— Говорю тебе, изыди! — снова возопил священник.

— Вы меня ни с кем не путаете? — хладнокровно поинтересовался Карл Иммануилович.

Только сейчас все присутствующие оправились от изумления. Иеромонах Тихон ухватил отца Сергия за рукав, желая усадить на место, и при этом громким шепотом призывая прийти в себя и не позорить Церковь, прочие же принялись успокаивать Гофмана, который, впрочем, вовсе не казался оскорбленным. Исключение составлял ребе Шмулевич — справившись с зевотой, он с тонкой улыбкой наблюдал за происходящим.

Но Отец Сергий не желал успокаиваться. Вырвав рукав из цепких пальцев собрата, он троекратно перекрестился и в третий раз призвал Гофмана покинуть заседание:

— Святым крестом заклинаю тебя: изыди!

— Извините, любезнейший, — сухо сказал Карл Иммануилович, — но я не понимаю, почему должен уходить. Не вижу причин.

Иеромонах Тихон поднялся и попытался, как мог, разрядить ситуацию:

— Мы приносим глубочайшие извинения вам, Карл Иммануилович, и всем присутствующим. Отец Сергий почувствовал себя плохо, мы вынуждены покинуть заседание!

Но возмутитель спокойствия отец Сергий сердито заявил:

— Я чувствую себя очень хорошо. Я не потерял рассудок и прекрасно понимаю, что говорю!

Иеромонах Тихон растерянно развел руками и опустился на место.

— Так значит, — спросил Гофман, — вы считаете меня — я прошу прощения за произнесение неуместных в высоком собрании слов — дьяволом? Я правильно понял?

Как только прозвучало слово «дьявол», все затихли, предоставив высказываться отцу Сергию и Гофману.

— Так есмь!

— И какие же у вас основания для этого? Вы видите рога или хвост? От меня пахнет серой?

— Мне ли не узнать врага, с которым сражаюсь всю жизнь?

— Помилуйте, но вы всего лишь человек, существо слабое, можете ошибаться! Нельзя же строить обвинения на основании игры воображения! Мало ли, что вам может показаться!

— Я не обвиняю, — отрезал отец Сергий, — нельзя обвинять зверя, в том, что он зверь. Я призываю: изыди и оставь нас.

Гофман принял задумчивый вид.

— Но как же я могу уйти в рабочее время? За кого бы вы меня не принимали, прежде всего, я — ответственный сотрудник Администрации Президента, и не волен распоряжаться своим временем. Что же делать? И потом, согласитесь, призыв «изыди» по отношению к государственному чиновнику моего ранга звучит слишком либерально, особенно из уст служителя Церкви.

Такая постановка вопроса привела отца Сергия в замешательство, с которым он, впрочем, быстро справился:

— Враг может принимать тысячи личин, но ему не укрыться от света Церкви!

— Ну, посудите сами, — увещевающее сказал Гофман, — при приеме на работу соответствующие органы проводили такую проверку, что враг рода человеческого, был бы немедленно изобличен. Вы же не будете сомневаться в компетентности наших органов?

— Ловко же ты умеешь играть словами, переворачивая значение и смысл! Но вижу я твою сущность и не позволю…

— Ну, господа, — миролюбиво сказал решивший снова вмешаться иеромонах Тихон, — давайте все успокоимся!

— Лично я спокоен, — пожал плечами Гофман, — если уважаемый отец Сергий сядет, мы можем начать работу.

— Поддерживаю, — заявил ребе Шмулевич, — вы можете продолжить теологическую дискуссию позже, а у меня через три часа самолет на Женеву. Скажите, пожалуйста, какая разница кто у нас есть кто, главное, чтобы дело выполнилось качественно и в срок.

Но отец Сергий успокаиваться не собирался. Наоборот, он сорвал с груди серебряное распятье, поднял над головой и попытался залезть на стол, то ли для большей убедительности, то ли желая как следует приложить Гофмана.

Тут уже все присутствующие сообразили, что на их глазах происходит нечто совсем безобразное, и просто вынуждены были вмешаться. Отца Сергия коллективными усилиями скрутили, хотя он отбивался как лев и даже опрокинул Ходжи Талгата Ибрагимова, но силы были неравны, тем более что подоспели ФСОшники в черных костюмах, которые очень профессионально защелкнули наручники и на руках вынесли несчастного священника из зала. Отец Сергий вырывался, кричал и выкрикивал слова молитв.

