Каждый изъ этихъ вопросовъ былъ для меня какъ ударъ кинжаломъ въ сердце; мой плачевный видъ достаточно ясно отвѣчалъ за меня; но съ устъ не сорвалось ни одного слова и никакими способами не могли меня заставить не только выполнить эпитимью, но даже разсказать о томъ, что она мнѣ назначена. Мать, въ свою ■очередь, не хотѣла объ этомъ говорить, чтобы не выдать исповѣдника, нарзчпившаго тайну исповѣди. Въ результатѣ, этотъ разъ мать лишилась моего колѣнопреклоненія, а я—обѣда и, можетъ быть, отпущенія грѣховъ, которое отецъ Анджело далъ мнѣ на такихъ суровыхъ Зиновіяхъ. И въ то же время у меня не хватило тогда проницательности, чтобы догадаться, что эпитимья назначена мнѣ послѣ совѣщанія исповѣдника съ матерью. Но въ сердцѣ моемъ хранилась съ тѣхъ поръ тѣнь ненависти къ исповѣдникз% а таинство исповѣди съ тѣхъ поръ внушало мнѣ какое-то непріятное 43-вство, хотя въ послѣдующее время на меня ни разу не налагали пз^бличнаго покаянія.

Глава V.

ПОСЛѢДНЯЯ ДѢТСКАЯ ИСТОРІЙКА.

^х757-

На каникз'лы пріѣхалъ въ Асти мой старшій братъ,, маркизъ Какерано, учившійся уже довольно давно въ Туринѣ, въ іезуитской коллегіи. Ему было лѣтъ четырнадцать, мнѣ самое большее—лѣтъ восемь. Его общество было для меня нѣкоторымъ развлеченіемъ, но въ то же время и стѣсняло: Я мало зналъ этого брата по матери и не могъ 43'вствовать къ нему настоящей привязанности; но такъ какъ онъ все-таки участвовалъ иногда въ моихъ играхъ кончилось тѣмъ, что я свыкся съ нимъ. Но онъ былъ много старше меня, пользовался большей свободой, большими деньгами и большей ласковостью со стороны семьи; живя въ Туринѣ, онъ видѣлъ гораздо больше, чѣмъ я; умѣлъ уже комментировать Виргилія и мало ли какія еще преимз'щества были у него, которымъ я въ первый разъ научился завидовать. Это все была та низкая зависть, которая могла бы внушить мнѣ злыя чувства къ этому молодому человѣку; но она заставляла меня только страстно желать того, чѣмъ онъ обладалъ, не желая, однако, отнять у него что-либо. Вывожу отсюда, что есть вообще два рода зависти; первая у дз'рныхъ людей быстро становится непримиримой ненавистью къ обладателю извѣстныхъ благъ и необз'зданнымъ желаніемъ похитить эти блага даже въ случаѣ, если самому нельзя воспользоваться ими; второго рода зависть въ честныхъ •сердцахъ обращается въ соревнованіе, благородную борьбу, въ тревожащую, грозную потребность добиться для себя тѣхъ же благъ, какія есть у дрзтихъ въ той же или еще въ большей степени. О, какъ незначительно, какъ неощутимо различіе между зародышами нашихъ пороковъ и добродѣтелей!...

Такъ прошло все это лѣто въ играхъ и ссорахъ съ братомъ, который то дрался со мной, то дѣлалъ мнѣ маленькіе подарки; во всемъ этомъ было больше радостей, чѣмъ выпадало на мою долю въ прежнія каникулы, такъ какъ всегда до этого я былъ одинъ, а, какъ извѣстно, это для дѣтей самое несносное. Въ одинъ изъ самыхъ жаркихъ дней этого лѣта, около трехъ часовъ, когда всѣ отдыхали послѣ завтрака, мы съ братомъ занялись прусскими упражненіями, которымъ онъ меня училъ. Сдѣлавъ неловкій поворотъ въ маршировкѣ, я упалъ и ударился головой о подставку для полѣньевъ, которую но небрежности забыли у камина еще съ зимы. На этой подставкѣ не хватало одного мѣднаго шарика, какіе бываютъ обыкновенно на ея остромъ концѣ, и объ это остріе я з^тда-рился лѣвой бровью, на палецъ разстоянія отъ глаза. Рана была такъ велика и глз^бока, что рубецъ отъ нея сохранился до сихъ поръ и не исчезнетъ до могилы. Я вскочилъ на ноги въ ту же минуту и закричалъ братз⁷, чтобы онъ никому не говорилъ; сгоряча я не чувствовалъ никакой боли, но очень сильно ощущалъ стыдъ за то, что я плохой солдатъ и нетвердъ на ногахъ. Между тѣмъ, братъ мой кинз^тлся со всѣхъ ногъ будить наставника, шумъ происшествія достигъ до ушей матери и весь домъ заметался въ переполохѣ. При паденіи, и тогда, когда поднимался, я не издалъ крика, но когда, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, я почувствовалъ что-то теплое на лицѣ и, приложивъ рз^тки къ лицу, увидѣлъ, что онѣ залиты кровью, я принялся орать. Я кричалъ только отъ страха и удивленія, ибо, отлично помню, боли я не испытывалъ никакой, пока не явился хирургъ и не принялся промывать, осматривать и перевязывать ранз\

17 апр.

