Отъ состоянія болѣзненно-оцѣпенѣлаго, преждевременно дряхлаго, отъ мелочного тщеславія, отъ з'зкаго самолюбія—къ мужественно-сильному и здоровомз^т, къ высокому подъему дѣятельности во всей полнотѣ отпущенныхъ ему природой силъ и дарованій—таковъ былъ путь, начертанный для Альфіери его умомъ, страстною натзфой и дз'хомъ наступавшаго для Италіи новаго вѣка. Когда путь этотъ былъ имъ пройденъ, когда цѣль жизни была достигнута,— трагедіи напечатаны и слава упрочена,—идти дальше оказалось некуда. За какіе-нибудь 14 лѣтъ живой и полной жизни всѣ чувства, дававшія ей смыслъ и содержаніе, были исчерпаны, потому что всѣ они вращались около одного главнаго центра — собственнаго я. Изжита была и любѳвь къ свободѣ, и ненависть къ тираніи, и симпатіи къ притѣсняемымъ: опытъ французской революціи показалъ, какъ легко притѣсняемые обращаются сами въ притѣснителей. Напряженная борьба, преодолѣніе больныхъ сторонъ своего я, самовоспитаніе было закончено- и жить оказалось нечѣмъ. Оставалась, правда, привязанность къ „Госпожѣ"; оставались классики латинскіе и греческіе; по мы видѣли: это было только подобіе любви, только подобіе поэзіи. Создавъ самъ свою жизнь, онъ почувствовалъ естественное желаніе это свое созданіеувидѣтьпередъ собою въ ясномъ законченномъ образѣ литературнаго произведенія. И онъ написалъ свою автобіографію. Въ трагедіи онъ излилъ всѣ высокіе, благородные порывы души; въ „Жизни" онъ высказался весь. Въ трагедіи онъ--крупный поэтъ і8 вѣка; въ „Жизни" онъ—только человѣкъ, но человѣкъ крупный, натура широкаго размаха со всѣми сильными ея сторонами, и съ больными, темными и убогими. Шаткій, склонный ко всякимъ крайностямъ, зависимый отъ своихъ болѣзненныхъ аффектовъ меланхоликъ,—онъ создаетъ изъ себя сильнаго духомъ трагическаго поэта. Творецъ своей жизни является творцомъ и новыхъ цѣнностей, новыхъ настроеній въ родной литера-тз'рѣ. Какъ ни узокъ, блѣденъ и безкровенъ кажется намъ теперь идеалъ, положенный въ основу его жизни, онъ имѣлъ, однако, огромное значеніе для развитія его родины. Роль трибуна-обличителя и роль пѣвца своей мадонны—теперь отзываются для насъ чѣмъ-то головнымъ и выдуманнымъ, кажутся позой и аффектаціей. Не таковы онѣ были въ свое время: у Альфіери онѣ были естественнымъ продуктомъ мысли и чувства; поэтъ воодушевлялся ими съ полной искренностью. Иначе трагедіи его не могли бы оказывать на публику того дѣйствія, какое производили. Альфіери по праву гордился тѣмъ, что изъ Италіи Мета-стазіо онъ сдѣлалъ Италію Альфіери; т. е. въ Италіи, раболѣпствовавшей передъ Австріей, задавленной и ничтожными герцогами своими, и папами, и Бурбонами, его ирямолинейно-сз^гровая и страстная душа нашла сильное слово и для новыхъ идей, и для новыхъ гражданскихъ чз'вствъ, создавшихъ новую Италію. Рано зачерствѣла душа поэта,—но дѣ.ло ея было сдѣлано, подвигъ былъ совершенъ.

Въ этомъ интересъ и значеніе „Жизни, написанной имъ самимъ“. Ііз’сть идеалы его устарѣли, пз^тсть новымъ поколѣніямъ они кажз^гтся шаблонными и мертвыми, пзють стильная фигура автора развѣнчивается (какъ пыталась это сдѣлать современная итальянская критика) изъ суроваго идеалиста въ тщеславнаго хвастзчіа,—пз’ть, имъ пройденный и описанный, никогда не з’тратитъ своего значенія. Это—пз'ть всѣхъ творцовъ новой жизни, творцовъ лз^тчшаго будзчцаго.

Гордость высшихъ стремленій, преодолѣвающая низменность соблазновъ, этотъ аристократизмъ дз^тха, совмѣщается з^ Альфіери съ аристократизмомъ старой расы, носительницы богатаго, кз^гльтзфнаго прошлаго; совмѣщается и со всѣмъ новымъ, что вноситъ въ жизнь его эпоха. Отжила эта эпоха: все навѣянное древнимъ міромъ замѣнилось з^г слѣдующихъ поколѣній подъемомъ патріотизма; а эта національная идея, въ свою очередь, смѣнилась соціальными идеалами. Но та индивидз’альность, которая вноситъ идею въ жизнь,—въ свою и въ общест-венную,—остается на вѣки. Ея зшорство и настойчивость въ достиженіи своихъ предначертаній вознаграждаются и признаніемъ современниковъ и памятью потомства. Ея голосъ звз'читъ на разстояніи десятилѣтій ободряющимъ призывомъ къ дѣятельности и нез^мирающимъ завѣтомъ: жить не силою личныхъ инстинктовъ, какъ бы соблазнительны ни были оправдывающія ихъ теоріи, строить жизнь не по прихоти индивидзшльныхъ влеченій, а по тѣмъ началамъ совѣсти и разума, которыя выработаны коллективною мыслью всего человѣчества!

