Уже позднее, перед выпускными экзаменами, как-то в мужской туалетной комнате, преподаватель по биологии спросил Дастина, хочет ли тот поехать с ними на пикник в ближайшие выходные. Будут ребята, которых он знает, отдохнем, да и поговорим о предстоящем экзамене. Идея была привлекательная еще и потому что Макдауэл числился не в самых первых учениках класса по биологии.

Подошли выходные и они собрались, человек шесть или семь, в предместье Лондона в домике Ричарда Коула — профессора биологии. Было даже как-то странно: профессор, а такое внимание к своим ученикам. Пока ехали в поезде, успел перезнакомиться ребятами — из его группы был только один парень, да и с тем Дастин близко не был знаком. Смеялись над преподавателями, а ребята как-то странно на него посматривали — Дастину было первое время не очень уютно. Но потом все прошло, когда оказались у домика профессора, потянуло чем-то очень домашним. Профессор в вязаном свитере из пакистанской шерсти был в саду, пахло весной и жареным мясом, которое готовилось на углях. Сразу стало легко и он почти моментально сбросил с себя легкую неловкость. Дурачились и носились по саду, все смеялись, а когда профессор позвал в дом, уселись за большим овальным столом под бледно-розовым абажуром и принялись за еду.

Потом, у камина, под треск дров, долго разговаривали об учебе, политике, мировых новостях и новостях колледжа, а в камине готовился глинтвейн. После первого глотка стало совсем просто — профессор перестал быть опасностью: смеялся так заразительно над шутками юнцов, что Дастину захотелось посоревноваться в остроумии с остальными. С самого начала он больше молчал и то и дело ловил на себе взгляды мистера Коула, а позже ушло стеснение и Дастин впервые в жизни хохотал в голос над историями из жизни студентов, которые рассказывал профессор. За окном уже совсем не стало света, наступила ночь, но никто не обирался расходиться по своим комнатам, которые для всех приготовил мистер Коул. Одно время его с двумя ребятами не было, но потом они вернулись и принесли пирожные и несколько бутылок виски. В голове у Дастина уже вовсю гулял ветер: хорошая доза глинтвейна плюс еще старое шотландское виски — вот уж не думал парень, что все будет так хорошо! Профессор сидел рядом тоже изрядно захмелевший, но полностью контролирующий себя, как и подобает и педагогу, и джентльмену. Вдруг Джеймс, один из ребят, что уходили куда-то с профессором, и который теперь сидел слева на низком табурете, что-то такое выкрикнул и неловко вскинул руку с бокалом глинтвейна, и горячий напиток выплеснулся на белый шерстяной свитер Дастина. А все были нетрезвые и поэтому дружно захохотали, так что Дастин даже и не успел расстроиться. Только вот круги от красного вина на белом свитере расползлись моментально и напиток обжег тело.

Давай, Дастин, снимай эту овечью шкуру, да побыстрее! — Профессор помог ему освободиться от намокшего свитера. Моментально все затихли. — Вот, парни, посмотрите, что делает с обыкновенным человеком спорт! — Восторг мистера Коула был неподдельным. Да и чего сомневаться — Дастин был одним из лучших спортсменов в колледже и по крикету, и по борьбе.

Не смущайся, парень, здесь нет девиц, которые с визгом бы сейчас на тебя набросились! — Профессор смог как-то так это сказать, что Дастин и не почувствовал неловкости. У камина и так было жарко, да еще и спиртное сделало свое дело.

Эй, Дастин! А как с девицами-то. Кого-нибудь уже успел поддеть на свою штуку?

Давай, Дастин! Расскажи-ка нам про свои похождения!

Не жмись, парень, всем же хочется послушать, как они своими ручками шлифовали эту мраморную статую!

Ребята, ну чего вы пристали к человеку! — Мистер Коул уже вернулся из своей комнаты с чистой накрахмаленной рубашкой.

Что Вы, профессор, это очень дорогая рубашка! Я не могу ее надеть, а вдруг опять что-нибудь случится.

