Глава XXVI.

НЕОЖИДАННЫЙ РЕЗУЛЬТАТЪ МОИХЪ НѢСКОЛЬКО ЗАПОЗДАЛЫХЪ ЗАНЯТІЙ ГРЕЧЕСКИМЪ ЯЗЫКОМЪ.—ВЪ ПОСЛѢДНІЙ РАЗЪ ВЕРНУВШИСЬ ПОДЪ СѢНЬ АПОЛЛОНА, Я ПИШУ ВТОРУЮ АЛЬЦЕСТУ.

іб мая 1798 годя.

Таковы были единственные плоды, которыхъ я ждалъ отъ своихъ занятій; но доброму отцу Аполлону угодно было даровать мнѣ неожиданную награду за мои трзщы. Когда я въ 1796 годз^г читалъ, какъ говорилъ уже, подстрочные переводы и успѣлъ ознакомиться съ Гомеромъ, Эсхиломъ, Софокломъ и пятью трагедіями Эври пида, я приступилъ къ чтенію его „Альцесты“, о которой не имѣлъ до сихъ поръ никакого представленія. Меня такъ поразилъ, такъ растрогалъ и вдохновилъ глубокій драматизмъ сюжета этой трагедіи, что, докончивъ ея чтеніе, я написалъ слѣдующія слова на клочкѣ бумаги, который еще у меня хранится: „Флоренція, 18 января 1796 года. Если бы я не далъ себѣ клятвы не сочинять больше ни одной трагедіи, я, не теряя ни мгновенія, подъ вліяніемъ волнующихъ 43'вствъ, возбз'жденныхъ въ моей дЗ’шѣ чтеніемъ „Альцесты" Эврипида, набросалъ бы на 63-магѣ планъ новой „Альцесты¹¹, въ который ввелъ бы все, что представляется мнѣ прекраснымъ въ греческомъ об-

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

20

разцѣ, но откуда исключилъ бы все достойное смѣха, что было бы не маловажнымъ дѣломъ. Для начала вотъ перечисленіе дѣйствующихъ лицъ, количество которыхъ я бы сократилъ”. За этимъ, дѣйствительно, слѣдовалъ списокъ тѣхъ лицъ, которые потомъ вошли въ мою трагедію. Но я очень быстро забылъ объ этомъ листкѣ. Я продолжалъ читать произведенія Эврипида, въ которыхъ не находилъ уже впечатлѣній, равныхъ тѣмъ, которыя я вынесъ изъ „Альцесты”. Позже, когда пришла вновь очередь Эврипида (я взялъ за правило перечитывать всякую вещь, по меньшей мѣрѣ, два раза) и я опять встрѣтился съ „Альцестой”, я испыталъ то же волненіе, тѣ же восторги. И въ сентябрѣ этого 1797 года я набросалъ сценарій предположенной трагедіи, хотя твердо рѣшилъ не писать ея. Зато я задумалъ перевести Эврипидову „Альцесту”, и эта работа заняла весь слѣдующій годъ. Такъ какъ въ то время я слишкомъ мало зналъ греческій языкъ, я переводилъ съ латинскаго. Но постоянное сосредоточеніе мыслей вокругъ трагедіи Эврипида, которую я переводилъ, съ каждымъ днемъ все сильнѣе разжигало во мнѣ желаніе переработать ее по своему замыслу. Наконецъ, насталъ разъ майскій день 1798 года, когда мое воображеніе такъ сильно воспламенилось этой темой, что, вернувшись съ прогулки, я немедленно сталъ излагать ее въ прозѣ на бз^гмагѣ. Написавъ въ одинъ присѣетъ весь актъ, я намѣтилъ на поляхъ рзжописи: „Написано съ восторгомъ и слезами”. На слѣдующій день съ тѣмъ же вдохновеніемъ закончилъ остальные четыре акта, прибавивъ набросокъ хоровъ и прозу, елзокащую комментаріемъ. Все было окончено 26 мая. Для меня не могло быть отдыха до тѣхъ поръ, пока я не сложилъ съ себя бремени, которое носилъ въ душѣ моей такъ долго и настойчиво. Тѣмъ не менѣе, у меня все еще не было намѣренія переложить написанное въ стихи и отдѣлать свою трагедію.

Но въ сентябрѣ 1798 года, продолжая, какъ уже было сказано, основательное изз^ченіе греческаго языка, я сталъ

лелѣять мысль о сличеніи съ текстомъ моего перевода „Альцесты“, съ цѣлью исправить его ошибки и сдѣлать шагъ впередъ въ этомъ языкѣ, овладѣть которымъ можно лишь дѣлая переводы, при условіи упорнаго старанья передать или, по крайней мѣрѣ, заставить почувствовать каждый образъ, каждое слово, каждый оборотъ рѣчи оригинала.

Но, какъ только я ввязался въ это дѣло, вдохновеніе вспыхнуло во мнѣ въ четвертый разъ и, взявшись за мою „Альцесту*, я прочелъ ее, умилился, пролилъ слезы и съ 30 сентября 1798 года сталъ перелагать въ стихи, которые закончилъ къ 21 октября, считая и хоры. Такъ нарушилъ я свой обѣтъ послѣ десятилѣтняго искуса. Но я не хочу, чтобы меня сочли неблагодарнымъ или плагіаторомъ и, признавая эту трагедію цѣликомъ принадлежащей не мнѣ, а Эврипиду, я помѣстилъ ее въ числѣ переводовъ, гдѣ она должна оставаться подъ названіемъ „Второй Альцесты", неразрывной съ „Первой Альце-стой“, своей матерью.