Такимъ завѣтомъ звз^тчнтъ и „Жизнь графа Витторіо Альфіери, написанная имъ самимъ“.

А. Андреева.

ПРЕДИСЛОВІЕ АВТОРА.

Ріегідие зиат ѵііагп паггаге (ідисіагп роііиз шогиш циат аггодапііат агЬНгаІі зипК

Тасііиз „Ѵііа Адгісоіае'.

Страстная суббота, у-го апргьлл 1790 года. Париоюъ.

Говорить о себѣ, а тѣмъ болѣе писать о себѣ—такое желаніе, несомнѣнно, рождается отъ избытка любви къ себѣ. Я не собираюсь предпослать исторіи моей жизни ни пустыхъ извиненій, ни фальшивыхъ и призрачныхъ мотивовъ, которые вдобавокъ не встрѣтили бы ни у кого довѣрія и представили бы въ невыгодномъ свѣтѣ правдивость моего дальнѣйшаго повѣствованія. Сознаюсь прямодушно, что причина, заставляющая меня разсказывать свою жизнь, хотя и лежитъ, можетъ быть, еще и въ дрз^ггихъ чувствахъ, но, главнымъ образомъ, заключается въ любви къ самому себѣ—въ дарѣ, которымъ въ большей или меньшей степени природа одѣлила всѣхъ людей, въ особенности же писателей и среди нихъ въ наибольшей мѣрѣ поэтовъ, или мнящихъ себя таковыми. И даръ этотъ—драгоцѣннѣйшая вещь; ибо онъ является двигателемъ всего великаго, если къ нему присоединяется отчетливое пониманіе средствъ, какія могутъ быть въ нашемъ распоряженіи, и просвѣщенное влеченіе къ истинѣ и красотѣ, что, впрочемъ, одно и тоже.

Не останавливаясь на причинахъ общаго характера, я сразу перейду къ тѣмъ, которыя вытекли изъ моей любви къ себѣ; и разскажу здѣсь вкратцѣ, какъ я предполагаю выполнить свой планъ.

Такъ какъ я много—и, можетъ быть, больше, чѣмъ слѣдовало,—писалъ до настоящаго времени, естественно, что

въ небольшомъ числѣ тѣхъ читателей, которымъ я сколько-нибз^дь былъ пріятенъ (если не среди современниковъ моихъ, то среди тѣхъ, которые придутъ намъ на смѣну), могутъ найтись лица, которымъ захочется зазнать, что я за человѣкъ. Считаю это вполнѣ возможнымъ, не опасаясь быть нескромнымъ, такъ какъ ежедневно вижу весьма плодовитыхъ авторовъ, чьи заслз^ги, если сзщить строго, невелики, жизнь же которыхъ описывается, читается, или, по крайней мѣрѣ, біографіи ихъ раскупаются. Такимъ образомъ, если бы у меня не было дрзч'ихъ причинъ, кромѣ этой, всегда можно надѣяться, что послѣ моей смерти первый попавшійся книгопродавецъ, чтобы заработать нѣсколько лишнихъ сольди на изданіи моихъ работъ, захочетъ предпослать имъ кое-какія свѣдѣнія о моей жизни. И, но всей вѣроятности, возьмется за это кто-нибз^тдь, кто мало зналъ, или совсѣмъ не зналъ меня, и кто бз^тдетъ искать матеріаловъ въ сомнительныхъ или пристрастныхъ источникахъ; откзща слѣдзютъ, что такая біографія, если и не будетъ совсѣмъ ложной, во всякомъ слз^чаѣ, менѣе достовѣрной, чѣмъ та, какую я могу написать самъ. Тѣмъ болѣе, что писатель, который заинтересованъ въ прибыли издателя, обыкновенно не скупится на глупые панегирики авторз⁷, выходящемз⁷ въ новомъ изданіи, въ разсчетѣ на лз^чшій сбытъ книги. Для того, чтобы эта исторія моей жизни была болѣе достовѣрной и не менѣе безпристрастной, чѣмъ всякая другая, которая можетъ быть написана послѣ меня, я, слѣдз^гя моей привычкѣ давать больше, чѣмъ обѣщаю, даю здѣсь обѣщаніе себѣ самомз⁷ и своемз⁷ читателю настолько зщалиться отъ всякихъ пристрастій, насколько это возможно для человѣка; я принимаю это условіе, ибо, изслѣдовавъ и познавъ себя до самой глубины, я нашелъ, или, во всякомъ случаѣ, З'вѣровалъ въ то, что нашелъ въ себѣ въ общей суммѣ перевѣсъ добра надъ зломъ. Поэтомз⁷, если, быть можетъ, у меня не хватитъ мзокества или откровенности сказать все, во всякомъ слз'чаѣ, я не з^нюкусь до лжи.