вполне уместно так назвать их) были рады избавиться от

общества этих важных дам, сплошь потомственных дво-

рянок, когда те, полагая неудобным для себя сидеть за

одним столом с дочерью какого-то горожанина и бродяж-

кой-потешницей, с тем большей охотой отпустили их по-

гулять вокруг монастыря. Слева к нему примыкал густой –

с высокими кустами и деревьями – плодовый сад. Он до-

ходил до самого края обрыва, отделенный от него только

легкой оградой, такой невысокой, что глаз легко мог из-

мерить глубину пропасти и любоваться бурливыми вода-

ми, которые пенились, спорили и клокотали внизу, пере-

катываясь через каменный порог.

Красавица Кэтрин и ее приятельница тихо брели по

тропе вдоль этой ограды, любовались романтической кар-

тиной местности и гадали, какой она примет вид, когда

лето, уже недалекое, оденет рощу в листву. Они довольно

долго шли молча. Наконец веселая, смелая духом фран-

цуженка сумела одолеть печальную думу, навеянную всем

недавно пережитым, да и нынешними их обстоятельства-

ми.

– Неужели ужасы Фолкленда, дорогая Мэй, все еще

тяготеют над твоей душой? Старайся позабыть о них, как

забываю я. Нелегко нам будет идти дорогой жизни, если

мы не станем после дождя отряхивать влагу с наших на-

мокших плащей.

– Эти ужасы не позабудешь, – ответила Кэтрин. – Од-

нако сейчас меня больше тяготит тревога за отца. И не могу

я не думать о том, сколько храбрецов в этот час расстаются

с жизнью в каких-нибудь шести милях отсюда.

– Ты думаешь о битве шестидесяти горцев, про кото-

рую нам вчера рассказывали конники Дугласа? О, на такое

зрелище стоило бы поглядеть менестрелю! Но увы! Мои

женские глаза… Блеск скрестившихся мечей всегда слепит

их!.. Ах, что это – погляди туда, Мэй Кэтрин, погляди туда!

Наверно, крылатый гонец несет весть с поля битвы!

– Кажется, я узнаю человека, который бежит так отча-

янно, – сказала Кэтрин. – Но если это в самом деле он, его

гонит какая-то шалая мысль…

Так она говорила, а тот между тем направил свой бег

прямо к саду. Собачонка бросилась ему навстречу с неис-

товым лаем, но быстро вернулась, жалобно скуля, и стала,

прижимаясь к земле, прятаться за свою хозяйку, потому

что, когда человек одержим рьяным порывом какого-либо

неодолимого чувства, даже бессловесные твари умеют это

понять и боятся в такую минуту столкнуться с ним или

пересечь ему путь. Беглец так же бешено ворвался в сад.

Голова его была обнажена, волосы растрепались, его бо-

гатый кафтан и вся прочая одежда имели такой вид, точно

недавно вымокли в воде. Кожаные его башмаки были из-

резаны и разодраны, ноги в ссадинах и крови. Лицо дикое,

глаза навыкате, сам до крайности возбужден или, как го-

ворят шотландцы, «на взводе».

– Конахар! – закричала Кэтрин, когда он приблизился к

ней, должно быть ничего перед собой не видя, как зайцы

будто бы не видят ничего, когда их настигают борзые.

Но, окликнутый по имени, он сразу остановился.

– Конахар, – сказала Кэтрин, – или, вернее, Эхин

Мак-Иан! Что же это значит!. Клан Кухил потерпел по-

ражение?

– Да, я носил те имена, которые дает мне эта девушка, –

сказал беглец после минутного раздумья. – Да, меня име-

новали Конахаром, когда я был счастлив, и Эхином – когда

был у власти. Но больше нет у меня имени, и нет такого

клана, который ты сейчас назвала. И ты безумна, девушка,

когда говоришь о том, чего нет, тому, кого нет на свете…

– Несчастный!

– Почему несчастный, ответь? – закричал юноша. –

Если я трус и подлец, разве подлость и трусость не управ-

ляют стихиями?.. Разве не бросил я вызов воде? Но она

меня не захлестнула! И разве я не попирал земную твердь?

