Несмотря на всѣ усилія припомнить еще что-ннбз’дь изъ моихъ первыхъ мыслей или впечатлѣній до шестилѣтняго возраста, я никогда не могъ воскресить въ себѣ ничего, кромѣ этихъ двз’хъ воспоминаній.

Вмѣстѣ съ сестрой Юліей, іюеинз^гясь перемѣнѣ въ сзщьбѣ нашей матери, мы должны были покинз’ть отчій кровъ и поселиться въ домѣ отчима, который былъ для насъ болѣе, чѣмъ отецъ все время, какое мы съ нимъ прожили. Дочь и сынъ моей матери отъ перваго брака ея были отосланы въ Туринъ—одинъ въ іезуитскую коллегію, другая въ монастырь; вскорѣ поступила въ монастырь и моя сестра Юлія, не покидая, впрочемъ, родного-Асти. Тогда мнѣ было семь лѣтъ.

^х755-

Я прекрасно помшо это маленькое домашнее событіе, такъ какъ тогда впервые пробудились мои 43’в-ства. Хорошо помню ту печаль, какую я тогда испытывалъ, и слезы, мной пролитыя, когда нужно было разставаться съ сестрой, хотя разлука состояла лишь въ томъ, что мы жили не подъ однимъ кровомъ, и вначалѣ я могъ видѣться съ него каждый день. Позднѣе, когда я размышлялъ надъ этими чувствами, надъ этими первыми проявленіями чзъствительности моей, я вижу, что они были тѣ же, какія я испытывалъ впослѣдствіи, когда въ разгарѣ молодости мнѣ нужно было покидать любимую женщину или отрываться отъ истиннаго друга; до настоящаго времени я встрѣтилъ трехъ или четырехъ такихъ друзей—счастье, котораго лишены столько людей, можетъ быть, больше, чѣмъ я, заслуживающихъ его. Въ этомъ воспоминаніи перваго страданія моего сердца я нашелъ доказательство, что всѣ привязанности человѣка, какъ бы различны онѣ не были, истекаютъ изъ одного начала.

Оставшись единственнымъ ребенкомъ въ домѣ матери, я былъ отданъ на попеченіе одного добраго священника, по имени донъ-Ивальди, который познакомилъ меня съ первыми правилами ариѳметики, научилъ писать и привелъ къ томз', что я недурно, по его словамъ, разсказывалъ нѣкоторыя жизнеописанія Корнелія Непота и басни Федра. Но этотъ добрый священникъ былъ самъ очень невѣжественъ, какъ это я понялъ впослѣдствіи, и если бы и послѣ девяти лѣтъ меня оставили въ его рз^ткахъ, весьма вѣроятно, что я ничему бы не научился.

Мои родители сами отличались полнымъ невѣжествомъ и часто я слышалъ отъ нихъ поговоркз', столь распространенную среди нашихъ дворянъ тогдашняго времени: ,,не зачѣмъ сеньорз' стремиться стать докторомъ". Но з^т меня отъ природы была нѣкоторая склонность къ з'чс-нью и съ той поры, какъ сестра покинула домъ, ничѣмъ незаполненное з^тедииеніе, въ которомъ я жилъ вмѣстѣ съ Зрителемъ, отразилось на мнѣ меланхоліей и склонностью къ замкнутости.

Глава III.

ПЕРВЫЯ ПРОЯВЛЕНІЯ СТРАСТНОСТИ МОЕЙ НАТУРЫ.

Здѣсь я долженъ отмѣтить одно очень странное обстоятельство, относящееся къ развитію во мнѣ чз^твства любви. Разлз'ка съ сестрой надолго сдѣлала меня печальнымъ и въ то же время усилила мою серьезность. Посѣщенія дорогой сестры становились съ теченіемъ времени все болѣе рѣдкими, такъ какъ благодаря занятіямъ мнѣ стали дозволять ихъ только въ дни праздниковъ или отпзюковъ. Мало-по-малу, я нашелъ извѣстнаго рода отрадз^т, смягчающую мое одиночество, въ привычкѣ посѣщать церковь кармелитовъ, примыкающую къ нашему домз', слушать музыку, созерцать церковнз’Ю службу, видѣть монаховъ, процессіи и томз^г подобное. Сгустя нѣсколько мѣсяцевъ я не думалъ уже такъ много о сестрѣ; а затѣмъ почти забылъ о ней, не зная дрзчгихъ желаній, кромѣ посѣщенія по з^ттрамъ и днемъ кармелитской церкви. И это было вотъ почему: разставшись съ сестрой, которой было девять лѣтъ въ то время, какъ ее взяли изъ домз^г, я не видѣлъ дрз'гихъ дѣвочекъ и мальчиковъ, кромѣ нѣкоторыхъ кармелитскихъ послзчнниковъ, въ возрастѣ отъ четырнадцати до шестнадцати лѣтъ, въ бѣлыхъ стихаряхъ, прислзокивавшихъ при церковныхъ службахъ. Ихъ юныя, отчасти женственныя лица, оставили въ моемъ нѣжномъ и неопытномъ сердцѣ тотъ же слѣдъ и то же влеченіе къ себѣ, какъ нѣкогда запеча-тлѣно въ немъ лицо сестры. Въ общемъ подъ разными видами здѣсь таилась любовь; въ этомъ я з^тбѣдился впослѣдствіи, поразмысливъ основательно. Въ тѣ же времена я не давалъ себѣ отчета въ своихъ 43’вствахъ и дѣйствіяхъ, повинз^ясь влеченіямъ природы.

