придавил ее коленом и, правой рукой придерживая ее

задние ноги, левой протянул свой охотничий нож моло-

дому вождю, чтобы тот собственноручно перерезал жи-

вотному горло.

– Нельзя, Торквил. Делай свое дело и зарежь сам. Я не

должен убивать ту, что носит облик моей приемной матери.

Это сказано было с грустной улыбкой, и слезы стояли в

глазах говорившего. Торквил смерил взглядом юного во-

ждя, потом полоснул острым ножом по горлу лани так

быстро и твердо, что клинок прошел сквозь шею до по-

звонков. Потом вскочил на ноги, снова остановил на вожде

долгий взгляд и сказал:

– Что сделал я с этим оленем, я сделал бы с каждым

человеком, чьи уши услышали бы, как мой долт – прием-

ный сын – заговорил о белой лани и связал это слово с

именем Гектора.

Если раньше Саймону было ни к чему прятаться, то

теперь слова Торквила послужили к тому веской причиной.

– Не скрыть, отец Торквил, – сказал Эхин, – это выйдет

на белый свет.

– Чего не скрыть? Что выйдет на свет? – спросил Тор-

квил в недоумении.

«Да, страшная тайна! – подумал Саймон. – Чего доб-

рого, этот верзила, советник и доверенный вождя, не су-

меет держать язык за зубами, и, когда по его вине позор

Эхина получит огласку, отвечать буду я!»

Он говорил это себе в немалой тревоге, а сам между тем

умудрился из своего укрытия увидеть и услышать все, что

происходило между удрученным вождем и его поверен-

ным, – так подстрекало его любопытство, которое владеет

нами не только при обыденных обстоятельствах жизни, но

и при весьма знаменательных, хотя зачастую оно идет бок о

бок с самым недвусмысленным страхом.

Торквил ждал, что скажет Эхин, а юноша упал ему на

грудь и, упершись в его плечо, нашептывал ему в ухо свою

исповедь. Богатырь лейхтах слушал в изумлении и, каза-

лось, не верил своим ушам. Словно желая увериться, что

это ему говорит сам Эхин, он слегка отстранил от себя

юношу, заставил выпрямиться и, взяв его за плечи, смотрел

на него широко раскрытыми глазами, точно окаменев. И

таким стало диким лицо старика, когда вождь договорил,

что Саймон так и ждал: он сейчас с омерзением отшвырнет

от себя юношу, и тот угодит в те самые кусты, где он при-

таился. Его присутствие откроется, и это будет и неприятно

и опасно! Но совсем по-другому проявились чувства Тор-

квила, вдвойне питавшего к своему приемному сыну ту

страстную любовь, какая у шотландских горцев всегда

присуща отношениям такого рода.

– Не верю! – вскричал он. – Ты лжешь на сына твоего

отца… Ты лжешь на дитя твоей матери… Трижды лжешь

на моего питомца! Призываю в свидетели небо и ад и

сражусь в поединке с каждым, кто назовет это правдой!

Чей-то дурной глаз навел на тебя порчу, мой любимый.

Недостаток, который ты называешь трусостью, порожден

колдовством! Я помню, летучая мышь погасила факел в

час, когда ты родился на свет – час печали и радости.

Приободрись, дорогой! Ты отправишься со мной в Айону,

и добрый святой Колумб* с целой ратью святых и ангелов,

покровителей твоего рода, отберет у тебя сердце белой

лани и вернет тебе твое украденное сердце.

Эхин слушал, и было видно, как жадно хочет он пове-

рить словам утешителя.

– Но, Торквил, – сказал он, – пусть это нам и удастся –

роковой день слишком близок, и, если я выйду на арену,

боюсь, мы покроем себя позором.

– Не бывать тому! – сказал Торквил. – Власть ада не так

всемогуща. Мы окунем твой меч в святую воду… вложим в

гребень твоего шлема плакун-траву, зверобой, веточку

рябины. Мы окружим тебя кольцом, я и твои восемь

братьев, ты будешь как за стенами крепости.