О нарушеніи моего обѣта я не повѣдалъ никому', даже той, которая была половиной меня самого. Я хотѣлъ сдѣлать изъ этого развлеченіе, и, собравъ у себя нѣсколько человѣкъ въ декабрѣ мѣсяцѣ, прочелъ имъ свою пьесу, выдавъ ее за переводъ Эврипида; и всѣ, у кого не было о немъ яснаго представленія, вѣрили этому до третьяго акта, когда кто-то, помнившій Эврипида, открылъ, наконецъ, мою продѣлку, и чтеніе, начавшееся съ имени Эврипида, окончилось именемъ Альфіери. Трагедія имѣла успѣхъ, и я самъ ничего не имѣлъ противъ нея, какъ произведенія посмертнаго; въ то же время я находилъ необходимымъ многое въ ней передѣлать и сократить. Я разсказалъ объ этомъ со всѣми подробностями потому', что если со временемъ „Альцеста" дождется признанія, этотъ анекдотъ послужитъ къ выясненію природы поэтовъ непосредственнаго вдохновенья, и, какъ бываетъ съ ними иногда, что вещи, предназначенныя ими къ исполненію не у’даются, а тѣ, отъ которыхъ они отказались, беретъ

на себя ихъ геній и успѣваетъ въ этомъ; и какъ нз^жно считаться съ вдохновеніемъ и повиноваться естественному влеченію Феба.

Если же моя „Альцеста“ ничего не стоитъ, читатель посмѣется надо мной вдвойнѣ, читая мое произведеніе и мою жизнь, и посмотритъ на эту главз% какъ на относящуюся къ пятой эпохѣ, сочтя за лучшее оторвать ее отъ зрѣлаго возраста, какъ даръ, подобающій старости.

Когда объ этихъ двухъ „Альцестахъ“ узнали нѣсколько человѣкъ во Флоренціи, то прежде всего обнарз^жилось, что я изучалъ греческій языкъ, обстоятельство, которое я скрывалъ отъ всѣхъ, даже отъ црз^тга моего Калз'зо; но онъ узналъ объ этомъ слѣдующимъ образомъ. Въ маѣ того же года я послалъ въ Туринъ свой портретъ, очень хорошо сдѣланный Ксавье Фабромъ, зфоженцемъ Монпелье, но совсѣмъ не французомъ. На оборотной сторонѣ этого портрета, который предназначался въ даръ моей сестрѣ, я надписалъ двѣ строчки изъ Пиндара. Сестра осталась очень довольна портретомъ и, поворачивая его во всѣ стороны, замѣтила мои греческія каракули; тогда она позвала Калз’зо, съ которымъ тоже была дрз'жна, и попросила его перевести стихи. Отсюда аббатъ з^тзналъ, что я з'мѣю писать по-гречески; но онъ сомнѣвался, чтобы я могъ поддаться смѣшному педантскому тщеславію и написать эпиграфъ, котораго самъ не понимаю. Онъ сейчасъ же написалъ мнѣ, упрекая въ скрытности, и въ томъ, что я сдѣлалъ тайнз' изъ этого живого изученія. Я отвѣчалъ ему краткимъ письмомъ, написаннымъ по-гречески, которое составилъ какъ можно старательнѣе, безъ всякой посторонней помощи. Онъ нашелъ его недурнымъ для пятидесятилѣтняго ученика, который не больше, чѣмъ полтора года тому назадъ взялся за грамматику. Я прибавилъ къ этому маленькому посланію четыре отрывка, заимствованныхъ изъ моихъ четырехъ переводовъ, и отослалъ ему все это, какъ образчикъ работъ, сдѣланныхъ мною до этого времени.

Похвалы Калузо поощрили меня продолжать дѣло съ большимъ жаромъ. Я вернулся къ превосходному упражненію, которое было для меня самымъ полезнымъ при изученіи латинскаго и греческаго, и состояло въ заз^гчи-ваніи наизусть цѣлыхъ сотенъ стиховъ различныхъ авторовъ.

Но въ этомъ же, 1798 году, мнѣ пришлось обмѣняться нѣсколькими письмами съ лицами, очень непохожими на друга моего Калузо. Ломбардія, какъ я уже упоминалъ, и какъ это каждый знаетъ, была наводнена французской арміей съ 1796 года. Пьемонтъ едва держался; подъ видомъ кампоформійскаго мира императоръ заключилъ несчастный договоръ съ французскимъ диктаторомъ. Положеніе папы поколебалось, и Римъ его былъ занятъ, оказался во власти рабовъ-демократовъ.

Все вокругъ дышало бѣдствіемъ, униженіемъ и ужасомъ. Французскимъ посланникомъ въ Тз'ринѣ былъ тогда Жэнгэнэ, по профессіи парижскій литераторъ, работавшій подъ сурдинку надъ возвышенной задачей сокрушенія побѣжденнаго и безорзчкнаго короля. Я неожиданно полз'чилъ письмо отъ этого человѣка, къ моему великому удивленію и сожалѣнію. ⁴) Я отвѣтилъ и получилъ отвѣтъ.