После появления Остахова всё переменилось. Эхолёты позволили создать базы вне зон контроля Врага, из названия Отдела улетучилось слово «планирование», а ты стала одним из руководителей Свободного Космоса. И… исчезла с Краины, не попрощавшись.

Надеясь хотя бы на случайную встречу, я сразу же после выпуска начал добиваться перевода в ОИК. Сказать, что меня никто не понял, значит не сказать ничего. Но назначение я всё-таки получил!

Затем… Затем произошло то, что логикой не объяснить. Среди лётного состава отобрали несколько человек для личных эхолётов руководства Отдела. И по жребию мне достался твой!

Когда ты увидела меня в кресле пилота и удивлённо спросила, как я здесь оказался, я ответил просто и уверенно:

– Судьба!

Господи, что пришлось пережить потом! Твои вечная занятость, дикая усталость и неожиданные перепады настроения. Несмотря ни на что, я везде ходил за тобой, как пёс. Со временем ты свыклась с моим постоянным присутствием, приходила в рубку во время перелётов, делилась проблемами, мало мне понятными. И даже брала на сверхсекретные совещания. Как сейчас помню: руки в боки, глаза-щёлочки: «Мой пилот должен знать, откуда ждать опасность!» Так, кстати, началась моя карьера представителя Космофлота.

Затем всё случилось как-то само собой. И брак мы регистрировали вроде бы только для отпуска. Какой же был для всех шок (а для меня – больше других), когда ты взяла мою фамилию!

Да, наш нежданный медовый месяц. Самая счастливая страница моей жизни…

Когда Война закончится, Илия станет самым популярным курортом Союза. За две недели чего мы только не успели! Залезть в горы, покататься на огромных волнах, полетать, подобно птицам, без всякой машинерии. И всё в абсолютном одиночестве! Кроме нас на планете отдыхали ещё пара десятков человек, а природа, по известным лишь ей причинам, совершенно обделила жизнью этот уголок Эдема.

Так промчались четырнадцать упоительных дней. Никогда не ожидал, что тебе может прийти в голову идея медового месяца – кажется, я недооценивал степень твоего сумасбродства. Я даже не стал спрашивать, почему ты взяла вместо положенных трёх недель только две, полагая в душе, что ты сбежишь на второй день.

Ты не сбежала ни на третий, ни на седьмой, ни на десятый. Когда мы собирались, мне показалось, что если я попрошу, ты останешься ещё. Беда в том, что я не умею просить.

Весь последний вечер я бродил с соответствующим видом. Ты долго спрашивала, что случилось, и, когда мы легли спать, я наконец выдавил совсем не просьбу:

– Господи, они не могут представить, какое счастье – просто быть рядом с тобой!

Ты несколько секунд смотрела растерянно, потом дико расхохоталась.

– Ну тебя к дьяволу, Миленко, я думала, с тобой что-то серьёзное!

– Почему все считают, что серьёзное с человеком происходит только когда он что-нибудь ломает – ногу, например? – возмутился я, с тревогой сознавая, что разговор сворачивает куда-то не туда.

– Нога – это, бесспорно, серьёзней! Тогда мне придётся искать нового пилота!

Я обиженно замолчал. Ты вслушивалась в тишину, и я знал, что ты улыбаешься.

– Забавно, когда я шучу – у тебя напрочь пропадает чувство юмора!

– Знаешь, чем любовь отличается от влюблённости? – я ещё дулся.

– Ну-ка!

– Влюблённость – когда человек не замечает недостатки, а любовь – когда они ему нравятся!

– Вот как! – ты фыркнула. – Значит, мои шутки не являются недостатками?

– К достоинствам я бы их, во всяком случае, не отнёс, – попытался я вывернуться.

– Интересно, а что ещё?! – ты приподнялась на локте и в полумраке ловила мой взгляд.

– Перемены в настроении! – я храбро вступил на минное поле, избежав гипноза.

– Кто бы говорил о переменах в настроении!

– Моё настроение, по крайней мере, не влияет на мои чувства, – отпарировал я.

– Ладно, ладно, – ты поспешила замять тему, и даже туманно извинилась. – Я действительно шучу. Вспомни, сколько я проторчала около твоей постели после Согны!

