Ключ ледяной…

7 декабря мы начали записывать аудиокнигу — роман Джима

«А лучшее в искусстве — перспектива».

— Свой театр у микрофона — это моя мечта. Давняя, — призна-

лась я после очередной записи.

— А просто театр?

— Тоже мечта, только в степени.

Театр — неожиданный зигзаг удачи, как оказалось, развернув-

ший передо мной прямое до горизонта полотно дороги всей

судьбы.

Я посвятила Маффина в свои сердечные тайны. Самый близкий

из моих друзей сказал мне то, в чем я не решалась признаться

самой себе.

— Работать для театра и в театре — разве это не твое?

— Мое.

— Так чего же ты ждешь?

— Не я жду, а Джим.

— Мне кажется, ты не замечаешь очевидного.

— Может быть. Или мне кажется это слишком хрупким. Но мне

это нравится. Вот послушай:

Куда дорога поведет,

Куда придет мой путь далекий?

Я на восток смотрю, на доки,

И будто сердце к ним зовет.

Как нетерпением полны

Теперь идущие недели!

Ты знаешь, как всегда радеют

Для исполнения мечты?

Помню, как мы играли в снежки в Эджерли-Холле на лужайке

перед домом в первый день Рождества, которое в том году выдалось

на удивление снежным. Джим в мягких вельветовых джинсах, тон-

ком джемпере поверх белой футболки, с длинным шарфом на шее, 366

ЧАСТЬ III. ГЛАВА I

в короткой расстегнутой куртке армейского покроя, соскочив с ка-

менной террасы, перемахнул через парапет, слепил первый снежок

и запустил в меня. Девчонки — Линда, Энн — не отставали. Только

Форд держался, пока Мартин не повалил его в снег. Было хорошо

здесь среди дорогих мне людей. Прошло всего несколько дней, когда я проснулась с ощущением, что это мой дом. Десятого января

наступила моя любимая зимняя оттепель, когда снег, особенно на

склонах, превращается в зернистое крошево и становится скольз-

ким настолько, что будь то обувь, лыжи или шины, все теряет сцеп-

ление и разгоняется с холодящей скоростью. Тишина и свежий

воздух под пасмурным небом. Мягкий, влажный, теплый и прохлад-

ный одновременно. И шум в нем откуда-то из-за горизонта. Весна

издалека уже идет сюда, к Эджерли-Холлу.

А я все приглядываюсь к Джиму. Мне почти не приходилось об-

щаться с людьми, так подолгу и часто живущими за городскими

пределами. Он — неотделимая часть природы. Точно дерево или

облако. Его глаза глядят так же, как смотрят листья клена или, ска-

жем, боярышника. Я не первая заметила это.

Деревья, только ради вас,

И ваших глаз прекрасных ради,

Живу я в мире в первый раз,

На вас и вашу прелесть глядя.

Мне часто думается, — Бог

Свою живую краску кистью

Из сердца моего извлек

И перенес на ваши листья.

И если мне близка, как вы,

Какая-то на свете личность,

В ней тоже простота травы,

Листвы и выси непривычность*.

Это и о Джиме. «От простоты травы» и «выси непривычности»

его естественность и природная мудрость, широта взглядов и уве-

ренность в себе, что так выделяет его и привлекает к нему.

* Пастернак Б. Деревья, только ради вас…

367

СЕРЕБРЯНЫЙ МЕРИДИАН

Широкие окна библиотеки со стороны главного фасада дома

смотрят на газоны, реку, просторные поля за ней и лес, изогнутый

подковой, на горизонте. Справа видны мост и подъездная дорога.

Она скрывается за правым крылом дома.

