– Ты замужем, Нина?

– Не знаю. Кажется, да.

– Помнишь ли, мы шли к твоему дому. Искра между нами пробежала, доверие душ. Не исчезай. Я с тобой каждую ночь.

– Не звони мне никогда.

В эфире английская речь, потом по – русски:

– Служба Рош Уэлер, США. Частные переговоры через спутник Ай Джи запрещены! Хелло бой, ты моряк? Не унывай, она твоя.

Магда. Южнее катил ураган, и на северо – западном курсе море раскачалось. К обеду Боря шел держась за стены и мысль о еде вызывала ужас. Дверь каюты буфетчицы распахнуто билась о косяк. Заглянул. Магда держала двумя руками утюг. Гладильная доска опрокинулась.

– Сколько на дворе? – спросила.

– С утра семь баллов, прогноз восемь.

Магда латышка чуть средних лет, хозяйка кают-кампании, образец сдержанности крахмальных манжет, и прозвище Лили Марлен. (В том году низкий и ровный, словно бы плоский голос Марлен Дитрих зазвучал на востоке Европы. Её старый шлягер называется «Лили Марлен»). Магда явно диктует настроение в кают – кампании. Сегодня по шторму к обеду придут все, потому что она уже сервировала стол. Сама же будет свежа, юбка миди, прическа. Держи спину, Магда. Она захлопнула дверь, сняла халат и быстро оделась. Такого нижнего белья Боря в жизни не подозревал.

– Выйди ты, потом я.

Ей почти не с кем говорить по латышски, кроме Бори. Как – то сказала:

– Твой старый народ столько страдал, а ты с… советскими.

– Я ни с кем, наблюдатель и написатель окружающей жизни. И счастлив ее лицезреть.

Утром в пустой кают-кампании Магда долго молчит…

– Врач написал мне пресные теплые купанья. В твоей каюте ведь есть ванна? – Приду. – Сегодня пресной воды не дадут, не понимая, ответил Боря. Идиотизм и мираж.

Магда прошла в ванную. Он услышал шум воды, приоткрыл дверь. За иллюминатором лилось солнце. Магда сидела в золотой на солнце и голубой морской воде.

– Ты в ванну в шортах пойдешь? – спросила язвительно.

Дневник Бори. «Все было замечательно, немного истерично. Но страшит будущее, в пароходной деревеньке ничего не скроешь, страстное чувство станет бытовой аморалкой в надуманных подробностях «он ее любил, а она… так». Магда замужем.Для чего я, сука, пишу это. Я Человек Письма. Веду пером по бумаге, находя слова, пожираю их и живу».

Галифакс. В первый день в Канаде «Нору» посетила королевская конная полиция. Трое сочных парней в шляпах – стетсонах, несмотря на жару. Они пограничники и эмиграционная служба. По поводу выяснения своей должности на судне Боря впервые общался с приветливыми западными людьми. Крикнуть ли, я не штурманский стажер! Заберите меня отсюда! Поразился своим мыслям.

На берег пошли «тройками». Не угадаешь, кто и что настучит комиссару. Моряк без приличного английского и долларов, скованный в тройку, знает не лучшие городские кварталы. В одиночку гулять по капиталистической загранице нельзя. Это унижает и возмущает Борю и вскоре станет причиной конфликта. Он увидел особнячки с двумя непременными колоннами при входе. Большие стада автомобилей. Что входило в его киношные представления о Западе, но выглядело бедней и проще. Голливуд показывает американцев не такими, как они есть, но какими они хотели бы стать.

На «Норе» что – то сверлили и впаивали, было шумно и грязно. Предоставив самому себе свободу, Боря брел по гигантскому высокому мосту между восточными и западными кварталами. Внизу серые на зеленой воде корабли под канадским военным флагом. Он был единственным на мосту пешеходом. Еще до въезда мужчины и женщины подымали от руля руку: подвезу через мост. На въезде укреплены металлические корзины и водители, притормозив, бросали центы за проезд. Шли сотни машин и равномерный непрерывный звук падающих монет нарастал. Мощь и свобода перекинутых над заливом мостовых ферм, отраженных в воде, и бесконечный упругий медлительный поток автомобилей казались Боре декорацией в пути к пока еще не осознанной цели.

