Во время пребыванія своего въ Парижѣ Альфіери затѣялъ печатаніе своихъ произведеній въ лучшей тогда типографіи Дидо. Обработка, исправленіе рукописей, завѣдываніе корректурами и всѣми деталями печатанія наполняли его время и отвлекали мысль отъ современности. Творить при тяжелыхъ обстоятельствахъ, какія тогда переживались Франціей, ему не было возможности: слишкомъ жестоко смѣялась жизнь надъ иллюзіями и головными идеалами. И врагъ всякой тираніи,—какъ правительственной, такъ и народной,—Альфіери отвертывался отъ живой дѣйствительности и уходилъ Еесь въ книги и въ свое прошлое. Возвышенная мечта объ античной свободѣ и доблести была жизнью поругана. Въ этомъ винилъ поэтъ не самую мечтз^т, не ея призрачность, а тѣхъ болтзчювъ-франиузовъ, которые ничего не могли провести въ жизнь какъ слѣдуетъ. Когда книги его были напечатаны, а та слава, которую онъ поставилъ цѣлью всей жизни и всѣхъ своихъ з'силій и трз'довъ, была этимъ печатаніемъ обезпечена, онъ оглянз’лся на себя. Не видя передъ собою никакого дѣла, движимый горестными предчувствіями, въ 179^{0 Г0}ДУ о^н_ь сталъ писать свою автобіографію. Черезъ 13 лѣтъ онъ вернулся къ ней и закончилъ ее незадолго до смерти, въ 1803 г., отчетомъ о

послѣднихъ годахъ своего зрѣлаго возраста и своей старости.

Эти послѣдніе годы онъ доживалъ во Флоренціи вмѣстѣ со своей „Госпожей". Чета ихъ привлекала въ домъ и лучшее итальянское общество и знатныхъ путешествен-никовъ-иностранцевъ; онъ —своею славою трагическаго поэта, создавшаго новую эру въ итальянской литературѣ, она—обаятельностью свѣтской, уиной, опытной хозяйки его салона. Жизнь извнѣ блестящая, извнутри была тз'скла и бѣдна содержаніемъ. Связь поэта съ его музой съ годами приняла видъ законнаго брака съ бездѣтнымъ очагомъ, въ которомъ для старѣющихъ супруговъ не было настоящаго тепла и свѣта. Онъ педантично распредѣлилъ всю жизнь свою,—во сколько лѣтъ онъ сколько напишетъ, прочтетъ, переведетъ, комментируетъ; также педантична расписанъ былъ и день его. Она изучала философію, интересовалась живописью, поддерживала множество лите-ратзфныхъ и свѣтскихъ знакомствъ, и перепискою и живымъ общеніемъ. Альфіери теперь какъ бы закостенѣлъ въ своихъ классикахъ. Молодость, кипѣвшая негодованіемъ, сила горячихъ 43'вствъ и убѣжденій, послужившая импз’ль-сомъ къ созданію трагедіи, возвышенная любовь къ дамѣ сердца,— невинной жертвѣ мужа-тирана,— все ушло въ прошлое, обезцвѣтилось, принизилось, измельчало. Ни онъ, ни она не страдали отъ ложнаго положенія, въ которое ихъ ставила жизнь. Тѣмъ не менѣе, Альфіери,—всегда къ себѣ правдивый,—говоря о поѣздкѣ съ своей „Госпо-жей* въ Англію въ 1790 г., з’таилъ въ автобіографіи главную причину этой поѣздки; впрочемъ, онъ и всегда очень легко и осторожно касался всѣхъ обстоятельствъ жизни графини. Онъ говоритъ въ „Жизничто ей хотѣлось видѣть страну, которая пользовалась настоящею политической свободой. Въ дѣйствительности ей хотѣлось попытать счастья и поправить финансы, разстроенные паденіемъ франц}^?зскихъ блоіагъ. Откинувъ тѣ династическія притязанія, отъ которыхъ она не отказывалась ни при жизни мзока, ни послѣ его смерти, она являлась къ англій-

скому двору, не какъ вдова претендента на престолъ, а какъ великобританская подданная, хлопотать о какой-ни-б}-дь милостивой подачкѣ. Она ничего не добилась, хотя и удостоилась быть принятой королемъ.

