Словно в замедленном действии, Клэри повернулась, чтобы выбежать через открытую дверь, но та тут же закрылась перед ее носом. Невидимая сила крепко ее сжала, развернула кругом и швырнула ее в стену, где стояла кровать, от чего ее голова ударилась о дерево. Она сморгнула слезы, проступившие от боли и попыталась пошевелить ногами, но не смогла. Ее пригвоздили к стене, нижняя часть парализована.
— Прошу прощения за сковывающее заклинание, — сказал Себастьян, с легкой насмешкой в голосе. Он улегся на подушки, потянувшись руками до изголовья кровати, выгнувшись, словно кот. Его футболка натянулась вверх, обнажая плоский белый живот, на котором были узоры рун. Эта поза могла быть соблазнительной, но у нее вызывала отвращение. — Потребовалось немного времени, чтобы настроиться, но ты знаешь каково это. Не могу рисковать в одиночку.
— Себастьян.
К ее удивлению, голос у нее не дрогнул. Она осознавала каждый дюйм своего тела. Чувствовала себя поверженной и уязвимой, будто она стояла без одежды или защиты перед летящими в нее осколками стекла.
— Почему ты здесь?
Его жесткое лицо выглядело задумчивым, изучающим. Коварный змей, спящий на солнце, пока лишь просыпающийся, и еще не совсем опасный.
— Потому что я скучал по тебе, сестренка. А ты скучала по мне?
Она подумала о том, чтобы закричать, но Себастьян скорее притянет ее за горло, прежде чем она успеет издать звук. Она попыталась успокоить бешеный ритм своего сердца: она уже выживала после общения с ним раньше. Она могла бы сделать это еще.
— Прошлый раз, когда мы встречались, ты приставил арбалет к моей спине, — сказала она. — Так что мой ответ «нет».
Он лениво помотал своими пальцами в воздухе.
— Врушка.
— Так же, как и ты, — сказала она. — Ты пришел сюда, не потому что соскучился; ты пришел, потому что тебе что-то нужно. Так что?
Внезапно он вскочил на ноги — грациозно, слишком быстро, чтобы она успела опомниться. Его белые волосы упали ему на глаза. Она вспомнила, как стояла вместе с ним на берегу Сены, наблюдая за тем, как свет отражался в его волосах, так же прекрасно и чисто, как белый пушистый цветок одуванчика. Тогда она думала, выглядел ли Валентин также, когда был молодым.
— Может, я хочу заключить мир, — сказал он.
— Конклав не захочет заключать с тобой мира.
— Правда? После прошлой ночи? — он сделал шаг по направлению к ней. Осознание того, что она не может сбежать, снова накатило на нее, она сдержала крик. — Мы с тобой по разные стороны. Мы во враждующих армиях. Разве ты не этого хочешь? Заключить мир? Или это, или сражение до тех пор, пока один из вас не потеряет достаточно людей, чтобы вы сдались? Но опять же, меня не волнует мир с ними. Может, меня интересует только мир с тобой.
— Почему? Ты же не прощаешь. Я знаю тебя. То, что я сделала — ты такое не простишь.
Он двинулся снова, резкая вспышка и, вдруг, он прижат к ней, его пальцы обвились вокруг ее левого запястья и крепко удерживали ее руку у нее над головой.
— Что именно? Разрушила мой дом — дом нашего отца? Предала меня и лгала мне? Разрушила мою связь с Джейсом?
Она видела, как у него в глазах сверкали искры ярости, чувствовала, как колотится его сердце.
Больше всего ей хотелось пнуть его, но ее ноги просто бы не послушались. Ее голос дрогнул.
— Хоть что.
Он был так близко, что она почувствовала, как расслабилось его тело. Он был тяжелым, худощавым, словно борзая, острые линии его тела крепко прижаты к ней.
— Думаю, ты сделала мне одолжение. Может, ты даже это и собиралась сделать.
Она видела свое отражение в его жутких глазах, радужка такая темная, что практически слилась со зрачком.
— Я так зависел от наследия нашего отца и его защиты. От Джейса. Мне надо было найти свой путь. Иногда ты должен потерять все, чтобы обрести это опять. И от боли потери, вновь приобретенное — еще слаще. В одиночку я объединил Омраченных. В одиночку я медленно и с трудом создавал этот союз. В одиночку завоевал Институт Буэнос Айреса, Бангкока, Лос-Анджелеса…
— В одиночку ты убивал людей и разрушал семьи, — сказала она. — Возле этого дома стоял охранник. Он должен был меня защищать. Что ты с ним сделал?