УІоя невинная любовь къ этимъ послз’шникамъ дошла до того, что я не переставая думалъ о нихъ и о ихъ различныхъ обязанностяхъ. То они вставали передъ моимъ воображеніемъ со своими благочестивыми свѣчами

въ рукахъ, участвуя въ мессѣ съ ангельски сосредоточенными лицами; то я представлялъ ихъ себѣ съ кадильницами на стз'пеняхъ алтаря. Всецѣло поглощенный этими образами, я сталъ небрежно относиться къ ученію и занятіямъ и всякое общество стало для меня несноснымъ.

Въ одинъ изъ такихъ дней, когда згчителя со мной не было и я оставался совершенно одинъ въ комнатѣ, я розыскалъ слово «братья» въ итальянскомъ и латинскомъ словарѣ и зачеркнулъ его, замѣнивъ словомъ «отцы». Хотѣлъ ли я этимъ возвысить ихъ въ санѣ или просто почтить маленькихъ послушниковъ, съ которыми ни разу не сказалъ ни слова,—кто знаетъ?

Меньше всѣхъ на свѣтѣ я самъ зналъ о томъ, чего хотѣлось мнѣ. Я слышалъ до этого, какъ слово «братъ» произносилось съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ, а слово „отецъ"—съ почтеніемъ.

Это были, вѣроятно, единственныя основанія, заставившія меня внести поправку въ мои словари. И я тщательно и со страхомъ скрывалъ отъ учителя эти поправки, сдѣланныя очень неуклюже съ помощью ножика и пера; учитель ничего не подозрѣвалъ и, не догадываясь о нихъ, такъ объ этомъ и не узналъ. Для того, кто захочетъ поразмыслить надъ этими наивными выходками, въ нихъ откроется зерно страстей бз^тдущаго мз’жчины и онѣ не покажутся столь дѣтскими и смѣшными, какими могли представиться съ перваго взгляда.

1756-

Изъ этихъ странныхъ вспышекъ чз^твства, о которомъ я не имѣлъ еще никакого понятія, но которое уже дѣйствовало такъ могз’щественно на мое воображеніе, родилась въ то время та меланхолическая настроенность, которая мзло-по-малу стала господствующей чертой моего характера. Однажды, въ возрастѣ между семью и восемью і'одами, когда я находился въ подобномъ состояніи, причину котораго, можетъ быть, нз’жно искать также и въ слабости моего здоровья, я воспользовался тѣмъ, что

наставникъ и слуга оставили меня одного и выбѣжалъ потихоньку на черный дворъ, куда вела дверь изъ моей комнаты.

На этомъ дворѣ въ изобиліи росли сорныя травы, и я принялся рвать ихъ полными горстями и набивать ими ротъ, насколько это было возможно, съ ожесточеніемъ разжевывая и глотая жесткія листья и не обращая вниманія на ихъ горькій и ѣдкій вкусъ.

Я слышалъ, не помню когда, отъ кого и при какихъ обстоятельствахъ, что есть ядовитая трава, называемая цикутою, отъ которой можно замереть. У меня не было сознательнаго намѣренія и желанія умереть и я даже не понималъ, что такое смерть, но повинз^тясь темномз^ инстинкту и печали, причина которой мнѣ также была невѣдома, я жадно набросился на эти травы въ надеждѣ, что между ними найдется и цикз’та.

Но невыносимая горечь и жесткость этого кушанья скоро заставила меня бросить его; почзъствовавъ при-ступъ тошноты я спрятался въ садъ, примыкавшій ко ДВОРЗ', И ТЗ'ТЪ, скрытый отъ всѣхъ взоровъ, освободился начисто отъ всей проглоченной мной отравы; вернувшись въ комнату, я молча переносилъ легкзчо боль въ тѣлѣ и спазмы въ желзщкѣ. Наставникъ засталъ меня въ такомъ состояніи, но ни о чемъ не догадался, а я ничего не сказалъ емзо Скоро надо было идти обѣдать и мать, увидѣвъ мои красные и припухшіе глаза, какъ бываетъ послѣ рвоты, настойчиво стала разспрашивать меня, во что бы то ни стало жела-я узнать, что со мной слз^чилось. Во время ея допроса колики желудка усились и я не могъ продолжать ѣсть, но зчюрствовалъ въ нежеланіи отвѣчать. Итакъ, я старался выдержать молчаніе и одновременно скрыть испытываемз'ю боль; а мать продолжала допрашивать и грозить. Всмотрѣвшись въ мое страдающее лицо и замѣтивъ, что гз^тбы у меня зеленыя,—я не догадался ихъ вымыть,—она испзч'алась, вскочила и, подбѣжавъ ко мнѣ, еіце настойчивѣе стала требовать отвѣта; подъ вліяніемъ страха и боли я въ слезахъ повинился ей во всемъ.