– Что я хорошо помню, – не отказал я себе в удовольствии поворчать, – так это то, что моя палата превратилась в твой рабочий кабинет!

Ты снова рассмеялась, и смех прогнал обиду.

Я, наверное, раз сто смотрел запись этой сцены. Разгневанная фурия со сжатыми кулаками наступала на доктора, грозясь отправить на фронт, если он не начнёт что-нибудь делать. От испепеления хирурга спас только белый комбинезон, отражавший смертоносные взгляды.

А потом он рявкнул:

– Я не лезу в изучение всяких уродов, и вы не лезьте в лечение больных! Кем бы вы себя ни воображали!

И ты сразу как-то уменьшилась в размерах и заплакала. Затем презабавно выпрыгивала из-за ширмы, ограждавшей операционную, пока озверевший анестезиолог не воткнул в тебя лошадиную дозу снотворного. В саму Королеву!

– Господи, ведь это ужас что было! – покопаться в памяти потянуло не одного меня. – Тебя буквально сшивали по кусочкам! Я даже не знаю, когда мне было страшнее – во время операции, или когда ты раз за разом нырял в сплошную стену огня!

Воспоминания обожгли душу, как обжигали тело языки пламени, прорывавшиеся сквозь защиту бота.

– Это была неудача, – тихо сказал я.

– Брось! Ты оказался единственным, кто решился пройти завесу. Единственным! Ты вытащил девять «гиен» из преисподней – это больше, чем подвиг!

– Это была неудача, – упрямо повторил я. – Пять человек остались в том аду навсегда…

– Ты всё равно не смог бы ничего сделать! – такой голос я слышал на совещаниях, когда Её Величество кто-нибудь бесил. – К медикам тебя приволокли уже без сознания!

– Я обязан был быть сильнее! – вещи, что не дают безмятежно спать, превозмогают любой страх.

– Тьфу! На кривой козе не объедешь! Только попробуй ещё раз разбудить меня посреди ночи!

Ты повернулась на бок, и демонстративно засопела.

– Если женщина злится, значит, она не только не права, но и понимает это, – пробормотал я вполголоса и тоже отвернулся. Так нелепо закончился медовый месяц. Ну, не умею я просить!

С утра мы уезжали в полном молчании, но в шлюзе эхолёта ты обняла меня и прошептала:

– Миленко, прости, я сорвалась… Пойми, все эти годы в Отделе, и никаких результатов. Много интересного, таинственного, ошеломляющего – но ничего близкого к тому, что ищешь. Слишком много разочарований! Время берёт своё, ты взрослеешь, я старею. Скоро мне будет не хватать своих сил, тогда готовься – я буду черпать их у тебя…

Что же, я всегда был готов быть выпитым тобой.

Только тобой.

До дна.

Разделить всё с любимым человеком – это, наверное, и есть моё счастье…

Но счастье не может длиться вечно, бесконечно лишь горе.

Я не спрашиваю судьбу, почему меня не оказалось рядом, когда один за другим около Базы появлялись корабли Врага. На мою беду, ты возвращалась из инспекционного полёта и быстрее всех поняла, что вовсе не База их цель. А маленький, меньше почтовика, катер, на всех парах рвущийся к нашему заслону. Не колеблясь ни секунды, ты встала на их пути, и его защитили. Но к тебе помощь пришла слишком поздно. Твой истребитель безвольным куском металла мчался вслепую, смятый множеством гравитационных ударов.

Говорят, я уничтожил всех в одиночку. Поняв бесполезность погони, они пытались уйти. Но что можно сделать против бывшего почтовика? Вскоре их корабли так же слепо шатались по системе, с обращёнными в прах пилотами.

Я не помню этого. Не помню и твоих похорон. Помню только, как просил, чтобы твой прах сложили в особую урну. Её поставили в местном уголке памяти, где я и собрался жить…

– Возводишь личный Пантеон? – насмешливый голос принадлежал Наталье, жене контр-адмирала Желько Кривича, женщине красивой, но странной. Я вопросительно поднял брови.

– Тебя зовут на совет!

Её тон выражал удивление этим приглашением. Видно, кое-кто считал, что раз тебя больше нет, то и моё присутствие на Совете необязательно.

Я встал, по-прежнему глядя на твоё последнее пристанище, мысленно отсалютовал и сказал про себя: