— Рудаков никогда не признается, — задумчиво сказала Наташа, — он такой человек — принципы превыше всего. Знаете, что он мне сказал? Много чего неприятного, и, главное, он думает, что это вы во всем виноваты. Как я с этим намучалась.

Она отвернулась, желая скрыть выступившие слезы.

— Наташа, не плачьте, пожалуйста, — Виктор Сергеевич взял ее за руку, — ради Бога, успокойтесь! Мы еще поборемся!

— Да… — Наташа взяла салфетку, промокнула кончики глаз и попыталась улыбнуться, но получилось неважно, — Пролёткин… Пролёткин сказал, что Тёму либо посадят надолго, либо, если оправдают, вообще могут убить.

Загорский молчал, и Наташа поняла: это действительно так. Она заплакала.

— Ну, ну, Наташенька, успокойтесь! Пожалуйста! Поверьте, я сделаю все от меня зависящее!

Его слова звучали очень убедительно, но Наташа не могла сдержать слез.

— Наташенька, пожалуйста!

И тут она сделала то, чего никак не могла ожидать от себя. Скользнула со стула и осталась стоять на коленях.

— Виктор Сергеевич, прошу вас, — зачастила Наташа, — помогите, я не знаю, кого просить, пожалуйста… Тёма ни в чем не виноват, не надо его наказывать, прошу вас помогите! А я… я все сделаю!

Загорский вскочил с места и принялся ее поднимать.

В этот самый момент откинулась портьера, и вошел официант с бутылкой воды на подносе. Увидев Наташу, стоящую на коленях перед раскрасневшимся от волнения Загорским, он изобразил на лице понимающее выражение и вышел.

Загорский чрезвычайно смутился, чертыхнулся, подхватил Наташу, поднял и усадил на стул.

— Наташенька, ради Бога, успокойтесь!

— Виктор Сергеевич! Вы же сильный и честный… помогите!

Услышав такие слова, Загорский выпрямился, прямо посмотрел в глаза Наташе и, не раздумывая, сказал:

— Я клянусь! Слышите, Наташенька, я клянусь, что не дам в обиду вашего Рудакова! Чего бы мне это не стоило! Для вас, Наташенька, я готов драться со всем миром.

И тот час же пожалел о своем порыве.

Добрый-Пролёткин давно не видел шефа в таком состоянии. Виктор Сергеевич явно нервничал и был сильно расстроен. Впервые за все время он сорвался на секретаря, принесшего остывший чай, хотя, по правде говоря, этот самый чай не сильно отличался от крутого кипятка.

— Что с Султаном? — буркнул Загорский, отодвинув стакан.

— Султан ждет результатов, — бодро отрапортовал Добрый-Пролёткин.

— Как там его люди?

— Очень старательные мальчики. Ходят за мной по пятам, возят на машине. Забавные такие.

— Забавные, — усмехнулся Виктор Сергеевич, — ты смотри, осторожнее, эти забавные мальчики голову отвернут и не поморщатся. К тому же, лишние уши не нужны.

— Лишних ушей нет, — серьезно ответил советник, — когда надо, я оставляю их в одиночестве. Старательные, но не слишком сообразительные.

— А вы игрок, Иван Степанович!

— Отчего же не сыграть? Надо уметь развлекаться.

— Хорошо. По вашему мнению, как долго Султан готов ждать?

— Достаточно долго. Для него главное результат — наказание Рудакова.

Виктор Сергеевич взял стакан, тонко звякнувший о серебряный подстаканник, сделал глоток и бросил в рот орешек.

— И что там с наказанием?

— Все по плану. Нет, правда, признания Рудакова, я пытался договориться с ним через адвоката и жену, но безуспешно. Упертый. На самом деле, никакого признания не требуется — есть показания свидетелей. СМИ работают — он уже лидер экстремистов-националистов, так что отправится надолго. Султан готов на скидку, если Рудаков признает вину и приползет на коленях. Такой, понимаете, восточный деспот. А Рудаков ползти пока не собирается. Следаки злятся, хотят еще надавить, у них это просто, а я торможу. Да, кстати, остался формальный момент — прямо сейчас для полного комплекта берут показания у потерпевшего абрека, с него уже сняли все обвинения. Для МВДэшников главное, что дело раскрыто, обвиняемый есть, а кто — неважно.

