своей же забавы.

Прошло немало времени, прежде чем Саймон отва-

жился рассказать дочери о последних подвигах Генри и его

тяжелых ранах, и в своем рассказе он постарался под-

черкнуть одно искупающее обстоятельство: что верный ее

возлюбленный отклонил почет и богатство, не пожелав

пойти на службу к Дугласу и сделаться профессиональным

воином. Кэтрин тяжко вздыхала и качала головой, слушая

повесть о кровавом вербном воскресенье на Северном

Лугу. Но она, как видно, рассудила, что люди по культуре и

утонченности не часто поднимаются над понятиями своего

времени и что в те жестокие дни, когда выпало им жить на

земле, безрассудная и безмерная отвага – такая, как у Генри

Смита, – все же предпочтительней, чем малодушие, при-

ведшее Конахара к гибели. Если оставались у нее на этот

счет сомнения, Генри их рассеял убедительными доводами,

как только здоровье позволило ему заговорить самому в

свою защиту:

– С краской в лице признаюсь тебе, Кэтрин: мне даже и

подумать тошно о том, чтобы ввязаться в битву. На том

поле такая была резня, что и тигр был бы сыт по горло. Я

решил повесить свой палаш и не обнажать его иначе, как

только против врагов Шотландии.

– Если призовет Шотландия, – сказала Кэтрин, – я сама

препояшу тебя мечом.

– И вот что, Кэтрин, – сказал обрадованный Гловер, –

мы закажем много месс за упокой души всех, кто пал от

меча Генри, и оплатим их щедрой рукой, это и совесть

нашу успокоит и примирит с нами церковь.

– На это дело, отец, – сказала Кэтрин, – мы употребим

сокровища злополучного Двайнинга. Он завещал их мне,

но, наверно, ты не захочешь смешать его гнусное, пахну-

щее кровью золото с тем, что ты сам заработал честным

трудом.

– Я лучше принес бы чуму в свой дом! – сказал, не ко-

леблясь, Гловер.

Итак, сокровища злодея аптекаря были розданы четы-

рем монастырям, с тех пор никто ни разу не усомнился в

правоверии старого Саймона и его дочери.

Генри обвенчался с Кэтрин через четыре месяца после

битвы на Северном Лугу, и никогда корпорации перча-

точников и молотобойцев не отплясывали танец меча так

весело*, как на свадьбе храбрейшего горожанина и краси-

вейшей девушки Перта. Десять месяцев спустя прелестный

младенец лежал в богато устланной колыбельке, и его

укачивала Луиза под песенку:

О, храбрый мой,

О, верный мой,

Он ходит в шапке голубой

Как значится в церковной записи, восприемниками

мальчика явились «высокий и могущественный лорд Ар-

чибалд, граф Дуглас, почитаемый и добрый рыцарь сэр

Патрик Чартерис из Кинфонса и светлейшая принцесса

Марджори, вдова его высочества принца Давида, покой-

ного герцога Ротсея». Под таким покровительством какая

семья не возвысилась бы в скором времени? И многие

весьма почтенные дома в Шотландии и особенно в Перт-

шире, как и многие именитые личности, отличавшиеся в

искусствах или на войне, с гордостью указывают, что ведут

свой род от Гоу Хрома и пертской красавицы.

«ПЕРТСКАЯ КРАСАВИЦА»

«Пертская красавица» относится к «шотландскому»

циклу исторических романов, которым начинается твор-

чество Вальтера Скотта-прозаика («Уэверли», «Пуритане»,

«Легенда о Монтрозе»). Написанная за четыре года до

смерти (1828), «Пертская красавица», пожалуй, наиболее

полно характеризует своеобразие созданной им формы

исторического романа.

