Первая половина гастролей Товарищества закончилась в субботу 4‑го марта утренним спектаклем «Дети солнца». Согласно существовавшим законоположениям на четвертой неделе запрещались всякие зрелища, поэтому возобновление гастролей было назначено на воскресенье 12‑го марта.

Четвертая неделя, — пишет в одном из писем Мейерхольд, — была для меня самая страдная. Пришлось репетировать много новых пьес, да еще было много волнений. Сняли административною властью «Евреев». Мы успели, таким образом, сыграть их всего только три раза… Полицмейстер не подписал афишу «Ганнеле». Послана телеграмма в главное управление по делам печати. Ответа еще нет. Ужасно.

В то же самое время Тифлис тревожат самые разнообразные политические слухи. В письме от 11 марта Мейерхольд пишет: «к нам долетают тревожные слухи, что готовится всеобщая забастовка и не только российская, но и всемирная. И здесь в воздухе какое-то таинственное молчаливое напряжение». В письме от 14‑го читаем: «сегодня я в ужасном настроении духа. Читал газету. В ней ужасное описание казни Шмидта. Господи, какой ужас, как я страдаю». В таких тревожных настроениях и переживаниях текла четвертая неделя.

Первыми по возобновлению спектаклями прошли «Юная буря» Разумовского, «Тюрьма» Свирского и «На пути в Сион» Шолом Аша. Наконец, 16‑го состоялось первое представление «Ганнеле», разрешенное главным управлением по делам печати, Вместе с «Ганнеле» в один вечер должен был идти «Зеленый попугай», но его постановку администрация категорически запретила. О «Ганнеле» рецензент «Тифлисского Листка» писал: «Если бы не некоторые недочеты в световых эффектах первого действия, недочеты, которые несколько скрадывали силу впечатления, я сказал бы, что поставлена “Ганнеле” безукоризненно. Последняя картина — это апофеоз режиссерского творчества».

А сам Мейерхольд в письме от 17 марта сообщал: «вчера с громадным успехом прошел спектакль “Ганнеле”. Сердце радовалось, потому что разные “Тюрьмы”, “Пути в Сион” очень повредили нам. Актеры не могли играть с наслаждением эту дребедень и проваливали. Публика ругалась и на пьесы и на исполнение».

Еще больше чем «Ганнеле» доставила Мейерхольду творческих волнений «Смерть Тентажиля», которую он поставил 19 марта, осуществив, таким образом, свое давнишнее стремление.

Постановке «Тентажиля» почти целиком посвящено письмо от 20 марта.

Вчера прошел спектакль будущего театра Метерлинка. Перед спектаклем я сказал речь… Публика слушала пьесу с благоговением. Особенно ошеломил первый акт. Публика была подготовлена кое-какими заметками, что спектакль будет поставлен по-новому. Но то, что она увидела, превзошло, по-видимому, всякие ее ожидания. Я поставил все акты в раме затянутой тюлем, за которым шло действие. Рама была из сукна темно-зеленого цвета. Партитура Саца исполнялась на фисгармонии в началах, в концах актов и в некоторых больших паузах (например, молитва первого акта, сцена борения со сном в третьем, сцена стона в четвертом акте). Костюмы были цветные, как в студии. И всю постановку, благодаря этому, пришлось выдержать не в стиле примитивов, а в тонах беклиновских картин. Беклин вышел настолько определенным, что его заметили решительно все. Это было для меня не идеально, но ценно, что цельно. В антрактах артисты не выходили на вызовы. После пятого акта начались грандиозные овации. Поднесен был адрес. Читал его Ракитин в гриме Агловаля. Вызваны были двадцать раз, если не больше.

В этом же письме мы находим оценку Мейерхольдом значения этого спектакля для себя лично:

Для меня этот спектакль ценен психологически. Работа сдана. И я имел возможность, кроме того, проверить режиссерские плюсы и минусы в постановке. Вот, что я думаю. Пьеса может быть поставлена в двух редакциях совершенно различных: первая — беклиновский пейзаж и позы Боттичелли, или вторая — примитивы марионеток. Но эти две редакции должны, по глубокому моему убеждению, играть две группы актеров: для беклиновского тона — вот эти, которые играли вчера, а для спектакля примитивов — какие-то другие. И вот этот последний спектакль будет идеален.

