Ханне уехала с американским сержантом – негром к озеру Онтарио. Джереми отличный и простой парень, и с ним все другие американские добродетели. Мужчина ее судьбы канул в вечность за океаном. В Европе Джереми не унизил Ханне американскими солдатскими подарками – нижним бельем в розочках; будто бы парижским парфюмом и сверх – сверх – американским патриотизмом. В Штатах уберег ее от полудюжины негритянских родственниц. Их любовь и жалость к Ханнелоре могли превратить ее жизнь в бесконечные церковные посиделки, воскресное пение хоралов и шопинг по пятницам. Городок Ричмонд: даунтаун с несколькими высотными зданиями оживляется утром, приезжают на работу клерки, идут школьники и домохозяйки. Постоянно живут здесь уборщики мусора и подозрительные личности. Два кинотеатра, три ресторана с претензиями, деловой клуб. Американцы живут в предместьях. Там она родила милых цветных детей. В непрестижном пригороде – четыре латышские семьи. Сходились в ночь на Янов день, пели песни Лиго. Молодые люди и девушки в джинсах прыгали через костер. По латышски они говорили словно школьники пятого класса. Ханне забыла названия трав и лесных птиц, и уже затруднялась рассуждать на темы более сложные, чем дом, муж, дети. Пыталась вспомнить и воссоздать в душе пустую корчму, где обнимала Арниса в последний раз, и не могла. Джереми купил дом на берегу озера. Могучий Онтарио ничем не напоминал скромное улыбчивое озеро Усмас.
В два послевоенных года популярным транспортом был в Берлине велосипед. Юрис открыл в полуподвале мастерскую. Висят по стенам старые колеса и гнутые рамы. Из трех погибших на войне велосипедов он собирал один. Его посетили члены местного общества «Ястребов Даугавы». Спорили, как проще и быстрей свергнуть советскую власть: вооруженное восстание в Прибалтике или заговор в Кремле? Грустно. Он обосновался в портовом городе Бремерсхафене. На берегу Везера гнили яхты, по цене дров. Юрис реставрировал «Безумие». Покупатель настаивал на странном названии.
– Почему? – спросил Юрис.
– Безумие Рейха.
Он основал небольшую лодочную верфь. Через год понял, что работает вдали от богатых покупателей, и перенес дело на Средиземное море, в курортный городок под Малагой. На тропическом побережье Испании, в шортах и гавайской рубашке, прожил оставшиеся годы. Подруга – испанка, владелица гостиницы на набережной Солидад, поставляет Юрису гостей на прогулочные яхты. Почетный директор – распорядитель местного яхтклуба, он не любит ни парусов, ни моря. Скрывает это за ложным энтузиазмом. В море его укачивает. Англичане, немцы и испанцы вежливо не замечают.
Каждую весну днем случается мираж – видение не очень дальнего африканского берега. Следующей ночью он всегда видит во сне жаркий остров на озере Усмас, и Янину. Неловко пытается ее раздеть. «Что же ты, мальчик?» – от этих слов он заревел и побрел, обжигая ступни в горячем песке, к лодке. В полуденный зной пальцы липли к черным дегтярным бортам.
Две богато реставрированные яхты он назвал «Ханне» и «Лоре». Узнал фамилию мужа Ханне и, кажется, нашел его в Америке через любезных правозащитников Human Rights Watch. Она не ответила. Впрочем, это мог быть другой черный ветеран по имени Джереми Смит.
Юрис купил дом. Ему досталось масличное дерево и два апельсиновых. Они росли сами по себе. Апельсины уносили дети. Маслины тряс, разложив на земле белые покрывала, знакомый марокканец. Появились русские курортники, степенные пары с детьми. Он понимал по-русски, но избегал встреч. И все искал в приезжих азиатский быт и пьянство.
Днем в августе девяносто первого года, придя в гавань, не сразу заметил на яхтах вымпелы: две красные полосы, разделенные белой. К чему бы? Цвета латвийского флага. Пришли испанцы с шампанским: Латвия обрела независимость. Юрис ушел в канатный сарай и сидел в одиночестве. Под настилом шептало Средиземное море. Загорелся поехать в Усму. Бывшее легионерство уже не порицалось, но приветствовалось. (Народу не хватает национальных героев, и взять неоткуда). Встречу ли Арниса в Усме. Он убил того русского, но об этом разговора не будет. Скажу только – «знаю». Была война.
В Малаге в туристическом агентстве черная от вечного загара миловидная испанка о Латвии понятия не имела, путала, как обычно, с Литвой и предложила две недели в Санкт Петербурге. Усма отодвинулась за грудой казавшихся неотложными дел.