— Напомнил ему, что следует лучше выполнять свою работу, — сказал Себастьян. — Защищать мою сестру.
Он поднял руку, которая не держала ее за запястье, и прикоснулся к завитку волос на ее голове, пропуская прядку через свои пальцы.
— Красный, — сказал он, полусонным голосом, — как закат и кровь и пламя. Как край падающей звезды, которая сгорает при входе в слой атмосферы. Мы — Моргенштерны3, — добавил он, с мрачной болью в голосе. — Яркие утренние звезды. Дети Люцифера, самые красивые из всех Божьих ангелов. Мы намного прекраснее, когда мы падаем. — Он сделал паузу. — Посмотри на меня Клэри. Посмотри на меня.
Она посмотрела на него, неохотно. Его черные глаза смотрели прямо на нее с мучительным голодом. Они резко контрастировали с его солено-белыми волосами, его бледной кожей, легким розовым румянцем на щеках. Художница внутри Клэри знала, что он был красивым, как бывают красивыми пантеры, или бутылочки со сверкающим ядом, или гладкий скелет мертвых. Однажды Люк сказал Клэри, что ее талант — это видеть красоту и ужас в обычных вещах. Хотя Себастьян был далеко не обычным, она могла видеть в нем и то и другое.
— Люцифер Утренняя Звезда был самым прекрасным ангелом небес. Создание, которым Бог гордится больше всего. А потом настал день, когда Люцифер отказался поклоняться человечеству. Людям. Потому что он знал, как они ничтожны. И за это был низвергнут в пропасть вместе с ангелами, которые встали на его сторону: Белиал, и Азазель, и Асмодей, и Левиафан. И Лилит. Моя мама.
— Она не твоя мать.
— Ты права. Она мне больше, чем мать. Если бы она была моей матерью, я был бы колдуном. Вместо этого меня кормили ее кровью, еще до того, как я родился. Я сильно отличаюсь от колдунов; я даже лучше. Так как когда-то она была ангелом, Лилит.
— Что ты хочешь сказать? Что демоны — это просто ангелы, которые принимают слабые жизненные решения?
— Великие Демоны не так сильно отличаются от ангелов, — сказал он. — Мы не такие уж и разные, ты и я. Я тебе уже об этом говорил.
— Я помню, — сказала она. — «У тебя темное сердце, дочь Валентина».
— А разве нет? — спросил он, и прошелся рукой вниз по ее волнистым волосам, к ее плечам, и, наконец, скользнул к ее груди, и остановился у ее сердца. Клэри почувствовала, как в венах стучит пульс; она хотела его оттолкнуть, но заставила свою руку оставаться на месте. Пальцы ее руки были у края ее куртки, а под курткой у нее был Эосфорос. Даже если она не могла его убить, может она могла бы воспользоваться клинком, чтобы отгородиться от него до тех пока не прибудет помощь. Может, они даже могли бы схватить его.
— Наша мать обманула меня, — сказал он. — Она отвергла меня и возненавидела меня. Я был ребенком, а она меня ненавидела. Как и наш отец.
— Валентин вырастил тебя...
— Но всю свою любовь отдавал Джейсу. Беспокойному, непослушному, сломленному. Я делал все, что наш отец просил, и он меня за это ненавидел. И тебя он ненавидел, тоже. — Его глаза сверкали, серебром на черном. — Как это иронично, не правда ли, Кларисса? Мы были кровными детьми Валентина, и он ненавидел нас. Тебя, потому что отняла у него нашу мать. И меня, потому что я был таким, каким он меня сам и создал.
Тут Клэри вспомнила Джейса, всего в крови и разорванной одежде, стоящего на берегу озера Лин с мечом Моргенштернов в руках и кричащего на Валентина: Зачем ты забрал меня? Тебе не нужен был сын. У тебя уже был сын.
И Валентина, с его хриплым голосом: Не сын был мне нужен. Солдат, воин. Я думал, что им станет Джонатан, однако в нем осталось слишком много от демона. Он рос жестоким, неуправляемым, непредсказуемым. Ему с самого детства недоставало терпения и участия, чтобы следовать за мной и вести Конклав по намеченному пути. Тогда я повторил эксперимент на тебе. И снова неудача. Ты родился слишком нежным, не в меру сострадательным. Пойми, сын мой… я любил тебя за эти качества.