своей же забавы.
Прошло немало времени, прежде чем Саймон отва-
жился рассказать дочери о последних подвигах Генри и его
тяжелых ранах, и в своем рассказе он постарался под-
черкнуть одно искупающее обстоятельство: что верный ее
возлюбленный отклонил почет и богатство, не пожелав
пойти на службу к Дугласу и сделаться профессиональным
воином. Кэтрин тяжко вздыхала и качала головой, слушая
повесть о кровавом вербном воскресенье на Северном
Лугу. Но она, как видно, рассудила, что люди по культуре и
утонченности не часто поднимаются над понятиями своего
времени и что в те жестокие дни, когда выпало им жить на
земле, безрассудная и безмерная отвага – такая, как у Генри
Смита, – все же предпочтительней, чем малодушие, при-
ведшее Конахара к гибели. Если оставались у нее на этот
счет сомнения, Генри их рассеял убедительными доводами,
как только здоровье позволило ему заговорить самому в
свою защиту:
– С краской в лице признаюсь тебе, Кэтрин: мне даже и
подумать тошно о том, чтобы ввязаться в битву. На том
поле такая была резня, что и тигр был бы сыт по горло. Я
решил повесить свой палаш и не обнажать его иначе, как
только против врагов Шотландии.
– Если призовет Шотландия, – сказала Кэтрин, – я сама
препояшу тебя мечом.
– И вот что, Кэтрин, – сказал обрадованный Гловер, –
мы закажем много месс за упокой души всех, кто пал от
меча Генри, и оплатим их щедрой рукой, это и совесть
нашу успокоит и примирит с нами церковь.
– На это дело, отец, – сказала Кэтрин, – мы употребим
сокровища злополучного Двайнинга. Он завещал их мне,
но, наверно, ты не захочешь смешать его гнусное, пахну-
щее кровью золото с тем, что ты сам заработал честным
трудом.
– Я лучше принес бы чуму в свой дом! – сказал, не ко-
леблясь, Гловер.
Итак, сокровища злодея аптекаря были розданы четы-
рем монастырям, с тех пор никто ни разу не усомнился в
правоверии старого Саймона и его дочери.
Генри обвенчался с Кэтрин через четыре месяца после
битвы на Северном Лугу, и никогда корпорации перча-
точников и молотобойцев не отплясывали танец меча так
весело*, как на свадьбе храбрейшего горожанина и краси-
вейшей девушки Перта. Десять месяцев спустя прелестный
младенец лежал в богато устланной колыбельке, и его
укачивала Луиза под песенку:
О, храбрый мой,
О, верный мой,
Он ходит в шапке голубой
Как значится в церковной записи, восприемниками
мальчика явились «высокий и могущественный лорд Ар-
чибалд, граф Дуглас, почитаемый и добрый рыцарь сэр
Патрик Чартерис из Кинфонса и светлейшая принцесса
Марджори, вдова его высочества принца Давида, покой-
ного герцога Ротсея». Под таким покровительством какая
семья не возвысилась бы в скором времени? И многие
весьма почтенные дома в Шотландии и особенно в Перт-
шире, как и многие именитые личности, отличавшиеся в
искусствах или на войне, с гордостью указывают, что ведут
свой род от Гоу Хрома и пертской красавицы.
«ПЕРТСКАЯ КРАСАВИЦА»
«Пертская красавица» относится к «шотландскому»
циклу исторических романов, которым начинается твор-
чество Вальтера Скотта-прозаика («Уэверли», «Пуритане»,
«Легенда о Монтрозе»). Написанная за четыре года до
смерти (1828), «Пертская красавица», пожалуй, наиболее
полно характеризует своеобразие созданной им формы
исторического романа.