Эта рана зарубцовывалась въ теченіе нѣсколькихъ недѣль и нѣсколько дней подрядъ я былъ лишенъ свѣта, такъ какъ опасались за мой глазъ: вокругъ него образовалась огромная воспаленная опухоль. Когда, наконецъ, наступило выздоровленіе я съ большимъ удовольствіемъ отправился на кармелитскую мессу съ пластырями и бинтами на лицѣ. Это больничное украшеніе безобразило меня гораздо больше, чѣмъ маленькая ночная сѣтка, зеленая и очень опрятнаго вида, похожая на тѣ, что носятъ андалузскіе щеголи, и я самъ, когда путешествовалъ по Испаніи, носилъ ее изъ подражанія имъ. Показаться же съ перевязанной головой публично мнѣ не доставляло никакой непріятности, оттого ли, что я полонъ былъ еще радостнымъ чувствомъ избавленія отъ опасности, или, можетъ быть, къ этой ранѣ въ моей маленькой головѣ примѣшивались неясныя идеи о какой-то доблести.

Вѣрнѣе всего, что это было именно такъ; ибо, хотя я не помню ясно связанныхъ съ этимъ ощущеній, но каждый разъ, когда кто-нибудь спрашивалъ аббата Ивальди, почему у меня забинтована голова и онъ давалъ отвѣтъ,, что я упалъ, я быстро прибавлялъ: во время упражненій.

Такъ въ очень молодыхъ дучнахъ для того, кто умѣетъ изучать ихъ, проявляются противоположные ростки добродѣтелей и пороковъ. Такимъ образомъ проявилась во мнѣ моя любовь къ славѣ. Но ни Ивальди и никто изъ окружающихъ не замѣчали и не ду’мали объ этомъ.

¹ 758-

Годъ спустя, мой старшій братъ, во время пребыванія въ своемъ туринскомъ лицеѣ, заболѣлъ серьезной трудной болѣзнью, которая перешла въ чахотку- и въ нѣсколько мѣсяцевъ свела его въ могилу. Его взяли изъ лицея и перевезли въ Асти, подъ материнскій кровъ,.

а меня отправили въ деревню, не желая, чтобы я съ нимъ встрѣтился; въ зто же лѣто онъ умеръ въ Асти, и я такъ съ нимъ и не увидался больше. Въ это же время мой дядя съ материнской стороны, кавалеръ Пеллегрино Альфіери, которому было поручено управленіе моими денежными дѣлами по смерти отца, возвращаясь изъ путешествія по Франціи, Англіи и Голландіи попалъ въ Асти. Увидѣвшись со мной, онъ убѣдился, какъ человѣкъ обладающій большимъ здравымъ смысломъ, что при такой системѣ воспитанія я не далеко уйду въ познаніяхъ; и водворившись въ Туринѣ, онъ написалъ оттуда матери, что хочетъ помѣстить меня въ Туринскую Академію. Мой отъѣздъ совпалъ какъ разъ со смертью брата. Я никогда не забзщу лица, движеній и словъ моей бѣдной матзчнки, которая въ отчаяніи повторяла сквозь рыданія: „одного Богъ отнялъ з^ меня навсегда, а другого, кто знаетъ, когда я увижу!" У нея оставалась только дочь отъ третьяго мужа; позже у нея родились одинъ за другимъ еще два мальчика, пока я жилъ въ Туринѣ. Печаль матери потрясла меня глубоко; но желаніе увидѣть новое, мысль о путешествіи въ почтовой каретѣ—незадолго до того я первый разъ въ жизни совершилъ пз^ттешествіе на волахъ въ одщ* виллз^т въ пятнадцати миляхъ отъ Асти—и сотни такихъ же дѣтскихъ мыслей тѣшившихъ мою фантазію,—все это много умѣряло мою печаль о смерти брата и безз^ттѣшномъ горѣ матери.

Впрочемъ, все же, когда насталъ отъѣздъ, я едва не лишился чувствъ, и, быть можетъ, мнѣ еще труднѣе было покидать моего наставника Ивальди, чѣмъ вырваться изъ объятій матз'шки.

Оторванный отъ нихъ силой и почти брошенный въ коляску старымъ дядькой, которому приказано было сопровождать меня до Турина, гдѣ я долженъ былъ заѣхать прежде всего въ домъ дяди, я, наконецъ, пустился въ путь подъ охраной слуги, который обязанъ былъ отнынѣ меня опекать. Это былъ нѣкто Андрей, изъ Александріи, молодой малый, отъ природы неглз'пый и довольно развитой для своего положенія и для нашей страны, гдѣ вовсе не было зауряднымъ явленіемъ умѣнье читать и писать. Я покинулъ материнскій кровъ въ іюлѣ 1758 г., день я забылъ, утромъ, въ ранній часъ. Пока мы ѣхали до первой станціи, я не переставалъ плакать. Во время остановки, пока мѣняли лошадей, я почувствовалъ жаждз^, и вмѣсто того, чтобы попросить стаканъ воды, подошелъ къ колодѣ, изъ которой поили лошадей, и, зачерпнзшъ шляпой воды, напился всласть.