Стол Джима. Два компьютера, много книг — о Шекспире, по ис-

тории книгоиздательства, iPhone, итальянский лавр и розмарин

в небольшой вазе за настольной лампой, шкатулка для ключей, портрет Голсуорси в ореховой раме. Стол светлый и добрый. На

стене за спинкой рабочего кресла — панорама Лондона времен

Елизаветы со стороны реки. На противоположной стене — Вене-

ция. Я понимала, что он чувствует, работая здесь, защищенный

светом настольной лампы. Однажды испытав, уже не можешь от-

казаться от этого наслаждения. И еще здесь я попала в мир совер-

шенного покоя. Словно наступили минуты звонкой тишины после

шторма. Дождь прошел. Блестит гравий, дышит воздух, солнце

появилось без помпы и суеты. Лучистое видение сияющего мира.

Поэзия жизни.

Часами я просиживала в библиотеке за столом или на тахте. Дня

три без сна. Я работала. Появилась снова счастливая боль ладони

и среднего пальца — натруженная мозоль! И главное — блаженное

время, когда мыслишь, чувствуешь, живешь по-другому: Все, что ночи так важно сыскать

На глубоких купаленных доньях

И звезду донести до садка

На трепещущих мокрых ладонях*.

— Джим, это все ты.

— Это не я — это дом. Здесь не может быть иначе, я знаю. Пиши.

И попробуй сама выйти на сцену. Не годится, чтобы пропадал

такой голос.

— Я работаю у микрофона и с микрофоном. На сегодня это един-

ственный для меня выход в мир.

— Но разве не мучительно терять время на бездарных презентациях

и скучных конференциях? Зачем выкручивать себе руки? Обрати вни-

мание на театр, на фестиваль, на Эджерли-Холл, на меня, наконец.

* Пастернак Б. Определение поэзии.

368

ЧАСТЬ III. ГЛАВА I

— Что ты предлагаешь?

Джим замолчал и улыбнулся.

— Что? — переспросила я.

— Единственное, что мне пришло в голову, — сказал он. Ты вый-

дешь за меня? Ты станешь моей женой?

— Да.

Мы поженились 18 сентября в приходской церкви в Эджерли-

Холле. Подругами были Линда и Энн. Нашими свидетелями —

Форд и Мартин.

В октябре я сделала аудиозапись, о которой мечтала много лет, —

«Рождественские чтения — Пастернак и Бродский».

Джим слушал программу, поставив локти на стол, сцепив кисти

рук в замок, подперев ими подбородок. Только кожа лица подра-

гивала. Дослушав, он помолчал и посмотрел на меня.

— Прочитай это в театре к Рождеству. Видеозапись выставим на

сайте «Флори Филд».

Почему я пишу это? Я вспоминаю, как все начиналось. Это днев-

ник. Я снова жду Джима. Мы встретимся через два месяца. Он ра-

ботает. Он снова в отъезде.

369

СЕРЕБРЯНЫЙ МЕРИДИАН

Глава II

Стояла зима.

Дул ветер из степи.

И холодно было младенцу в вертепе

На склоне холма…

Б. Пастернак «Рождественская звезда»

Она читала медленно, размеренно — так, как ему хотелось вновь

это услышать, когда он в который раз открыл видеозапись Рожде-

ственских чтений в театре «Серебряный меридиан». В черном

шелковистом платье со стоячим воротником, перетекающим в не-

глубокий вырез, и рукавами, широкими у тонких запястий. С по-

лупрозрачным розовым ожерельем на шее. Читая, она будто тихо

рассказывала давнюю быль.

В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре, чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе, младенец родился в пещере, чтоб мир спасти; мело, как только в пустыне может зимой мести.

Сидя в кресле и держа на коленях книгу, она едва заметно опус-

кала глаза на страницу, вымеряя ритм рукой и сомкнув пальцы, словно в них дирижерская палочка. Он слушал затаив дыхание: Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар

из воловьих ноздрей, волхвы — Балтазар, Гаспар, Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.

Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда*.

Февраль в Бостоне. Даже в идеальном климате у океана зимой

может наступить такой холод, что заледенеют и гребни бурунов