Впрочем, актерами, участвовавшими в тифлисской постановке Мейерхольд был не доволен «они играли не так, не так, — жалуется он — бледно, невдохновенно, сухо технически. Меня они раздражали. Ну, да что тут делать…». И далее восклицает: «когда появятся актеры будущего театра!».

Список речи, произнесенной Мейерхольдом перед началом спектакля и текст адреса, поднесенного Мейерхольду от лица учащейся молодежи, сохранились. Приводим эти документы полностью. Вот речь:

Прошлой зимой творил и вот теперь творю с товарищами своими на этой сцене перед вами, милостивые государи и милостивые государыни, и знаю ценность вашей чуткости. Я успел оценить степень подготовленности тифлисской аудитории к восприятию нового искусства и, мне кажется, лишним выступать перед вами с комментариями к сегодняшнему спектаклю.

И если я все-таки осмеливаюсь выступать перед вами сегодня с речью, то только потому, что я очень люблю Метерлинка. Это мой цветок ему в праздничный день первого спектакля «Смерти Тентажиля» на русском языке.

«А Пиппа пляшет» [пьеса Г. Гауптмана]. В этой пьесе один вопрошает другого: «А куда вы направляетесь, позвольте вас спросить?». Вот какой ответ прозвучал на это: «Старичок, нельзя быть любопытным. Не спрашиваю же я, зачем ты живешь, греешься у огня, ешь печеные яблоки».

Высочайшее из искусств — музыка. Высочайшее. Она нужна всем. Музыка всем дорога, всем дорога. Все ее любят. Но не все понимают. Не понимают и не объясняют, не спрашивают, зачем она живет, что она значит. И вместе с тем каждый находит себе ей объяснение. Смысл всякой музыки становится ясным, всякой. Это тогда, когда душа слушателя сливается с душой композитора.

Похоронный марш. Пусть композитор написал его по случаю смерти короля. Плачут при звуках похоронного марша, однако, не оттого, что умер король, а мать моя умерла, чей-то брат убит на войне, чья-то сестра стучит в окно тюрьмы, стонут люди, когда убивают людей… Вот содержание похоронного марша, вот его слова, вот его смысл, вот зачем она, эта музыка, этот высочайший род искусства.

«Смерть Тентажиля» — та же музыка. Тысяча зрителей. Тысяча объяснений, если только надо музыке давать объяснение.

И самое простое вот: здесь вы увидите смерть маленького брата в расцвете сил и горе сестры, которая не смогла спасти своего брата ни мольбой, ни смиренной молитвой, ни угрозой, ни лестью. Королева, о которой в пьесе так много говорят, это и есть смерть. Самое простое объяснение.

А попробуйте, когда будете слушать пьесу, милостивые государи и милостивые государыни, попробуйте негодовать вместе с Игреной не против смерти, а против причинности ее И значительность символа пьесы достигнет громадных высот. Не смерть, а тот, кто несет с собой смерть, вызывает негодование. И тогда остров, на котором происходит действие — наша жизнь. Замок там, за этими наводящими тоску мертвыми деревьями, замок в глубине до-липы, откуда не видны ни горы голубые, ни луга по ту сторону скал, замок этот — тюрьма.

«Тентажиль» — юное человечество, доверчивое, прекрасное, юное, чистое. И кто-то беспощадно казнит этих юных, прекрасных людей. Сестры, матери, дети тянутся к небу слабыми ручонками, молят о пощаде, молят о прощении, молят о помиловании, молят об освобождении. Напрасно, напрасно, никто не хочет слушать, никто не хочет знать. На нашем острове стонут и гибнут тысячи Тентажилей.

Адрес, украшенный копией с рисунка Дудле, гласил следующее:

Нам хотелось бы сегодня в день постановки «Смерти Тентажиля» приветствовать вас, творца идей «студии», нового мистического театра Ибсена, Метерлинка, Верхарна, приветствовать вас, режиссера, давшего провинции артиста-творца. Мы бессильны выразить словами благодарность за то слово в театральной рутине, которого так жаждет и провинция, и за ту трудную и неблагодарную, но интересную, благородную работу, которой вы хотите привить в публике новые вкусы и развить ее художественное понимание. Учащаяся молодежь.