Нерадостная физиономия Консервного Ножа отбила всякую охоту к разговорам. Путь домой пролетел в столь любимой Паркером кладбищенской тишине. Лишь перед самой Базой Кремень изрёк.

– Знаешь, Миленко, раньше мне не хотелось остаться ни на одной планете. А здесь… здесь так человечно!

– Стареешь, Паркер! – сухо бросил я.

Консервный Нож метнул острый взгляд. «Я старею, а ты уже умер!» – читалось в нём.

– Я боюсь, что больше не вернусь назад! – готов поклясться, в уголках глаз Кремня появились маленькие бусинки слёз!

Тем не менее, я мысленно пожелал ему остаться там навечно. Все мы не можем куда-нибудь вернуться! На душе было мерзко: гроза приближалась, пока неслышно погромыхивая за горизонтом событий.

Нас встречали. Всё та же парочка. Я хотел уйти, но Глава позвал с собой. Честно говоря, я иногда совершенно не понимал его действий!

Мы шли долго, и забрались, видимо, в самое ядро Базы. По крайней мере, я сюда раньше не захаживал. Свернув в закоулок с чересчур экономным освещением, мы наткнулись на огромную дверь. Громовержец провозился с ней некоторое время, набирая несусветную комбинацию то ли из тридцати, то ли из сорока цифр. Внутри, за прозрачной перегородкой, разделявшей помещение на две неравные части, я увидел гору незнакомой аппаратуры.

– Ты объяснял ему, зачем он здесь? – обратился к Паркеру Глава.

– Да! – вместо Консервного Ножа звонко ответил ведун. Это было его первое слово за всё время.

– Они очень способные, – льдинки глаз Кремня снова чуть подтаяли. – Способнее нас. И умнее. Это тот случай, когда ограниченность человека становится его преимуществом.

Приятно, чёрт побери, ощущать себя совершенством, снисходительно похлопывая других по плечу! Оказывается, даже наша ограниченность делает нас лучше всех! Шовинизм Паркера по меньшей мере равнялся его авторитету.

– Вы знаете, что приглашены для проведения ряда исследований? – быстро сориентировался Громовержец.

Кальвин кивнул. Он явно не любил тратиться на слова. И он мне нравился.

– Тогда сядьте, пожалуйста, вон туда!

Посередине всей чудо-техники стояло кресло, похожее на надкушенное яйцо. Ведун прошёл к нему сквозь небольшую дверцу в перегородке (до этого я её в упор не видел), а Глава нырнул за ширмочку в дальнем углу нашего отделения. Тотчас всё ожило и даже тихонько запело.

Арон тем временем принялся расспрашивать Паркера. Сначала я внимательно вслушивался в их беседу, но так и не сообразил, к чему клонит терсофиец. С одной стороны, это, конечно, хорошо, когда спрашиваемый не может догадаться, куда ведут вопросы, но с другой, перебежчик интересовался в основном личными наблюдениями Кремня, а не фактами. Против личных наблюдений я ничего не имею, пусть даже они паркеровские, но факты должны оставаться фактами, а не подменяться наблюдениями. Единственное, что я более-менее уловил из их разговора, это невероятно возросшее количество несчастных случаев на Веде. Когда началось обсуждение местного образа мышления, я, так и не сумевший постичь до конца премудростей ксенологии, переключил внимание на Кальвина.

Он смирно, и не шевелясь, словно жизнь ушла из него, сидел посреди поочерёдно оживавших приборов. Я гадал, какой аппарат заработает следующим. Внезапно из-за ширмы появился Громовержец, хотя обследование продолжалось.

– Ну что? – спросил он таким тоном, будто заранее знал ответ.

– Это – вирус! – убеждённо ответил терсофиец (на мой взгляд – чересчур убеждённо всего лишь после разговора с одним только Паркером). – Надо созывать Совет.

– Созовём. Часов через пять. Мы ещё не закончили.

– Что-то есть? – бесстрастность давалась Кремню ох как нелегко.

– Да, – нехотя выдавил Глава. – Но разобраться не просто.

– Что же это может быть? – не унимался Консервный Нож.

– Твоё право по-прежнему называть это третьей сигнальной системой! – с кривой усмешкой сообщил Громовержец, после чего обратился ко мне. – Миленко, иди, отдохни перед Советом, всё равно тебе здесь неинтересно.

