Рудаков широко улыбнулся.

— Я, знаете, как-нибудь… Багажа нет.

Он показал пластиковый пакет с вещами, еще раз хлопнул по машине, развернулся и пошел прочь.

— Тёма!

Дискин закричал так громко, что Рудаков остановился и оглянулся. Иосиф Давидович выскочил на тротуар, оставив дверцу открытой, и стоял потерянный, с опущенными руками и просительным взглядом.

— Тёма, прошу вас! Очень прошу! Ну, хотите, на колени встану.

Рудаков медленно подошел, посмотрел на печальное лицо Дискина, на машину, на пустую автобусную остановку и сказал:

— Не надо на колени. Поехали.

Издатель расцвел, затолкал Рудакова в машину, вприпрыжку обежал капот и уселся за руль.

Минут десять они проехали в молчании, пока не остановились на светофоре у Третьего Кольца.

— Артемий, — решился, наконец, Дискин, — мне очень нужно с вами поговорить.

— Говорите, — ответил Рудаков, сосредоточенно глядя в окно.

— Можно не здесь? Как вы относитесь к кружечке хорошего пива?

— Не сейчас. Я насквозь провонял тюрьмой. Сначала горячий душ.

— Зачем душ! — воскликнул Дискин, — Это я, старый дурак, должен был заранее подумать! Пойдемте в баню, а? Сандуны?

— Иосиф Давидович, я хочу домой.

— Тёма, послушайте старого опытного человека. Давайте сначала поговорим. Вы помните, когда я о чем-то вас просил?

— Нет.

— А сейчас прошу. Заметьте, второй раз. Это нужно и мне и вам.

— Ну, хорошо, — сказал Рудаков, — только никакой бани. И пива. Голова болит. Кофе с молоком. Почему-то три дня хочу кофе с молоком. У вас такое бывает?

Дискин затормозил так резко, что не пристегнутый Рудаков едва не вылетел из кресла, а ехавшая сзади машина возмущенно засигналила.

— А вот и кофейня, — жизнерадостно воскликнул Дискин, — на ловца, как говориться… Пошли!

В кафе Иосиф Давидович принялся очень внимательно изучать меню, но когда подошел официант, попросил стакан воды без газа. Рудаков заказал кофе с молоком, но, сделал глоток, почувствовал сильнейшую тошноту и отодвинул чашку.

— Не понравилось? — участливо спросил Дискин.

— Не хочу.

— Но, может, еще захотите…

Издатель откашлялся, собрался с духом и сказал неожиданно высоким голосом:

— Артемий, знаете… я хотел попросить у вас прощения.

Рудаков ничего не ответил. Он смотрел в окно на проезжающие машины.

— Артемий, я все понимаю. Я очень виноват. Но послушайте меня…

— Собака, — вдруг сказал Рудаков.

— Что? — опешил Дискин.

— Смотрите, собака переходит улицу на зеленый свет. Интересно, это эволюция? Она умнеет?

Издатель тяжело вздохнул.

— Я понимаю вас. На вашем месте я даже не стал бы разговаривать. Но вы — человек великодушный. Поверьте, никто так меня не презирает, как я сам. Подумать только, одна ошибка… хотя нет, это не ошибка. Преступление. Один раз — и чувствуешь себя последним подонком.

— Почему? — удивился Рудаков.

— Тёма, прошу вас, не надо так. Знаете, я готовил заранее сильную речь. А я умею говорить, поверьте. Я хотел рассказать, как меня запугивали, угрожали семье, вывозили за город… А ведь ничего этого не было! Ни-че-го! Они просто попросили сделать одолжение! А я… Я испугался. Не чего-то конкретного, а так… предстоящей суеты. А на следующий день почувствовал такое… Это даже не стыд. Я умер, понимаете, умер как человек. А у меня дети, и я должен им смотреть в глаза!

— Правда, не понимаю, почему вас это так волнует. Вы хотите, чтобы я вас простил? Хорошо. У меня нет к вам никаких претензий. Вы довольны?

Взгляд Дискина мог разжалобить голодного графа Дракулу.

— Вы говорите, чтобы просто отвязаться от старого еврея. А он хочет искупить свою вину.

— Перестаньте, — ровно сказал Рудаков, — ни в чем вы не виноваты. Будем считать, что это просто случайность. У вас все?

— Нет-нет, заторопился Дискин, — я хотел бы отчитаться.

— Что сделать?

— Смотрите…

Иосиф Давидович достал из-под стола портфель и выудил оттуда толстую тетрадь.

— У меня все записано…

Он открыл тетрадь и, близоруко щурясь, начал водить пальцем по строчкам.