— Он, говорят, талантливый? — спросил Загорский, думая о чем-то своем.

— Говорят. Но ничего, еще говорят, что талант питается страданиями, так пусть пострадает — несколько лет на зоне для этого — то, что надо.

— Так, — сказал Загорский, четко выговаривая слова, — задача меняется. Признания не будет. Это первое. Второе — Рудаков выходит на свободу. И третье. С его головы не упадет ни один волос.

Добрый-Пролёткин даже подпрыгнул на месте.

— Но это невозможно! Ломаются все договоренности с Султаном и МВДэшниками! Виктор Сергеевич, будет большая война!

— Пустое, — резко махнул рукой Загорский, — война так война.

— Виктор Сергеевич, но по плану…

— Это не обсуждается. Вы все поняли?

Добрый-Пролёткин, наконец, успокоился и смиренно произнес, разведя руками:

— Все.

— Ну и прекрасно. Исполняйте.

Когда советник ушел, Виктор Сергеевич вызвал начальника охраны и приказал послать человека приглядеть за Наташей. Жизненный опыт говорил, что предчувствием нельзя пренебрегать.

Как ни странно, советники Гофман и Добрый-Пролёткин, хотя и тесно сотрудничали по многим вопросам, очень редко встречались наедине. А нечастые встречи предпочитали проводить в буфете Администрации Президента на Старой площади. Такой выбор только на первый взгляд может показаться странным, на самом деле, если бы вы попробовали настоящую густую сметану в граненых стаканах или волшебный компот из сухофруктов, то вполне бы его поняли. А шкворчащие куриные котлетки с картофельным пюре — не каким-нибудь порошковым, а настоящим, из лучшей белорусской картошечки? А капустные шницели в хрустящей корочке? А молочные сосиски с зеленым горошком?

Ходили упорные слухи, что заведующий буфетом, человек весьма преклонного возраста, занимал должность еще со времен Иосифа Виссарионовича, меняя лишь название ведомства, к которому относилось это предприятие общественного питания. Тогда, в далеком пятьдесят первом, один из заместителей министра госбезопасности, заскочив в буфет, скушал бутерброд с красной рыбой и отправился с острым отравлением прямиком на больничную койку. Естественно, заведующего немедленно арестовали, на скорую руку объявили английским шпионом и уже собрались устраивать громкий процесс с очевидным расстрельным приговором, как вмешался случай.

Всемогущий Лаврентий Палыч Берия, вспомнив чудесные блинчики с творогом, которые были личным произведением незадачливого заведующего, послал за ними, а когда узнал, что автор сего десерта находится в подвалах вверенного ему учреждения, устроил подчиненным страшный разнос, а пострадавшему замминистра посоветовал мыть руки перед едой.

Как бы то ни было, с тех пор завбуфета относился к качеству блюд как к вопросу жизни и смерти. Такая вот школа — куда так кулинарным техникумам и институтам питания!

Интересное совпадение: когда господа советники собирались побеседовать тет-а-тет, буфет немедленно пустел, словно остальные сотрудники внезапно теряли интерес к еде и не желали выпить чашку-другую ароматного кофе.

— Напрасно вы, Карл Иммануилович, предпочитаете дорогие рестораны, — говорил Добрый-Пролёткин, кушая заправленный ароматным подсолнечным маслом салат из капусты и морковки, — разница — исключительно в подаче.

— Не скажите, — снисходительно отвечал Гофман, — у вас просто очень нетребовательный вкус. Его, знаете ли, надо развивать, тренировать, а если на капусточке прозябать — как тогда сможете отличить буайбес от, скажем, марсельской ухи.

— А зачем я должен отличать ваш буайбес, если есть такая прекрасная капусточка?

— Да, — вздохнул Гофман, — похоже, и здесь мы не сойдемся.

— И не надейтесь. Скажите, лучше, зачем Наташе звонили?

— Все в пределах правил, — быстро ответил Карл Иммануилович, — ничего предосудительного. Я просто посоветовал ей пообщаться с Виктором Сергеевичем. Тем более, что шеф в этом сам заинтересован. Не так?

— Формально все так, — неохотно согласился Добрый-Пролёткин.