Единственнымъ произведеніемъ этой послѣдней поры Альфіери, въ которомъ вылилось его еіце горячее, живое чувство, былъ Мізодаііо, сборникъ разныхъ статей, эпиграммъ, сатиръ, памфлетовъ и т. п., посвященный порицанію и осмѣянію французовъ и весь проникнутый страстною къ нимъ ненавистью. Книга злая и несправедливая. Ненависть эта имѣетъ нѣкоторое оправданіе: она является и выраженіемъ отвращенія Альфіери къ милитаризму, (владѣвшему революціонной Франціей и подготовившему Еоилпартовское нашествіе на Европу, и выраженіемъ, хотя *"ы въ отрицательной формѣ, патріотическихъ 43’вствъ, которыя должны были пробудить въ Италіи ея національное самосознаніе. Дрз'гія драматическія и лирическія 3‘пражненія Альфіери не увеличиваютъ его поэтической славы: тщательно обработанныя по формѣ, эти подражанія классическимъ образцамъ не обладаютъ ни настоящей непосредственной силой поэзіи, ни прочз'вствованнымъ содержаніемъ. Окѣ свидѣтельствуютъ только о томъ, какъ однообразна и безотрадно скз'чна была внз'тренняя жизнь когда-то пылкаго поэта, вся зашедшая теперь въ черствое педантство. Тотъ орденъ, который онъ сочинилъ за литературныя заслз’ги и которымъ онъ, врагъ службы и слз'жебныхъ почестей и отличій, украсилъ самого себя, какъ онъ о томъ иовѣствзютъ въ автобіографіи, говоритъ о томъ же самомъ. Отъ скз'ки онъ сочинилъ и латинскзчо эпитафію, которая должна была з'крашать гробницы и его и .,Госпожи“ его. Но графиня Альбани надолго пережила его. Онъ з’меръ на ея рз'кахъ и она во время болѣзни ухаживала за нимъ какъ вѣрная жена. Но насчетъ этой вѣрности въ обществѣ ходили разные слз'хи: и близкій ихъ домзг францз'зскій живописецъ Фабръ, оставившій въ галлереѣ Уффиццн два прекрасныхъ портрета этой четы, считался соперникомъ Альфіери; да и самъ поэтъ

измѣнялъ своей дамѣ самымъ буржуазно пошлымъ образомъ. Свободный союзъ сердецъ, такъ поэтически заключенный, завершился плоскимъ адюльтеромъ, какъ самый прозаическій бракъ. Альфіери, не находя себѣ живого дѣла и не нося въ себѣ живого чувства къ окрз'жающей жизни, не вносилъ ни тепла, ни поэзіи въ сзчцествованіе старѣющей женщины, лишенной и тѣхъ непосредственно живыхъ впечатлѣній, которыя даетъ семейномз^г очаі'З’ подрастающее потомство. А этой потребности ея сумѣлъ удовлетворить молодой хзщожникъ, дрзтъ ея поэта... Самъ же поэтъ зачерствѣлъ раньше времени, въ 40 лѣтъ! По-чему? Отчасти по винѣ окрз’жавшей его жизни: Франціи онъ не могъ любить, Италія сама была мертва; она только привѣтствовала его поэзію, какъ трз^гбный звз^ткъ, призывавшій ее къ воскресенію, но дать пищу дѣятельномз^г его общенію съ родиной она не могла. Больше же всего въ краткости его настоящей живой жизни виновата сама индивндз’альность его, которзчо раскрываетъ намъ его автобіографія.