Я в который раз за день пожал плечами – уж ему это было понятно с самого начала. С другой стороны, Глава никогда ничего бессмысленного не делал. Ушёл я с ощущением первых раскатов грома над головой.

…

Совет оказался необычно многолюдным. Кроме постоянных олимпийцев – меня, Предрага, Джины, Гонсалеса, Ласло, Юрия Евгеньевича и, естественно, Зевса – пришли также Арон, Паркер и ведун. Лица у всех были какими-то отчуждёнными, отсутствовал даже привычный задор в глазах Даниловича. Поминки, вот куда мы попали! Веяло уже не грозой, а настоящим ужасом, ужасом ответственности.

Глава постучал молоточком только для соблюдения традиций, а не по необходимости, как обычно.

– Уважаемый Совет! До каждого из вас так или иначе доведено положение дел, – торжественно начал он, но не удержался от колкости. – Даже до Миленко.

Я не обиделся: после памятного случая мне сделали крепкое внушение, и с тех пор я старательно придерживался рекомендаций Космофлота, не особенно вдаваясь в подробности разбираемых дел. Сегодня было предписано воздержаться по всем вопросам – обычно это означало, что наверху к единому мнению не пришли, но и не горят желанием ослабить мой поводок. А может, вообще толком не знают, о чём пойдёт речь.

– У нас присутствуют два советника и свидетель, – продолжил Громовержец. – Советников вы должны знать, просто напомню, что один из них Контактор, работавший на планете, а второй – специалист по технологиям Врага. В качестве свидетеля выступит житель Веды, согласившийся нам помочь. Для начала заслушаем Контактора.

Доклад Паркера, не будь он настолько заполнен техническими деталями, одному Кремню и понятными, вполне уложился бы в несколько слов: «Сначала всё шло хорошо. Зато потом…»

– Люди один за другим, – никто не обратил внимания на «люди» (и это из уст Консервного Ножа!), – переставали работать. Они сидели дома и просто не двигались с места, пока их не заставляли что-нибудь сделать! Казалось, всех преследует какая-то неотступная тревога. Затем… Затем начались несчастные случаи. Говоря по правде, мне никогда не было так страшно, даже на Калиманте – там хоть я понимал, что происходит!

Эстафету принял перебежчик.

– Меня вызвали, чтобы подтвердить или опровергнуть подозрения, возникшие у Главы Совета, – Арон выработал странную манеру говорить совершенно без жестикуляции, сухо и академично, словно он не пытался убедить собеседников в истинности сказанного, а всего лишь доводил до аудитории свою точку зрения. Похоже, все его заслуги так и не смогли преодолеть инстинктивное предубеждение к выродкам. – К сожалению, мне ничего не известно ни о физической природе ментального вируса, ни о химических изменениях, вызываемых им в организме. Не думаю, что вообще кому-нибудь из терсофийцев это известно – мы вовсе не пользуемся доверием Врага. Все методы, которыми я располагаю для определения вируса, чисто психологические. Но они основательно отработаны…

С методами опять начались проблемы, в том числе и у меня, потому как перебежчик вслед за Паркером сбился на терминологию, специалисты по которой вряд ли нашлись бы и на заседании Совета Науки. Из разрозненных кусков, доступных для понимания, я вынес заключение, что поведение ведунов поначалу никак не желало укладываться в прокрустово ложе представлений Арона об этом поведении. И только когда он сделал «парадоксальную поправку на осознание ведунами своей новой сущности, парадоксальную потому, что само лишение свободы воли исключает самопознание», дела у терсофийца пошли на лад. Закончил перебежчик сухим утверждением, что, вне всяких сомнений, Веда инфицирована.

Меня оторопь взяла: жонглирование умозрительными концепциями, и сделанные на его основе выводы могут повлиять на судьбу целой планеты?

– Значит, все наши исследования и заградотрды оказались бесполезны! – Предраг не задавал вопрос, он утверждал.

– Нет! – Глава взвился, как ужаленный. – Может быть, бесполезными оказались ваши заградотряды, но отнюдь не наши исследования! Собран бесценный материал! Сейчас у нас есть информация, которая может в корне изменить всё! Надо только суметь ею воспользоваться, а также исключить любую возможность доступа к ней Врага!