Романтический пейзаж вводит нас в пеструю жизнь
средневекового города Перта, его улиц и площадей, в об-
щественный и домашний быт (сходки горожан, ночные
стычки, «божий суд» и т. п.) – «национально-исторический
колорит», пленивший современников Скотта. За сценами
народной жизни раскрывается более значительное содер-
жание истории. «Пертская красавица» рисует шотланд-
скую жизнь конца XIV века, но ее черты – остатки родового
быта, междоусобицы, соперничество феодалов, слабость
королевской власти, начало возвышения городов, – в об-
щем, достаточно характерны и для других европейских
стран, составляя социально-политический «колорит»
позднего средневековья.
В обрисовке действующих лиц последовательно вы-
держан социальный метод характеристики. Высокомерный
граф Дуглас, честолюбивый герцог Олбени, распутный
Ротсей, двуличный Рэморни – как бы вариации единого
образа придворно-феодального мира, характер и поведение
каждого из них вытекает из своеобразия его положения. От
феодалов резко отличаются горожане, причем особый ха-
рактер каждого из ремесленников во многом объясняется
профессией – например, мирный перчаточник Саймон
Гловер и воинственный кузнец-оружейник Гарри Гоу.
Демоническая фигура Двайнинга, его холодный ум, изо-
бретательность, презрение к окружающим связаны с про-
фессией аптекаря, а значит, по тому времени, естествоис-
пытателя (он учился медицине в Кордове у арабов), одного
из пионеров «свободомыслящих», в условиях своего века
одиночки, ставшего на путь преступления; социаль-
но-исторический колорит, реализм этого образа резко от-
личают его от «злодеев» в романах XVIII века.
Юмор и комизм характеров и положений также имеют
источником социальную жизнь определенной эпохи: эпи-
зод, где перчаточник отстаивает перед сыном сапожника
честь своего цеха, доказывая, что ремесло, которое «об-
служивает» руку, выше того, которое «работает» на ноги;
или комический образ Праудфьюта («хвастливого воина»
города Перта), шапочника по профессии, который во всем
подражает смелому кузнецу Гарри Гоу и за это платится
жизнью. Но и трагические ситуации непосредственно ко-
ренятся в социально-историческом. Такова сцена, где Ко-
нахар, юный вождь племени, накануне роковой для его
клана битвы признается своему воспитателю в том, что он
трус, – коллизия, которую Белинский сравнивал с гамле-
товской. Автор уже с первых страниц романа подготавли-
вает читателя к пониманию оснований этой коллизии.
Душа Конахара принадлежит двум разным мирам; ро-
дившись в лесу и взращенный горцем, он затем воспиты-
вается в семье горожанина, любит его дочь и под их
влиянием теряет первобытную, «дикую» цельность; семена
будущего, культуры, одерживают верх в его душе над
варварским прошлым – недаром последнего своего на-
ставника он под конец находит в отце Клименте, провоз-
вестнике новых, более гуманных взглядов на жизнь.
Тем самым мы подходим к концепции исторического
романа у Скотта. В «Пертской красавице» не только дана
картина определенного общества, его настоящее, но и на-
мечено историческое движение народной жизни – от глу-
бокого прошлого, через изображаемый исторический мо-
мент к еще далекому будущему. В этой динамике – жиз-
ненность художественной картины и существо высокого
историзма Скотта.
Три четко очерченные в романе группы действующих
лиц – горцы, феодальная знать и горожане – три социаль-
ных уклада, три ступени, «формации» в развитии шот-
ландского (и всего европейского) общества. С глубокой
симпатией изображен в романе шотландский клан – горцы,
потомки вольнолюбивых гэлов, кельтского племени, от-
стоявшего свою независимость еще в первые века нашей
эры в борьбе с римлянами, которым после завоевания
Англии так и не удалось проникнуть в Шотландию. Вплоть
до XVIII века горцы сохраняли патриархально-родовые
отношения, изображенные в романе во всей их поэтично-
сти. Кровными узами горцы спаяны не на жизнь, а на
смерть (см., например, сцену, где отец и восемь его сыно-