Но она не разверзлась, чтобы меня поглотить! Так смерт-

ному ли стать мне поперек пути!

– Боже, он бредит! – сказала Кэтрин. – Беги, зови на

помощь! Он не сделает мне зла, но, боюсь, он сотворит

худое над самим собой. Гляди, как он смотрит на ревущий

водопад!

Француженка кинулась исполнять приказание, и, когда

она скрылась с глаз, обезумевшему Конахару словно легче

стало на душе.

– Кэтрин, – начал он, – она ушла, и я скажу тебе все… Я

знаю, как ты любишь мир, как ненавидишь войну. Слушай

же… Вместо того чтобы разить врага, я предпочел отка-

заться от всего, что дорого человеку!. Я потерял честь,

славу, друзей – и каких друзей!. (Он закрыл лицо руками.)

О, их любовь была сильней, чем любовь женщины! К чему

я прячу слезы?.. Все знают мой позор, пусть видят все мою

скорбь. Да, все ее увидят, но в ком она пробудит состра-

дание?.. Кэтрин, когда я бежал как сумасшедший берегом

Тэя, меня поносили и мужчины и женщины!. Нищий, ко-

торому я кинул милостыню, чтоб купить хоть одно благо-

словение, брезгливо отшвырнул ее прочь, проклиная труса!

Каждый колокол вызванивал: «Позор презренному под-

лецу!» Скотина мычанием и блеянием, лютые ветры шу-

мом и воем, бурные воды плеском и рокотом вопили:

«Долой отступника!. » Девять верных гонятся за мною по

пятам, слабым голосом призывают: «Нанеси хоть один

удар, чтоб отомстить за нас, – мы все умерли за тебя!»

Несчастный юноша еще продолжал свои безумные

речи, когда в кустах зашелестело.

– Остался один только путь! – прокричал он, вскочив на

парапет, но пугливо оглянулся на чащу, сквозь которую

подкрадывались двое служителей, чтобы схватить его.

Однако, увидев поднявшуюся из-за кустов человеческую

фигуру, он отчаянно взмахнул руками над головой и с

возгласом: «Bas air Еаchin!» – бросился с обрыва в бу-

шующий водопад.

Нужно ли добавлять, что только пушинка не разбилась

бы в прах при падении с такой высоты? Но вода в реке

стояла высоко, и останки несчастного юноши не были

найдены. Предание дополнило его историю разноречивы-

ми легендами. По одной из них юный вождь клана Кухил

благополучно выплыл на берег много ниже Кэмпсийских

порогов, безутешный, блуждая в дебрях Ранноха, он

встретился там с отцом Климентом, который поселился

отшельником в пустыне и жил по уставу древних кулдеев.

Он обратил сокрушенного духом и кающегося Конахара,

говорит предание, и принял его в свою келью, где они

вместе проводили дни в посте и молитве, пока смерть не

унесла их, каждого в свой час.

По другой, более причудливой легенде Эхин Мак-Иан

был похищен у смерти народом эльфов – Дуун-Ши, как

зовут их горцы, и с той поры он бродит неприкаянный по

лесам и полям в оружии древних кельтов, но держа меч в

левой руке. Призрак его всегда является погруженным в

глубокую скорбь. Иногда кажется, что он вот-вот набро-

сится на путника, но, встретив смелое сопротивление,

всегда обращается в бегство. Эти сказания основаны на

двух особенностях его истории: он проявил малодушие и

покончил жизнь самоубийством. То и другое почти бес-

примерно в истории горца-вождя.

Когда Саймон Гловер, устроив Генри в своем доме на

Кэрфью-стрит, где его другу был обеспечен необходимый

уход, прибыл к вечеру того же дня в Кэмпсийскую обитель,

он застал свою дочь в жестокой лихорадке – так была она

потрясена всем, чему стала свидетельницей в последние

дни, и в особенности гибелью товарища детских лет. Бро-

дяжка певица ухаживала за нею, как самая заботливая и

усердная сиделка, и старый Гловер, тронутый ее привя-

занностью к Кэтрин, дал слово, что не его будет вина, если

когда-нибудь она возьмет в руки лютню иначе, как ради