— Кроме тебя, Нат. — сказал Вашингтон Фальконер, — Но я не знаю, согласишься ли ты вступить в Легион?

— Почту за честь, сэр. — тёплая волна признательности к работодателю поднялась в душе Старбака.

— Тебе придётся драться против всего, что дорого твоим домашним, Нат.

— Мой дом теперь здесь, сэр.

— Рад слышать, Нат, ведь истинная Америка здесь. На Юге, не на Севере.

Спустя десять минут Старбак дал от ворот поворот покрытому шрамами австрийцу-кавалеристу, участнику полудюжины битв в Северной Италии. Выслушав стандартные фразы о том, что личный состав набирается из жителей Виргинии, австриец с кривой усмешкой поинтересовался, как ему быстрее добраться до Вашингтона.

— Раз никому из южан, химмельхеррготт, мои услуги не нужны, я буду драться за северян!

В начале мая военные корабли Севера блокировали побережье Конфедерации. Джефферсон Дэвис, президент Временного правительства Конфедерации Штатов Америки, ответил официальным объявлением войны Соединённым Штатам. Виргинию политические разногласия раскололи надвое. Губернатор Летчер отвёл войска из городка Александрия, находящегося напротив Вашингтона через Потомак; поступок, охарактеризованный Фальконером, как проявление трусости, типичное для Летчера.

— Знаешь, о чём мечтает губернатор?

— Помимо вашего Легиона, сэр?

— Он ждёт, как манны небесной, вторжения Севера в Виргинию, потому что это избавит его от необходимости принимать решения, которые могут вызвать недовольство части его избирателей. И расколу он не рад. Соглашатель. Соглашатель и приспособленец.

События следующего дня заставили Фальконера пересмотреть мнение о губернаторе. Летчер, вопреки прогнозам недоброжелателей, внезапно двинул подразделения виргинского ополчения вперёд, заняв город Харперс-Ферри восемью десятками километров выше Вашингтона по течению. Ричмонд праздновал, Фальконер кусал локти, ибо с Харперс-Ферри южанам достались не только богатейшие федеральные склады военного снаряжения, но и ключевой мост Огайо-Балтиморской железной дороги, что лишало смысла набег на линии этой дороги западнее. Новости породили слух о скором наступлении войск Конфедерации за Потомак по всему фронту, и Фальконер, страшась опоздать к началу, решил, что его личное присутствие в Фальконер-Куртхаусе ускорит процесс формирования Легиона.

— Закончишь здесь дела, и сразу ко мне. — с высоты седла давал Старбаку последние наставления Фальконер, — Обязательно напиши от моего имени Адаму.

— Обязательно, сэр.

— Пусть возвращается домой. — он поднял ладонь, прощаясь, и дал коню шенкеля, посылая в галоп, — Пусть возвращается!

Немедленно после отъезда Фальконера Старбак написал другу в Чикаго, на адрес церкви, куда отсылалась вся корреспонденция для Адама. В отличие от Натаниэля, покинувшего Йель ради юбки, Адам бросил учёбу ради работы в Христианской Миротворческий Комиссии, пытавшейся словами жарких молитв и доводами холодного разума привести обе части разваливающейся Америки обратно к единению.

Отвечать Адам не спешил. Почта приносила лишь ворохи запросов от его отца: «Почему Шефферы так тянут с пошивом мундиров для командирского состава?», «Утверждены ли образцы офицерских знаков различия? Это важно, Нат! Разузнай в фирме Митчелла и Тайлера», «Загляни к Бойлу и Гэмблу по поводу сабель», «В моём столе, третий ящик снизу, револьвер Ле-Ма. Отошли его мне с Нельсоном». Нельсон, один из двух слуг-негров, мотавшихся между Фальконер-Хаусом и Ричмондом в дополнение к почтовой службе, доверительно сообщил Старбаку: «Полковник сильно беспокоится о своём мундире». «Полковником» с некоторых пор подписывался Фальконер, и Старбак взял за правило обращаться в письмах к нему только так. В типографии была заказана писчая бумага с шапкой: «Легион Фальконера, Виргиния, полевая штаб-квартира». На таком бланке Старбак с удовольствием известил командира, что форма будет готова в пятницу и сразу ему переправлена.

Утром в пятницу Старбак работал с документами. Вдруг дверь комнаты для музицирования с грохотом распахнулась, и на пороге замер незнакомец. Сухопарый до засушенности, весь, словно составленный из острых углов, со смоляной, подёрнутой проседью бородой, всколоченной шевелюрой и клювообразным острым носом. Поношенный чёрный костюм был вытянут на коленях и затёрт на локтях. Неожиданное появление этой нелепой, похожей на пугало, фигуры заставило Старбака подскочить.