Надо отдать должное Гофману — все это время он сохранял полнейшее спокойствие.

Когда все закончилось, поднялся иеромонах Тихон и принес извинения председателю и пострадавшему — ушиб локтя при падении — Ходжи Талгату Ибрагимову.

Гофман кивнул, предложил не терять больше времени и начал, наконец, вступительное слово.

Тем временем отца Сергия доставили в медпункт, где диагностировали нервный срыв и сделали укол успокаивающего. Еще через десять минут прибыла карета скорой помощи, которая отвезла притихшего священника в Центральную Клиническую больницу, где ему предстояло пробыть по меньшей мере пару недель.

И здесь нельзя не отметить отзывчивость и благородство сотрудников Администрации Президента. Уже на следующий день отец Сергий получил красивую открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, дальнейших успехов на стезе служения Церкви и надеждой на долгое и плодотворное сотрудничество. Подписана была открытка сопредседателем комиссии И.С. Добрым-Пролёткиным.

День для Карла Иммануиловича выдался необыкновенно хлопотным. После заседания комиссии, отмеченного глупым и неприятным инцидентом, последовало совещание у Загорского. Добрый-Пролёткин, похоже, окончательно запутался в собственных хитроумных построениях, и требовался срочный мозговой штурм, чтобы вернуть событиям правильное направление. Вопрос в одном: какое направление считать правильным, и где находится конечная точка? Во всяком случая — не там, куда ведет Иван Степанович. Именно поэтому все совещание Гофман промолчал, размышляя о мерах противодействия планам Доброго-Пролёткина, мерах осторожных и деликатных, способных помочь достижению правильного результата и при этом не вызвать ненужного скандала.

Домой Карл Иммануилович попал около полуночи. Отпустил машину, прошел мимо сонного консьержа и только собрался вызывать лифт, как зазвонил мобильный.

— Я слушаю.

Гофман никогда не смотрел на определитель номера, прежде чем ответить, сам он объяснял, что это неискоренимая привычка, пришедшая из советского прошлого. Звонит телефон — значит надо поднимать трубку.

— Карл Иммануилович?

— Да, я вас слушаю.

— Здравствуйте, это Виктор Колхозных.

— Да-да, узнал.

— Карл Иммануилович, мы можем сейчас встретиться?

— А не поздно?

— Уверяю вас, встреча, прежде всего, интересна вам.

— Хорошо, давайте.

— Машина ждет у подъезда.

— Выхожу.

— С нетерпением жду.

Виктор Петрович Колхозных — это человек, чье приглашение игнорировать было неразумно. В российском списке Форбса он уверенно занимал шестую строчку. Сам Виктор Петрович, правда, считал, что должен находиться на первом месте, и в преуменьшении его состояния виноваты завистники. Вообще-то, обе оценки были неправильными, на самом деле он был третьим, пропустив вперед только двух сенаторов, которые, к слову, в Форбсе не упоминались вообще.

Вполне возможно, неточности возникли ввиду сложности определения реальной стоимости активов — двух металлургических и трубопрокатного заводов, десятка угольных шахт и разрезов, порта на Черном море, транспортных и телекоммуникационных компаний, нескольких банков, а также невообразимого количества всяческой недвижимости в столице.

Через полчаса Мерседес с Гофманом на заднем сиденье въезжал в ворота поместья Колхозных на Рублево-Успенском шоссе неподалеку от Жуковки.

Дверцу машины распахнул дворецкий в расшитом мундире, стилизованном под XVIII век. Виктор Петрович предпочитал русский классицизм — поместье походило на дворцовый комплекс Екатерининских времен, несколько испорченный кондиционерами и спутниковыми антеннами на крыше.

Колхозных встретил Гофмана в каминном зале. Антураж для делового разговора был неожиданным — интимный полумрак, дрожащее пламя камина и канделябрами с восковыми, судя по запаху, свечами. Перед камином стояли два кресла, обитые зеленой кожей, и столик с коваными ножками и дубовой столешницей. На столе — лист бумаги, плотно скрученный в свиток, небольшая шкатулка из красного дерева, бутылка и два бокала.