Он заглядывал в окна первых этажей и одиноко сидел днем в салуне. За витриной остановилась Магда, вошла и села рядом. Хозяин в кожаном фартуке до пят и с лицом, будто ему сделали бурую косметическую маску и забыли смыть, сказал:

– При моем отце и деде порядочные женщины без мужчин сюда не входили.

– Я же не порядочная.

Он посыпал опилки и подмел пол. Принес по пинте коричневого, щедро пахнущего ячменем, эля. Пошел кайф.

На окраине большого порта надо знать русскую лавку – обменять приемник ВЭФ и фотоаппарат «Зенит» на рулон гипюра, двадцатидолларовые джинсы и не новый журнал «Плейбой». Борю привели на Бобрич – стрит радист и механик. Потом Боря пришел один, взрывая дисциплинарные каноны. Он приходил к мистеру Саше, вывезенному подростком из Ростова в былинные времена. Саша сохранил причудливый, но ясный русский язык. Они пили чай, покупатели были редки.

– Ты еврей? – спросил Саша.

– Меня зовут Бэр Исраэль.

– А меня Соломон.

– Ты обрезан?

– Нет… мама была большевичка.

– Знаешь праздники Рош га Шана, Пурим, Йом Кипур?

– Смутно догадываюсь.

– Приходи в мой дом в пятничный вечер.

– Вечером моя вахта.

– Ты не моряк, я за прилавком много видел. Как звали твою мать?

– Её звали Ривка.

– Тогда я жду.

Боря вернулся около полуночи. Добро бы пьяный, понятно и даже в меру простительно. Но он был медноголово трезв. Утром капитан советовался с комиссаром. Вольностей Бори они не понимали, рыть себе яму, становясь навек невыездным. У корреспондента особые полномочия?

– Ребята думают, ты важный кегебист, подполковник, например, говорит Магда.

– Не запрут же меня в канатном ящике?

– Нет, конечно. Выхватят домой с первым же пароходом. Если ты решился, беги от них. Со спазмом в горле перешла на латышский.

– Беги ради себя и меня. Мы не гальюнщики по сто долларов за рейс. Буду знать, в другом мире кто-то помнит обо мне. Я существую! Всегдашний сарказм бориного Я молчал в эту минуту.

– Не плачь, милая Лили Марлен. Я буду осторожен.

Радист «Норы» слушал эфир промыслов и Боря узнал, в Галифакс и потом на Союз идет «Остров Беринга». Двое суток до Канады и четыре дня стоянки.

Они меня на «Беринг» под руки поволокут. Боря вздрогнул от отвращения, годы он стыдился потерять лицо.

Боря не пошел на Бобрич – стрит. Он понуро шляется по пирсу на виду «Норы» – я здесь. Думает о Нине. О ее тонких породистых запястьях. Откинула волосы, они пахли церковью и недорогим шампунем. Как стеснялась она в кафе, перешла улицу и улыбнулась. Чем бы это кончилось, не начавшись.

Рок занес над ним руку. Он пошел на Бобрич – стрит. Саша пил бренди в комнате за магазином.

– Имеете вы паспорт? – Саша иногда строил фразы на английский лад. Предстояло нечто.

– Отобрал комиссар. Но в первый день в порту джентльмены в стетсонах сняли копию.

– Он съест его вместо шляпы! Удача, удача, канадская полиция копирует паспорт. (Изъятие паспорта означало на канадский взгляд гражданский или политический конфликт).

– Я везу на канадско – американскую границу и Бэр – Исраэль просит политического убежища в США!

Мираж и голова кругом. Сегодня решиться, завтра пустота. Момент стал важнее будущего. Еще не понял, чего хочу. Виденья комнаты, где Человек письма искал слова, галереи Домского собора, где он был безпричинно счастлив, и заброшенного дома на окраине, где он подростком отдался женщине, посетили Борю.

– Напиши имя, страну рождения и все другое. Причины… надо прессу.

– Ни в коем случае. Вам радость в дерьмо окунаться?

– Я сверху на тебя взглянул, … там не жить. Измучишься и женщину свою погубишь.

– Моя женщина с другим.

Старик почувствовал излишний пафос в разговоре. Сказал без нажима:

– Не Мафусаил, скоро я умру. Бог мне зачтет… я двоих ваших в Штаты вывез.

Боря, с ломотой в висках:

– Обдумаем без шума, могу я в Галифаксе сдаться?

– Нет, подальше от моря. Здесь мои покупатели, бизнес. И советские моряки.