Дядька мой, по зовз^ почтальоновъ, прибѣжалъ, крича изо всѣхъ силъ; но я отвѣтилъ емз^, что когда бродишь по свѣту нзокно привыкать къ такимъ вещамъ, и что хорошіе солдаты иначе и не пьютъ. Откзща вызщилъ я такія воинственныя идеи? Я не сумѣлъ бы на это отвѣтить, тѣмъ болѣе, что мать воспитывала меня съ большой мягкостью и съ доходящимъ до смѣшного избыткомъ заботъ о моемъ здоровьѣ. Это былъ опять одинъ изъ тѣхъ инстинктовъ славы, которые разрастались во мнѣ съ той поры, какъ мнѣ удалось освободиться немного изъ-подъ ярма.

Тутъ я покончу съ эпохой дѣтства; мы вступаемъ въ міръ, гдѣ, надѣюсь, мнѣ задастся обрисовать себя съ большей отчетливостью.

Этотъ первый отрывокъ изъ моей жизни (быть можетъ, ее не нзокно знать и всю), конечно, покажется совершенно ненужнымъ для тѣхъ, кто, считая себя взрослыми, забываютъ, что человѣкъ есть лишь продолженіе ребенка.

»

ЭПОХА ВТОРАЯ.

ОТРОЧЕСТВО.

ВОСЕМЬ ЛѢТЪ ДУРНОГО ОБУЧЕНІЯ.

ОТЪѢЗДЪ ИЗЪ МАТЕРИНСКАГО ДОМА И ПОСТУПЛЕНІЕ ВЪ ТУРИНСКУЮ АКАДЕМІЮ.—ОПИСАНІЕ

АКАДЕМІИ.

^б⁸-

Вотъ, наконецъ, я мчусь на почтовыхъ. Быстротѣ движенія способствовало то, что на первой же станціи менторъ мой, завѣдывавшій кошелькомъ, далъ по моему настоянію щедро на чай почтальону; и этимъ было покорено сердце слѣдующаго почтальона. Онъ погонялъ изо всѣхъ силъ, время отъ времени взглядомъ и улыбкой какъ бы приглашая меня принять это во вниманіе. Мой проводникъ, старый и тучный, з'томившись во время перваго перегона глупыми исторіями, которыми онъ утѣшалъ меня, крѣпко заснулъ и храпѣлъ какъ быкъ. Быстрая ѣзда въ коляскѣ доставляла мнѣ удовольствіе, подобнаго которому я еще не испытывалъ. Въ экипажѣ моей матери, которымъ къ тому же я пользовался очень рѣдко, обыкновенно ѣздили съ убійственной медленностью. Кътом_ѵ же въ закрытой каретѣ наслаждаться бѣгомъ лошадей трз'дно. А въ нашей итальянской коляскѣ ѣхать приходилось 43'ть не на лошадиныхъ крз'пахъ и при этомъ можно любоваться видами. Такъ, отъ одной станціи до другой, съ сердцемъ, переполненнымъ живыми впечатлѣніями ѣзды и новизны, всего встрѣчнаго, я прибылъ, наконецъ, въ Туринъ около часу или двухъ пополудни. День былъ великолѣпный и въѣздъ въ городъ черезъ Новыя Ворота и площадь св. Карла до Благовѣщенія, возлѣ котораго жилъ мой дядя, привелъ меня въ восхищеніе. Я былъ внѣ себя— дѣйствительно кварталъ этотъ очень грандіозенъ и кра

сивъ.

Вечеръ этого дня совсѣмъ не былъ для меня веселымъ. Оказавшись на новомъ мѣстѣ, окруженный незнакомыми людьми, далеко отъ матери, наставника, лицомъ къ лицу съ дядей, котораго лишь разъ видѣлъ мелькомъ и у котораго былъ гораздо менѣе привѣтливый и ласковый видъ, чѣмъ у матз^шки, я впалъ въ тоскз^, расплакался и предался еще болѣе жгучимъ сожалѣніямъ обо всемъ, что покшулъ наканз'нѣ.

Однако, черезъ нѣсколько дней, обжившись немного, я вернулся къ веселости и живости даже въ большей степени, чѣмъ раньше; и, наконецъ, это приняло такіе размѣры, что дядѣ стало со мной трудно; увидавъ, что впз'стилъ въ свой домъ сорванца, все перевернувшаго вверхъ дномъ и, вдобавокъ, за отсутствіемъ учителя по-напраснз^ теряющаго время, онъ не сталъ дожидаться октября, чтобы помѣстить меня въ академію, какъ это было заловлено, и водворилъ меня туда съ і-го августа 1758 года.

На десятомъ го/у жизни меня пересадили въ среду чужихъ мнѣ людей, я оказался вдали отъ родныхъ, въ одиночествѣ и, такъ сказать, предоставленный самому себѣ, ибо этотъ способъ общественнаго воспитанія—если его можно назвать воспитаніемъ—состоялъ лишь въ одномъ ученьѣ, оставляя въ сторонѣ дону дѣтей.

Никогда не слыхали мы здѣсь ни одного правила нравственности и никто не внушалъ намъ того, какъ вести себя въ жизни. Да и кто бы могъ это сдѣлать, разъ сами воспитатели наши не знали жизни ни теоретически, ни практически?