„Жизнь Витторіо Альфіери изъ Асти, написанная нмъ самимъ" представляетъ собою не только лзшшій источникъ для біографіи поэта, но имѣетъ самостоятельнз’ю художественнз'ю цѣнность, давно понятую европейскою критикою. Альфіери воспользовался своимъ,—и прирожденнымъ и выработаннымъ,—самонаблюденіемъ, прямотою и ясностью ума и правдивостью характера, чтобы прослѣдить свое развитіе съ ранняго возраста и вылѣпить яркз^тю стильнзчо фшурз^т 18 вѣка. Въ соотвѣтствіи съ тѣмъ міропониманіемъ, по которому онъ самъ создавалъ и строилъ свою жизнь, онъ придалъ этой фигз’рѣ строгость, цѣльность, вѣрность себѣ до мелочей; онъ, какъ гудожникъ, выдержалъ стиль фиіуры во всѣхъ подробностяхъ. Отъ этого въ книгѣ получилась та правдивость въ цѣломъ и сз^щественномъ, которой не вредятъ ни неточности въ фактическихъ деталяхъ,—эти невольныя погрѣшности памяти, если таковыя у автора есть, ни затаиваніе или произвольное освѣщеніе событій, что такъ естественно

при ретроспективныхъ взглядахъ на жизнь. Въ этомъ произвольномъ освѣщеніи событій итальянская критика пыталась было недавно изобличить Альфіери, но не совсѣмъ успѣшно: правдивость его была возстановлена. Впрочемъ, если бы „Жизнь”, какъ докз'ментъ біографическій, въ какихъ-нибз’дь частяхъ своихъ и не заслуживала полнаго довѣрія, то это не з^маляетъ хзщожественнаго ея значенія. Въ ней сквозь призму времени, подъ чувствами давно минувшаго вѣка, глядитъ на насъ живая душа человѣка, страдавшаго въ поискахъ живого дѣла, поднятая этимъ дѣломъ на высоту, доступнзчо немногимъ избранникамъ, и скоро истощившая въ высокомъ подвигѣ всѣ свои силы. Почему же онѣ такъ скоро истощились? Почемз^ такъ кратковременно было истинное творчество поэта?

Натура эта была, прежде всего, больная и, въ силз^т болѣзненности, незфавновѣшенная. Только благодаря^ ясному З'му и пламенной страсти з^мѣлъ Альфіери устранить въ себѣ препятствія къ высшимъ достиженіямъ. Физическзчо природу его надо причислить къ дегенеративнымъ. Какъ сынъ очень поздняго брака своего отца, онъ является на свѣтъ съ организмомъ старчески надорваннымъ, Фз’нк-ціонирующимъ съ какими-то задержками и перерывами. Онъ приводитъ нѣкоторые факты изъ своего дѣтства, свидѣтельствзчоіціе о раннихъ проблескахъ честолюбія въ самолюбивомъ и упрямомъ ребенкѣ; но все это могло бы проявляться, а потомъ и запомниться ярче и рѣзче, если бы въ немъ было больше той игры непосредственныхъ стихійныхъ силъ, которая сказывается шалостями, причудами и забавами этого возраста. Повиди-мому, душевныя силы ребенка долго находились въ такомъ же оцѣпѣненіи, какое настало для него и въ преждевременной старости его, въ 40 лѣтъ. Тѣмъ сильнѣе запомнились и разсказаны имъ проявленія общей болѣзненности, вродѣ меланхоліи, ипохондріи, диспепсіи и т. п., которыя зависѣли отъ дефектовъ нервной организаціи его и не были въ тѣ времена поняты ни окружающими, ни врачами. Тотъ же застой умственныхъ и сердечныхъ способностей наблюдается и въ школьномъ его возрастѣ. Онъ отрицательно относится къ образованію, которое давалось емз^г въ Туринской Академіи, этомъ придворно-пажескомъ заведеніи, кзща аристократическія семьи изъ всей Европы посылали своихъ сыновей; онъ намѣренно, быть можетъ, подбираетъ факты и краски, подтверждающіе отрицательный взглядъ на школу. Но, вѣдь, и въ томъ сухомъ риторическомъ матеріалѣ, который онъ тамъ одолѣвалъ изъ-за отличій и наградъ, давалась все-таки нѣкоторая пища любознательности, давалась и возможность дисциплины и гимнастики для ума; а любознательность и гимнастика могутъ быть очень привлекательны свѣжемз' здоровому мозгу даровитаго школьника; но все привлекательное школьнаго з'ченія обходится молчаніемъ у Аль-фіери: очевидно, оно не оставило слѣда въ его дошѣ, потомз^г что не возбз^тждало здоровой дѣятельности мозга.