Юрис не стал испанцем. Состарившись, в горькие минуты считал, сколько же мужчин, женщин и воровавших апельсины детей пойдет за его гробом. Уверившись в десяти – пятнадцати именах, успокаивался и только позевывал и вздыхал.
Арнис вернулся на хутор отца. Землю отобрали под колхозы. На месте Немецкого хутора торчала печная труба, хорошего кирпича. Она побелела под дождями. Вишни еще плодоносили, ягоды клевали птицы. Жизнь без Ханне представилась ему чередой унылых бессмысленных лет, через которые надо протиснуться к финишу. При этом нечто должно подогревать извне. Некоторые выбрали водку, или бесконечный половой гон. Арнис работал.
Проявился парт. секретарь Федор Клотынь. В Латышском гвардейском корпусе он поверг Берлин. (Центр города обороняли, среди прочих, латышские легионеры). Полковой комиссар мог бы прописаться в Риге, но предпочел место первого секретаря райкома в Талси. Он мало изменился и был безумно одинок, потому числил парня из Усмы приятелем довоенных лет. Арнис понял, другой власти, кроме советской, не предвидится. И решился на партию. Рекомендовал его сам Федор: национальный кадр, до войны предотвратил пожар избирательного участка. В войну мужественно уклонился от мобилизации в Легион. Наконец, опытный агроном. «Такие люди нам нужны». Федор обещал работу в райкоме. Арнис вступил и перебрался в Талси.
– Для тебя же стараюсь, друг – плакал Федор. Он был плаксив, развезло на тяжкой пьянке по случаю вступления Арниса в партийную семью. – Через двадцать лет – бубнил пьяный Федор – не будет ни латышей, ни эстонцев, ни русских: единый советский народ. Впрочем, русские еще будут, много их.
Арнис стал секретарем райкома и ездил на трофейной легковушке «Ханомаг – Курьер». Устал делать серьезное и заинтересованное лицо, положенное по должности. Вились, как черный дым по земле, слухи о его службе в вермахте. Там, где надо, проверяли. Он наблюдал советизацию жизни. Началось с навязчивого обращения «товарищ» и употребления отчества. Оно не свойственно латышскому языку, зубы сломаешь. Идея бойкотировать, не замечать советскую власть не прижилась.
Среди латышей Арниса (партию) поддерживают фронтовики, воевавшие на русской стороне. Трудно признаться самому себе, что не за такую власть мерз в окопах и умирал. Фронтовики держатся едино, помнят – кто, где, когда и как служил… «Просим улучшить жилищные условия бывшей мед. сестре восьмой роты», и три крутые подписи. Арнис заискивал перед фронтовиками, понимая свою уязвимость.
Хуторян переселяли в колхозные поселки. Если хутор сопротивлялся, его опахивали вокруг колхозным полем. Топчи тропинку в хлебах. Хутора не сносили. Оставленные людьми, скоро гибли клети, сараи, риги, колодцы и дома. Арнис исхитрился объявить десяток хуторов памятниками сельской архитектуры Курляндии: резные наличники и деревянные колонки крылец. В старину клеть, хранительницу урожая, плотники украшали. В комнатах деревянные ткацкие станки, корыта, дубовые столы. Соломенные крыши: под ними вековая неизбывность жизни. Отцовский хутор он сохранил для древних старух Мамули и Милды.
Он женился на еврейской дочери репрессированного еще в сороковом году усменского лавочника Якова. Довольно бестолковой. Случайно прижил с ней девочку и по «моральному кодексу партии» пошел в ЗАГС. Сима забывала имена бывавших в доме людей и откуда, кто такие. Спрашивать Арниса она стеснялась. Многие замечали, рассказывали анекдоты об ее жизни невпопад. Арнис напоминал сделать что-нибудь по дому, Сима не сразу понимала и потом осторожно спрашивала: что? как? зачем? Арнис, махнув рукой, шел к стиральной машине. Дочери она боялась и не знала, что говорить. Сима была бы счастлива в скромном еврейском штетеле, зажигая субботние свечи. Но штетеле поглотила война. Голова кружилась от должности и власти мужа. Она не без оснований ревновала к полным блондинкам. Незначительная, заполошная жена и нервная, невзрачная дочь. Он силится их понять и приспособиться. Еще приятели – рано или поздно просители дач, машин, квартир. Чем старше Арнис, тем ближе и милей ушедшая жизнь, мама – мамулиня, тетка Милда, исчезнувший отец. Ханнелоре и Юрис. Шел же он по подсохшей дороге на Немецкий хутор, безымянная речка играла камешками, убегала в высокий лес.