Яго действует на воображение Отелло медленно и осторожно, вкрадываясь в доверие. Отелло — Хидоятов проникается доверием к Яго, и, чем скромнее держится Дездемона, тем больше она кажется ему опасной притворщицей и ловкой обманщицей.
Когда Яго развертывает перед Отелло картину измены Дездемоны, измышляя подробности, Хидоятов сидит, сложив руки на коленях. Он долго, мучительно думает. Бесконечная любовь к Дездемоне превращается в бесконечное страдание. Потом он встает, ничего не говорит, смотрит на Яго. По лицу Отелло пробегает и застывает последняя улыбка недоверия к словам Яго. Вот он уже во власти ревности, сжигающей его. Абрар Хидоятов показывает этот страшный перелом в сердце Отелло без всякой риторики, без ложного пафоса. Знаменитые слова о клубке змей он произносит очень тихо. За этими словами кроется сложность мучений Отелло. Он страдает и потому, что вера в добро, во все лучшее, что есть в мире, подорвана, и потому, что теперь ему приходится следить за Дездемоной, шпионить, чтобы до конца узнать правду.
Хидоятов намеренно подчеркивает в Отелло его ум, рассудительность, которая умеряет бурю чувств.
Мысль о причинах мнимой измены Дездемоны приводит его к определенному выводу: «Черный я, я не умею гладко говорить, как эти шаркуны», виновата раса, цвет кожи. Эта мысль, закравшись в мозг, тяжело ранит Отелло. Он подавлен несправедливостью мира. Монолог отчаяния звучит приглушенно, с преобладающим чувством глубокой скорби.
В этой сцене как-то особенно резко определялись национальные черты Хидоятова — Отелло. «Опечаленный мавр» движениями, интонациями, всем ритмом игры напоминал страдающих героев узбекского народного творчества, с которыми так тесно связан Хидоятов. В словах отчаяния страстно любящего Отелло слышится отзвук эмоций узбекских эпических героев — Фархада или Меджнуна. Национальные черты Отелло — Хидоятова, не искажая шекспировского образа, придавали ему жизненность, свежесть и делали его особенно доходчивым до узбекского зрителя.
Пружина адской машины, заведенная Яго, действует с возрастающей скоростью. Отелло доведен до того, что с рычанием, похожим на стон, бросается на Яго, швыряет его из стороны в сторону, душит. Из горла вырывается хриплый крик: «Кровь, кровь, кровь!»
Этот крик не похож на тот вопль дикаря: «Жажду крови!», который издавали многие исполнители роли Отелло. Отелло — Хидоятов кричит не о том, что он жаждет крови, а о том, что кровь заливает рассудок, что в припадке ярости он теряет самообладание. Зритель невольно вспоминает сцену драки Кассио и Монтано, когда впервые прорвался гнев Отелло.
Если бы Отелло был только слепым ревнивцем и дикарем, он набросился бы теперь на Дездемону и задушил ее, но вот она появляется, и вновь разум вступает в свои права, перед зрителями уже не яростный, а «опечаленный мавр», вынужденный вести ненавистный для него «допрос».
Он сидит, опустив голову на руки, не зная, как приступить к мучительному разговору. Затем проводит по лбу двумя пальцами, как бы прогоняя боль. Он берет руку Дездемоны, гладит ее, прикладывает ко лбу — она, прохладная и влажная, успокаивает его. Он держит эту РУКУ, гладит ее, а затем бросает Дездемоне короткие, быстрые вопросы.
Из дальнейших сцен врезается в память одна. Отелло в пышном белом халате стоит спиной к зрителям, опершись на огромную фигуру каменного льва. Спина Отелло согнута, голова прижата к львиной голове. У него поза человека, которого бьют кнутом и который согнулся под ударами. А Яго, стоя тут же, нашептывает Отелло страшные слова. Хидоятов не поворачивает лица к зрителю. Его спина содрогается от слов Яго. Вот Хидоятов прячется за колонну, словно желая укрыться от этих слов. Потом, шатаясь, идет к другой колонне, делает два круга и падает на землю в глубоком обмороке.
И наконец, сцена в спальне, сцена убийства Дездемоны. Сколько великих актеров прошлого искали пути к истолкованию преступления Отелло. И каждый из них держал в этой сцене экзамен на цельность своего замысла.