Академія эта представляла собой великолѣпное зданіе, раздѣленное на четыре коргуса, посреди которыхъ былъ огромный дворъ. Двѣ части зданія были заняты воспитанниками, двѣ другія—королевскимъ архивомъ и королевскимъ театромъ. Какъ разъ противъ архивовъ было то помѣщеніе, которое занимали мы, з^гченики второго и третьяго отдѣленія; противъ театра помѣщались з’ченики перваго, о которыхъ я буду говорить въ свое время.

Верхняя галлерея съ нашей стороны называлась третьимъ отдѣленіемъ. Оно предназначалось для самыхъ маленькихъ дѣтей и для низшихъ классовъ; галлерея перваго этажа называлась вторымъ отдѣленіемъ, была отведена для подростковъ, половина или треть которыхъ посѣщали университетъ, находившійся по сосѣдствз^ съ академіей; остальные слз^шали внутри зданія кзфсъ военныхъ наз^ткъ. Каждая галлерея состояла, по крайней мѣрѣ, изъ четырехъ комнатъ, въ каждой изъ которыхъ помѣщалось по одиннадцати учениковъ подъ наблюденіемъкакого-нибз^тдь священника, называемаго ассистентомъ. Обыкновенно это былъ простой крестьянинъ, облеченный въ сутанз^ и не полз’чавшій никакого жалованья. Емз^г давали только столъ и квартиру, благодаря чему онъ могъ изучать въ з’нивер-ситетѣ теологію или законы. Попадались среди ассистентовъ и старые, необыкновенно невѣжественные и грз^тбые священники. Треть помѣщенія, занятаго первымъ отдѣленіемъ, была отдана королевскимъ пажамъ, въ числѣ двадцати или двадцати пяти; они были совершенно отдѣлены отъ насъ, на противоположномъ з'глу большого двора возлѣ архивовъ, о которыхъ я упоминалъ.

Итакъ, мы, маленькіе учащіеся, жили въ довольно плохомъ помѣщеніи. Съ одной стороны театръ, куда намъ дозволялось ходить не больше пяти-шести разъ во время карнавала. Съ другой—пажи, придворная служба которыхъ, охота, кавалькады являли собой для насъ образъ жизни гораздо болѣе свободный и веселый, чѣмъ нашъ.

Все первое отдѣленіе, за небольшимъ исключеніемъ, состояло изъ иностранцевъ. 1'з'тъ было цѣлое полчище сѣверянъ—преимзчцественно англичане, рз’сскіе, нѣмцы и итальянцы не изъ Пьемонта. Эта часть академіи напоминала скорѣе отель для пріѣзжающихъ, чѣмъ институтъ; всѣ живущіе въ немъ подчинялись лишь одному правилз^т— возвращаться домой не позже полз’ночи.

Они свободно посѣщали театры и вечера проводили въ развлеченіяхъ—въ дурномъ или въ хорошемъ обществѣ—сообразно со своими вкусами. Къ довершенію нашихъ испытаній мы, маленькіе мученики второго и третьяго отдѣленія, должны были, отправляясь на мессу или въ танцевальный и фехтовальный залъ, проходить черезъ галлереи перваго отдѣленія, и, такимъ образомъ, передъ нашими глазами ежедневно было зрѣлище ихъ необузданной и дерзкой свободы. Это вело къ печальнымъ сравненіямъ со строгостью нашего режима, который мы всегда называли „галернымъ”. Распредѣлившій все это подобнымъ способомъ былъ глупецъ, ничего не понимавшій въ человѣческомъ сердцѣ. Онъ не давалъ себѣ отчета въ томъ, какое плачевное вліяніе должно было имѣть на юные з'мы постоянное созерцаніе запретныхъ плодовъ.

Глава II.

ПЕРВЫЕ УРОКИ, ПЕДАНТИЗМЪ ЗАНЯТІЙ И ДРУГІЯ ДУРНЫЯ СТОРОНЫ ИХЪ.

^х759-

Вотъ, наконецъ, я въ третьемъ отдѣленіи, въ комнатѣ, называемой срединной, подъ надзоромъ того же слуги Андрея, который почувствовалъ себя моимъ господиномъ и, не имѣя надъ собой з’зды со стороны кого-либо изъ моихъ родныхъ, превратился въ настоящаго дьявола. Этотъ человѣкъ всячески тиранилъ меня при каждомъ удобномъ слз^чаѣ. Тоже дѣлалъ, въ свою очередь, и ассистентъ.

Въ день моего постзшленія въ академію профессора проэкзаменовали меня и нашли, что я вполнѣ гожусь для четвертаго класса съ тѣмъ, что черезъ три мѣсяца прилежныхъ занятій меня переведутъ въ третій. Дѣйствительно, я принялся за дѣло съ большимъ рвеніемъ и, познавъ здѣсь впервые все значеніе благороднаго соревнованія, скоро обогналъ старшихъ меня по возрастз^ з^гче-никовъ и въ ноябрѣ былъ въ третьемъ классѣ. Профес-

«соромъ этого класса былъ нѣкто донъ Деджіованни, священникъ, быть можетъ, еще болѣе невѣжественный, чѣмъ мой добрый Ивальди; но, конечно, онъ удѣлялъ мнѣ гораздо меньше вниманія и любви, чѣмъ прежній наставникъ, такъ какъ ему надо было имѣть дѣло съ пятнадцатью или шестнадцатью учениками.