошо ли, были, по крайней мѣрѣ, переведены съ текста и для просмотра ихъ мнѣ нз'жно было гораздо меньше труда и времени.

„Авель“, обреченный остаться, не скажу единственнымъ, но одинокимъ произведеніемъ, лишенный собратьевъ, которыхъ я обѣщалъ емз^т, былъ отдѣланъ, исправленъ и казался мнѣ удовлетворительнымъ. Я прибавилъ къ этимъ работамъ маленькую политическую брошюрку, написанную нѣсколько лѣтъ тому назадъ подъ заглавіемъ .Итальянскимъ властителямъ". Она также была исправлена, отдана въ переписку, и я сохранилъ ее.

Не изъ-за глз'паго, тщеславнаго желанія казаться государственнымъ человѣкомъ: въ немъ я не повиненъ. Эта статья родилась изъ вполнѣ законнаго негодованія, возбужденнаго во мнѣ политикой, дѣйствительно менѣе разумной, чѣмъ моя, той, которая въ теченіе двухъ лѣтъ пускалась въ ходъ безсильнымъ императоромъ и безсильной Италіей. Наконецъ, сатиры, созданныя часть за частью, и въ нѣсколько пріемовъ исправленныя, написанныя рифмованнымъ стихомъ, были окончены и переписаны въ числѣ семнадцати; ихъ количество съ тѣхъ поръ не увеличилось, и я далъ себѣ обѣщаніе не писать ихъ болѣе.

Приведя, такимъ образомъ, въ порядокъ мое второе поэтическое наслѣдіе, я одѣлъ сердце броней и отдался теченію событій.

Чтобы завести въ моей жизни, если ей суждено будетъ продолжаться, порядокъ, соотвѣтствующій возрасту, въ который я вступилъ, и планамъ, которые я лелѣялъ съ давнихъ поръ, начиная съ 1799 ^г°Д^аі ^я сдѣлалъ для каждаго дня недѣли расписаніе регулярныхъ занятій и слѣдовалъ ему з^тпорно до настоящаго дня, что намѣренъ продолжать до тѣхъ поръ, пока это позволитъ мнѣ здоровье и жизнь. Въ понедѣльникъ и вторникъ, сейчасъ же послѣ пробз'жденія, я посвящалъ первые три утренніе часа изученію священнаго писанія, полный стыда, что не знаю какъ слѣдуетъ Библіи, и что могъ дожить до такихъ лѣтъ, не читавъ ее. По средамъ и четвергамъ я читалъ Гомера, этотъ другой источникъ вдохновеній, питающихъ литератзфу. ГІятнинз’, субботу и воскресенье въ теченіе всего года и позже посвящалъ изученію Пиндара, какъ самаго трзщнаго и самаго рискованнаго изъ греческихъ и всякихъ другихъ лириковъ, не исключая даже Іова и пророковъ.

Эти три послѣдніе дня я предполагалъ, какъ и сдѣлалъ это позже, отдать въ послѣдовательномъ порядкѣ тремъ трагикамъ, Аристофану, Ѳеокриту и другимъ поэтамъ или прозаикамъ, чтобы увидѣть, могу ли я зтлу-биться въ этотъ языкъ—не говорю уже, знать его (чтб было бы химерой)—но, по крайней мѣрѣ, понимать настолько хорошо, какъ латынь.

Этотъ способъ, придз’манный мною, мало-по-малу сталъ для меня очень удобнымъ, вотъ почему я говорю о немъ въ подробностяхъ, надѣясь, что въ этомъ самомъ видѣ или измѣненный сообразно съ каждымъ вкусомъ, онъ будетъ полезенъ для тѣхъ, кто послѣ меня пожелаетъ заняться такимъ изученіемъ. Библію я читалъ сначала по-гречески въ ватиканскомъ текстѣ семидесяти толковниковъ, тз^ттъ же свѣряя его съ александрійскимъ.