Юноша опять что-то беспомощно пробормотал, но та-

ким упавшим, безнадежным голосом, что Саймон не рас-

слышал, тогда как громкий ответ Торквила явственно до-

шел до его слуха:

– Да, есть возможность не дать тебе сразиться. Ты са-

мый младший из тех, кому предстоит обнажить меч. Слу-

шай же меня, и ты узнаешь, что значит любовь приемного

отца и насколько она превосходит любовь кровных роди-

чей! Самый младший в отряде Хаттанов – Феркухард Дэй.

Мой отец убит его отцом, и красная кровь кипит, не ос-

тывшая, между нами. Я ждал вербного воскресенья, чтоб

остудить ее. Но горе мне!. Ты понимаешь сам, крови

Феркухарда Дэя никогда не смешаться с моею кровью,

даже если слить их в один сосуд, и все же он поднял взор

любви нa мою единственную дочь, на Еву, красивейшую из

наших девушек. Ты поймешь, что я почувствовал, когда

услышал о том: это было, как если бы волк из лесов Фер-

рагона сказал мне: «Дай мне в жены твое дитя, Торквил».

Моя дочь думает иначе. Она любит Феркухарда. Румянец

сбежал с ее щек, и она исходит слезами, страшась пред-

стоящей битвы. Пусть она только посмотрит на него бла-

госклонно, и он, я знаю, забудет род и племя, оставит поле

боя и сбежит с нею в горы.

– Если он, младший из воинов клана Хаттан, не явится,

то и я, младший в клане Кухил, не должен буду участвовать

в битве, – сказал Эхин, и при одной только мысли, что

спасение возможно, у него порозовело лицо.

– Смотри же, мой вождь, – сказал Торквил, – и сам

посуди, как ты мне дорог: другие готовы отдать за тебя

свою жизнь и жизнь своих сыновей – я жертвую ради тебя

честью моего дома.

– Мой друг, мой отец! – повторял вождь, прижимая

Торквила к груди. – Какой же я жалкий негодяй, если в

своем малодушии готов принять от тебя эту жертву!

– Не говори так… у зеленых лесов есть уши. Вернемся в

лагерь, а за дичью пришлем наших молодцов. Псы, назад,

по следу!

К счастью для Саймона, легавая окунула нос в кровь

оленя, а не то она непременно учуяла бы Гловера, залег-

шего в кустах, но так как сейчас острый нюх ее был при-

туплён, она спокойно последовала за борзыми.

Когда охотники пропали из виду, Гловер выпрямился и,

свободно вздохнув, пошел в обратную сторону так быстро,

как позволяли его годы. Его первая мысль была о верности

приемного отца:

«Дикие горцы, а какие верные и честные у них сердца!

Этот человек больше похож на исполина из какого-нибудь

романа, чем на человека из персти земной, как мы грешные,

и все же добрые христиане могут взять его за образец

преданности. Но какая глупость! Тоже придумал – выма-

нить из стана врагов одного бойца! Точно Дикие Коты не

найдут на его место хоть двадцать других!»

Так думал Гловер, не зная, что издан строжайший указ,

запрещающий в течение недели до и после сражения кому

бы то ни было из двух борющихся кланов либо из их дру-

зей, или союзников, или вассалов подходить к Перту ближе

чем на пятьдесят миль, и что этот указ постановлено про-

водить в жизнь вооруженной силой.

Когда наш приятель Саймон прибыл в дом пастуха, его

там ожидали и другие новости. Принес их отец Климент,

явившийся в далматике, то есть плаще пилигрима, так как

он уже собрался возвращаться на юг и пришел проститься с

товарищем по изгнанию или взять его с собой в дорогу,

если тот захочет.

– Но почему, – спросил горожанин, – вы вдруг реши-

лись вернуться, не смущаясь опасностью?

– Разве ты не слышал, – сказал отец Климент, – что граф

Дуглас потеснил Марча с его союзниками-англичанами

обратно за рубеж и ныне добрый граф приступил к ис-

правлению зла внутри государства? Он отписал королю,

требуя отмены полномочий, предоставленных комиссии по

искоренению ереси, поскольку ее действия означали вме-

шательство в дела человеческой совести, граф требует да-