— Вот, смотрите, на адвоката… первый платеж пятнадцать… потом еще тридцать две… потом… ну, словом, вы найдете. Итого на адвоката ушло пятьсот восемь тысяч.

— Вы хотите, чтобы я их вернул?

— Ни боже мой! — вскинул руки Дискин. — я просто хочу отчитаться!

Он достал из портфеля туго набитую борсетку и положил на стол.

— Тёма, вам нужны деньги!

— Нужны, — усмехнулся Рудаков.

— Я не спрашиваю, а утверждаю. Здесь миллион. Рублей, конечно. Он ваш. Будем считать это моральной компенсацией.

Рудаков немного подумал и пододвинул борсетку к себе.

— Деньги — это хорошо.

— Слава Богу! Лучше, знаете, поздно, чем не вовремя! И тетрадочку тоже возьмите!

— Спасибо, можете оставить себе.

— Возьмите, возьмите, мне так спокойнее будет.

Рудаков взял тетрадь, пролистнул ее и положил на стол.

— Странный вы человек, Иосиф Давидович. Зачем вам все это?

Дискин заерзал на стуле, как будто обнаружил там кнопку.

— Сам не ожидал от себя. Как много хочется вам объяснить, но не буду. Оправдываться нельзя, надо искупать. Вы — человек умный и добрый, может, когда-нибудь простите по-настоящему.

— А вы знаете, — вдруг сказал Рудаков дрогнувшим голосом, — я тоже много чего передумал. Сначала я ненавидел вас и Ваньку. Потом Наташу. Потом вообще всех. А прошло время, совсем немного, и я понял, что все это — ерунда. Я научился ценить то, что имею. Вы знаете, как здорово иметь собственную зубную щетку?

— Зубную щетку?

— Да. Когда она есть — это счастье. А у меня жена, дом… что еще надо? Будут дети — здорово ведь!

— О, да! Дети — истинное счастье!

— Вот видите! Так что можете считать, я простил. И вас, и всех. Что было, то было, но… Все проходит. А теперь я — домой.

— Я подвезу, — заторопился Дискин.

— Не нужно, я сам!

— Секундочку…

Издатель подозвал официанта, потребовал счет, нацепил очки, раскрыл и присвистнул:

— Ну и цены здесь!

Он посмотрел на вставшего Рудакова поверх очков, вздохнул и сказал:

— С вас триста восемьдесят рублей за кофе. Я заплачу за воду — сто пятьдесят. А чаевые, ладно, поделим пополам, по пятнадцать рублей. Так что с вас — триста девяносто пять. Если что — у меня есть сдача!

Дверь в квартиру была приоткрыта, и прямо на полу, опершись спиной о стену и вытянув ноги, сидел человек в тренировочных штанах и лаковых туфлях на босу ногу. Он держался руками за голову и тихо стонал, скорее демонстративно, чем от боли.

Это был живущий на четвертом этаже известный скандалист и дебошир, из-за которого постоянно отключали лифт, два раза горел мусоропровод, а однажды случилась грандиозная драка, затронувшая весь дом. Рудаков знал его фамилию — Иванов, а имени не помнил. На этот раз гражданин Иванов выглядел испуганным и поведал, что увидел открытую дверь и решил посмотреть, не случилась ли какая беда. Однако пройти не удалось — он поскользнулся на пороге и пребольно ударился головой о косяк. Продемонстрировав философское отношение к неприятностям, любознательный хулиган повторил попытку. Все закончилось подвернутой стопой и повторным боданием с косяком.

Иванов оказался человеком целеустремленным, тем более что открытая дверь манила его как магнит, но всякий раз случалось досадная череда событий, неизменно заканчивающаяся травмой головы на самом пороге.

Рудаков сильно сомневался в бескорыстности неудачливого гостя, однако спорить не стал, а вошел в прихожую. Иванов зажмурил глаза, ожидая увидеть падение и удар, но ничего подобного не случилось. Тогда отъявленный хулиган и бытовой злодей с четвертого этажа быстро перекрестился, поднялся, держась за стену, и на негнущихся ногах заковылял по лестнице вниз.

— Наташа! — громко сказал Рудаков.

Мутные пылинки рассеивали солнечный свет, пробивающийся сквозь раскрытые занавески, на журнальном столике стояли две пустые чашки, сахарница и высыхала лужица кофе, пролитого, по-видимому, впопыхах. Прямо посреди комнаты вызывающе красовались Наташины тапочки, а на диване лежал халат. Это невозможно. У Наташи было не так много домашних привычек, но две из них полагалось соблюдать неукоснительно: тапочки — на ногах или в прихожей, халат — на плечах или в ванной. Для забывчивого Рудакова на зеркале висел желтый стикер с соответствующим напоминанием.