Романтический пейзаж вводит нас в пеструю жизнь

средневекового города Перта, его улиц и площадей, в об-

щественный и домашний быт (сходки горожан, ночные

стычки, «божий суд» и т. п.) – «национально-исторический

колорит», пленивший современников Скотта. За сценами

народной жизни раскрывается более значительное содер-

жание истории. «Пертская красавица» рисует шотланд-

скую жизнь конца XIV века, но ее черты – остатки родового

быта, междоусобицы, соперничество феодалов, слабость

королевской власти, начало возвышения городов, – в об-

щем, достаточно характерны и для других европейских

стран, составляя социально-политический «колорит»

позднего средневековья.

В обрисовке действующих лиц последовательно вы-

держан социальный метод характеристики. Высокомерный

граф Дуглас, честолюбивый герцог Олбени, распутный

Ротсей, двуличный Рэморни – как бы вариации единого

образа придворно-феодального мира, характер и поведение

каждого из них вытекает из своеобразия его положения. От

феодалов резко отличаются горожане, причем особый ха-

рактер каждого из ремесленников во многом объясняется

профессией – например, мирный перчаточник Саймон

Гловер и воинственный кузнец-оружейник Гарри Гоу.

Демоническая фигура Двайнинга, его холодный ум, изо-

бретательность, презрение к окружающим связаны с про-

фессией аптекаря, а значит, по тому времени, естествоис-

пытателя (он учился медицине в Кордове у арабов), одного

из пионеров «свободомыслящих», в условиях своего века

одиночки, ставшего на путь преступления; социаль-

но-исторический колорит, реализм этого образа резко от-

личают его от «злодеев» в романах XVIII века.

Юмор и комизм характеров и положений также имеют

источником социальную жизнь определенной эпохи: эпи-

зод, где перчаточник отстаивает перед сыном сапожника

честь своего цеха, доказывая, что ремесло, которое «об-

служивает» руку, выше того, которое «работает» на ноги;

или комический образ Праудфьюта («хвастливого воина»

города Перта), шапочника по профессии, который во всем

подражает смелому кузнецу Гарри Гоу и за это платится

жизнью. Но и трагические ситуации непосредственно ко-

ренятся в социально-историческом. Такова сцена, где Ко-

нахар, юный вождь племени, накануне роковой для его

клана битвы признается своему воспитателю в том, что он

трус, – коллизия, которую Белинский сравнивал с гамле-

товской. Автор уже с первых страниц романа подготавли-

вает читателя к пониманию оснований этой коллизии.

Душа Конахара принадлежит двум разным мирам; ро-

дившись в лесу и взращенный горцем, он затем воспиты-

вается в семье горожанина, любит его дочь и под их

влиянием теряет первобытную, «дикую» цельность; семена

будущего, культуры, одерживают верх в его душе над

варварским прошлым – недаром последнего своего на-

ставника он под конец находит в отце Клименте, провоз-

вестнике новых, более гуманных взглядов на жизнь.

Тем самым мы подходим к концепции исторического

романа у Скотта. В «Пертской красавице» не только дана

картина определенного общества, его настоящее, но и на-

мечено историческое движение народной жизни – от глу-

бокого прошлого, через изображаемый исторический мо-

мент к еще далекому будущему. В этой динамике – жиз-

ненность художественной картины и существо высокого

историзма Скотта.

Три четко очерченные в романе группы действующих

лиц – горцы, феодальная знать и горожане – три социаль-

ных уклада, три ступени, «формации» в развитии шот-

ландского (и всего европейского) общества. С глубокой

симпатией изображен в романе шотландский клан – горцы,

потомки вольнолюбивых гэлов, кельтского племени, от-

стоявшего свою независимость еще в первые века нашей

эры в борьбе с римлянами, которым после завоевания

Англии так и не удалось проникнуть в Шотландию. Вплоть

до XVIII века горцы сохраняли патриархально-родовые

отношения, изображенные в романе во всей их поэтично-

сти. Кровными узами горцы спаяны не на жизнь, а на

смерть (см., например, сцену, где отец и восемь его сыно-