Правильно, Дастин, к черту одежду. Я виноват, значит мне тоже страдать. — Виновник инцидента Джеймс, который уже и на ногах-то не стоял, лежа стаскивал с себя свой свитер и принялся снимать бриджи. Поднялся вообще невообразимый хохот — все наблюдали, как Джеймс окончательно запутывается в штанинах и рукавах, пытаясь снять всю одежду одновременно!

Хотите вы этого или нет, но когда ваше тело упруго, когда ваши мышцы не висят, как побитые градом груши, когда живота нет, а вместо него — плоский и упругий щит, когда все смотрят на вас с нескрываемым восхищением — есть ли вам дело до того, одеты вы или нет! Пусть стесняется тот, кому есть чего стесняться. Не переживаете же вы в душевой комнате, что рядом с десяток голых парней!

Потом они пели песни и рука профессора лежала у Дастина на плече. Кто-то уже ушел в свою комнату, а кто-то перебрался подальше от огня и лежа на шелковых индийских подушках прямо на полу, курил. Профессор принес кальяны, которые привез из Египта, они разожгли угли и запах свежего яблочного табака наполнил комнату.

Послушайте, профессор, а правда, что они там что-то такое добавляют в табак? — хитро спросил один из ребят, — Вы случайно не захватили попробовать?

А кое-кому еще рано пробовать такие вещи.

Ну, мистер Коул, — стали канючить ребята, — ну один разочек.

...Мир стал понемногу исчезать. Наступил радостный покой и голоса доносились как будто издалека. Кто-то гладил Дастина по голове и вдруг он почувствовал невероятное возбуждение. С трудом приоткрыв глаза он увидел странное животное с десятью руками и десятью ногами. Оно лежало на полу и медленно извивалось. У него было очень много голов (или это были огромные глаза?), которые плавно покачивались, то куда-то исчезая, то вновь появляясь. Руки доставали до Дастина и гладили его тело — смотри-ка, а он был уже совсем без одежды! А ведь, как хорошо! И совсем не стыдно. Чей-то голос нашептывал что-то ласковое, но слов было не разобрать... Только будто кто-то очень нежный целует твои губы. И это длилось веками — время потеряло свое значение — только чуткие прикосновения и восторг... Вдруг, что-то стало меняться: Дастину показалось, что он становится все больше и больше, а голоса уходили все дальше и дальше...И случилось большое счастье! Он почувствовал, что оно его переполняет и был открыт для всех...Он целовал чьи-то руки, а потом провалился в небытие...

Утром, когда Дастин открыл глаза, солнце уже светило через тюль в комнату и на душе было легко. Помнил ли он, что было вчера? Да, помнил. Все помнил. Всю жизнь он чувствовал, что он не такой, как все, но оказалось, что таких, как он не мало. Он почувствовал именно то, что ждал и чего боялся больше всего на свете. Все эти грязные разговоры сокурсников про дешевых девок в кустах и на лавках в Центральном парке были отвратительны! Любовь это не чувства двух животных друг к другу, а что-то большее! Это не ограничивается совокуплением, это не может быть просто механическим движением вперед-назад. Это не возникшее чувство вожделения и похоти — это состояние души, когда плоть перестает существовать и телом становится сама душа. А стыд, о котором говорят проповедники низкопробной человеческой морали — это просто страх стать ближе к Богу. Это как любовь к Богу! Разве ее можно сравнить с любовью к человеку, разве это одно и тоже чувство? Это одно и тоже слово, но слова ничего не значат. Только древние знали, кто такой Бог, потому что они его любили, а не боялись, потому что они любили все то, что он создал, а не перестраивали мир по своему разумению. Он всегда в музеях любовался красотой их тела и лиц — они жили по-настоящему: создавали шедевры искусства, любили и умирали так, что об этом слагались песни!

Дастин вскочил с постели. Чувства переполняли его. Мелькнула мысль: все ли кто вчера приехал с ним, были там? Но он отогнал ее, оделся (на стуле у кровати висела его одежда: чистая и выглаженная!) и спустился по лестнице вниз. За большим столом сидели несколько ребят во главе с мистером Коулом, они смеялись и пили молоко со свежими булочками. На их лицах не было ничего, что могло бы смутить Дастина.