Знаменитый итальянский трагик Сальвини, стремясь показать гуманного и благородного мавра, считал невозможным играть убийство Дездемоны, так как, по его мнению, Отелло не был способен на такое преступление. Другой крупнейший итальянский трагик, Росси, ставил в центре образа Отелло его необузданную ревность и в сцене убийства Дездемоны показывал зверя, проснувшегося в душе Отелло.
Народный артист СССР А. А. Остужев создал в 1935 году на сцене Малого театра вдохновенный образ Отелло. Остужев показал, что Отелло убивает Дездемону не в состоянии аффекта, а заранее решившись на это, причем его воля помогает ему преодолеть последние колебания. Он убивает, чтобы очистить мир от зла и предательства: не злодейство, а гуманность руководила венецианским мавром. Поэтому Остужев с особенной силой произносил слова: «Причина есть…»
Несомненно, игра Остужева, внесшего много нового в толкование характера Отелло, обогатила замысел Абрара Хидоятова. Узбекский актер правильно увидел в «Отелло» основную тему — трагедию человечности. Поэтому и убийство Дездемоны предстало не только как преступление, вызванное ошибкой, но и как разрешение определенной моральной проблемы.
Отелло — Хидоятов входит в спальню очень спокойный, со свечой в руке. Решение принято. Причина есть, приговор вынесен. Он подходит к постели и любуется спящей Дездемоной. Отелло вспоминает счастливые дни. И при этом его движения, жесты, весь внешний облик становятся такими, какими были в пору короткого счастья. Отелло Хидоятова выглядит почти так же, как в сцене сената, когда он бросился к Дездемоне, чтобы обнять ее.
Но чувство, проснувшееся в нем, решительно смиряет воля. Он уже не пылкий любовник, а судья, выносящий суровый приговор.
Отелло спрашивает: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» — коротким рывком бросается к ней и душит ее.
Задыхаясь, Дездемона протягивает руки к Отелло и обнимает его. Не защищается, не отталкивает, а обнимает. И Отелло последний раз ощущает обаяние чистоты и преданности Дездемоны. Он отшатывается, ему кажется, что вернулось прошлое, он забывает, что он ее убил, лицо Отелло — Хидоятова озаряется счастливой улыбкой.
Но вот приходит страшная минута, когда перед Отелло раскрывается неумолимая правда: убивая Дездемону, он думал, что совершает подвиг, очищает мир от зла, и вдруг оказалось, что он — жертва гнуснейшей интриги негодяя Яго, что убийство Дездемоны — преступление, вызванное доверчивостью Отелло. Убивая Дездемону, он убил свою любовь. Он хочет восстановить справедливость. Отелло — Хидоятов действует полусознательно, как лунатик. Он хватает нож, ударяет себя в бок, падает и как слепой ползет по полу, затем низко опускает голову, приникает к полу и застывает.
Убивая себя, Отелло — Хидоятов своей кровью искупает вину. Он возвращает миру утраченную честность и уходит из жизни, которая стала ему тягостно ненужной.
Отелло в исполнении Хидоятова — человек Востока, пронизанный восточной мудростью, человек глубокого ума и напряженной мысли. В этом выражалась национальная самобытность трактовки Абрара Хидоятова.
У прекрасных исполнителей роли Отелло — армянского трагика В. Папазяна и грузинского актера А. Хоравы — в блеске их игры есть известная романтика, сказывающаяся порой в приподнятой подаче текста, порой в декоративности жеста и позы. Абрар Хидоятов свободен от этого. Он совершенно естественно произносит стихи трагедии, следя лишь за логикой и прямым смыслом фразы; он не навязывает своих эмоций зрителям, как это делали некоторые актеры, например Аира Олдридж, покоривший в 1858 году петербургскую публику своим Отелло.
Олдридж не был чужд сентиментальности. Он лил слезы перед убийством Дездемоны и вызывал к себе жалость, как большое доверчивое дитя, попавшее в беду.
Панаев, описывая в «Современнике» игру Олдриджа в «Отелло», отмечал, что зрители не уносили с собой такого гнетущего, тяжелого впечатления, которое обычно оставляли представления этой трагедии. Критик правильно приписывал это силе таланта Олдриджа, который вносил в образ Отелло большую человечность. У Хидоятова Отелло доверчив, не жалок и растерян, а решителен и суров, строг к низости окружающего мира и еще больше — к самому себе.