— Вы, должно быть, Старбак?

— Да, сэр.

— Я как-то раз слушал проповедь вашего батюшки…

Гость заметался по комнате, выискивая место, куда мог бы приткнуть многочисленную поклажу: трость, зонтик, сумку, сюртук, шляпу, саквояж. Не найдя ничего, на его взгляд, подходящего, он остановился посреди помещения, прижимая вещи к себе.

— Пламенный оратор, пламенный. Хотя логику его посредством разума постичь невозможно. Так всегда?

— Не уверен, сэр, что уловил смысл вашего вопроса. Всегда что?

— В Цинцинатти это было, в старом пресвитерианском зале собраний на четвёртой авеню. Или на пятой? В пятьдесят шестом году, может, в пятьдесят восьмом… Тот зал, что сгорел потом. Потеря с архитектурной точки зрения не фатальная. Не очень было зданьице, как на мой вкус… Глупцам в зале, впрочем, само слово «логика» ничего бы не сказало. Они пришли попускать слюни и попламенеть вместе со знаменитым Старбаком… Долой рабство! Ура! На волю наших черномазых братьев! Алиллуйа! Поставим клистир нации! Очистим её совесть!

Какие бы разногласия ни разделяли родителя и отпрыска, сейчас Натаниэль почувствовал себя обязанным вступиться:

— Полагаю, вы высказали своё несогласие в лицо отцу? Или просто ищете ссоры с сыном?

— Ссоры? Несогласие? Отнюдь нет! Отнюдь! Наоборот, я целиком и полностью с вашим батюшкой солидарен! Рабство, Старбак, — угроза существованию нашего общества. Логика вашего батюшки туманна и малопонятна. Молитвы, на мой взгляд, недостаточно, чтобы покончить с рабством. Нужны социальные механизмы. Как и кто компенсирует владельцам освобождаемых рабов материальный убыток? Куда освобождённых девать? В Африку выселить? В Южную Америку? Или разбавить их тёмную кровь нашей до полного осветления? Кое-кто из наших рабовладельцев давно уже трудится в этом направлении без стыда и совести… Вашему батюшке, тем не менее, нет дела до земных материй. Молитва — и точка! Будто молитва — панацея от всего и вся.

— Не верите в силу молитвы, сэр?

— Упаси Боже! — в притворном ужасе зажмурился незнакомец, — Верю! Что не мешает мне относиться к молитве с осторожностью. Будь молитва действенна, все плаксивые бабёнки давно бы превратились в цветущих хохотушек. Не было бы никаких болезней, никакого голода и никаких жутких детишек, ковыряющих своими погаными пальцами в своих поганых носах! Вообще никаких детишек к моему полному счастью! Да и не только к моему! Кому в здравом уме могут нравится эти хныкающие, пукающие, нечистоплотные существа? Ненавижу детей! Простой факт, а я вот уже четырнадцать лет не могу довести его до сведения Вашингтона Фальконера! Четырнадцать! Но он продолжает считать, что моё место — в классной комнате! А я никогда не любил детей, не люблю и никогда не полюблю! Неужели это так сложно понять?

Его взор, устремлённый на Старбака, пылал гневом и негодованием. Разномастную кладь он всё так же держал в руках.

Старбака осенило. Он понял, кто этот человек, похожий на птицу. На дятла, если быть точным…

— Бёрд! ^[5]Вы — мистер Таддеус Бёрд!

— Конечно, я — Бёрд! — фыркнул тот, буравя Старбака блестящими птичьими глазками, — Вы меня, вообще, слушаете?

— Слушаю. Вы не любите детей.

— Хитрые изворотливые пакостники. У вас на Севере, заметьте, воспитание поставлено правильно. У вас не панькаются, порют нещадно! Здесь же, на Юге, всё сюсюкают! Как же, наши сладкие ангелочки не рабы, пальцем их не тронь! А потом вырастают обломы!

— Мистер Фальконер своих детей ведь тоже не бил?

Бёрд скривился:

— Мой зять, как я понимаю, успел вас очаровать? Не будьте наивны, Старбак, секрет его обаяния — его доллары. Доллары интересны, долларами восхищаются, доллары расхваливают на все лады. Без долларов он пуст и скучен, как церковь во вторник ночью. И, кстати, пороть потомство и дворню у него не было необходимости, с этим прекрасно справлялась моя сестра.