Внезапно целый разведчик остановился.

– Я отрубаюсь. Посадите меня сами, – произнёс тот же вялый голос, закончившийся звуком такого же вялого падения.

Все всполошились, как стая напуганных птиц. В шуме и гвалте мигом проскочили втягивание корабля в брюхо крейсера, скоростное открытие дверей «Энтара» и ещё более скоростной бег медиков с носилками от стада голодных тигров (то есть стажёров). Наконец, прошёл слух, что в капитанской рубке собирают закрытое совещание.

Перед дверью стоял молодой, чуть старше нас, охранник, охваченный угрюмой решимостью умереть, но не дать никому пройти в святая святых. На его посеревшем лице живыми казались только глаза, наполненные ужасом и отражениями полусотни диких зверей, готовых к немедленному линчеванию и мешающих друг другу в осуществлении этого благородного акта торжества высшей справедливости.

Положение спас выглянувший капитан, обычно строгий до жестокости – даже мы его сторонились.

– Пропустить, – выдал он короткую команду, оценив ситуацию, и добавил: – Их, наверное, это больше всего касается.

Мы не поблагодарили капитана. Благодарить должен тот парень, которого он уберёг от тяжких увечий. Мы бы всё равно прорвались туда, куда нам надо – просто в этот раз обошлось без крови.

Итак, мы ввалились в рубку. Места, конечно, оказалось маловато, и высшим офицерам пришлось с недовольными минами встать с кресел и смешаться со стажёрами. Иначе бы они видели только наши… да… спины.

– Кто это? – гость, и без того прилипший к сиденью, вжался в него ещё сильнее. Быстрый взгляд из-под прищуренных век обежал всех, и, казалось, запомнил каждого. Мало того, что запомнил, ещё и оценки поставил. По крайней мере, у меня возникло нехорошее ощущение, будто я снова на выпускных экзаменах.

– Почтовики, – кратко пояснил штурман, вложив в это слово всё, что о нас думал.

– А, будущие ископаемые, – как-то странно откликнулся Остахов. Мы инстинктивно почувствовали, что нас оскорбляют, но пока выразили неудовольствие лишь неодобрительным гулом.

Гость, до этого выглядевший полутрупом, внезапно оживился. Видно, решил, что он – лектор, а мы благодарная аудитория. Счас, не на таких нарвался!

– Вас, наверное, интересует, как я смог сюда добраться?

Толпа безмолвствовала, сражённая наповал проницательностью учёного. Никто даже не попытался сообщить, что мы зашли попить кофе. И никто не сказал, что визитёра с Котласа в рубку принесли врачи. Остахов прокашлялся, поднялся со штурманского кресла, и, заложив длиннющие руки за спину, принялся мерить шагами оставшийся свободным клочок пространства.

– Разрешите напомнить вам основные принципы сверхсветового полёта, – академически сухо начал он.

– Не разрешаю! – заявил я командным голосом.

Учёный сбился, внимательно посмотрел на меня, и, видимо, не найдя знаков отличий, продолжил.

– Во время перелёта любое тело преобразуется в…

– Гравитационный пакет! – слитным хором грянули стажёры. После чего хор разбился на отдельные фракции, и можно было лишь изредка уловить особенно громкие словосочетания типа «сфера стабильной гравитации», «струнный генератор», «напряжённость гравиполя» и т. п. Какофония прекратилась, когда Остахов звонко рассмеялся.

– Ладно, сдаюсь, – гость замахал руками. – Нашей проблемой являются следы после прыжка. По ним можно определить вектор струны, а дальше остановка корабля – чисто техническая задача. Так называемые мнимые компьютеры Врага позволяют рассчитать вектор в течение двадцати пяти минут вместо наших пятидесяти лет. За это время уйти на безопасное расстояние за пределы сферы окружения могут только почтовики.

Мы молчали: Остахов говорил о том, что составляло суть нашей специальности. Но внутри каждый из нас нехорошим словом помянул людей, решивших когда-то, что наши компьютеры достигли теоретического предела мощности, границы которой определялись свойствами материи, такими, как постоянная Планка и скорость света. А проектируемые теоретиками мнимые компьютеры, могущие развить большую скорость, объявили чистой математикой, не связанной с реальным миром.

– Мнимокомпы дали противнику огромное стратегическое преимущество в начале войны, позволив блокировать практически все наши коммуникации. Сейчас мы заперты на планетах, и в состоянии оказывать друг другу лишь моральную поддержку. Нужно было найти какой-то способ изменить ситуацию.

По прошедшему времени я понял, что способ найден.

– Корабль, на котором я сюда добрался – экспериментальная модель. Мы назвали его эхолётом – из-за принципа действия. Суть заключается в том, что при прыжке, помимо основного следа, создаётся множество ложных следов, вроде эха.

Простота и грандиозность идеи сразу поразили нас.

– Профессор, вы – гений! – сказал кто-то потрясённо.

Остахов поморщился, как от зубной боли.

– К сожалению, это – не панацея, – гость сжал кулаки. – Основной след всё равно находится, только на это нужно время.

– Сколько? – штурман смотрел на учёного с собачьей преданностью.

– Три-четыре часа, – Остахов отвёл глаза, словно был в чём-то виноват.

Все офицеры одновременно скрипнули зубами – крейсеру для прыжка нужны по меньшей мере сутки.

Нас же такие мелочи не интересовали. С воплями: «Качать его!» толпа ринулась к Остахову. Каждый из нас представлял себя пилотом маленького, но вооружённого до зубов эхолёта, терроризирующего флот и базы Врага. Неуловимые эскадры шустрых и очень ядовитых штурмовиков! Кто сказал, что мы будущие ископаемые?! Качать его!

Ликующая толпа пронесла героя дня по всему крейсеру, в экстазе сокрушив на пути несколько конструкций, считавшихся до сих пор сверхпрочными.

Так произошёл первый технологический прорыв.

В тот момент я и представить не мог, куда приведёт меня изобретение эхолётов через несколько лет.

…

Согретый лучами тёплого и ласкового солнца, я нагло бездельничал, растянувшись на мягком травяном ковре небольшой поляны и пожёвывая сочный стебелёк. Будто снова на родной Краине! Вот только фиолетовое небо висело вечным напоминанием, что этот мир – чужой. Бот стоял рядом, скрытый от посторонних глаз деревьями. Что-что, а леса здесь росли в изобилии!

До срока ещё полчаса, и я мог позволить себе понежиться на природе. Жилые каюты Базы не отличалась роскошью, да мы и не нуждались в ней, но за годы в Отделе я досыта наелся тесными металлическими камерами, и каждый визит на планеты воспринимал с радостью. Единственное, что её портило сегодня – это короткие остриженные волосы, которые повтыкались везде как иголки дикобраза и противно чесались. Угораздило ведь оболваниться прямо перед вылетом!

В ухе настойчиво запиликал сигнал тревоги. Я нехотя встал и поплёлся в бот, проклиная всех Контакторов и особенно того, кто сейчас слишком спешил. Свежий воздух всё-таки действует разлагающе: на Базе я бы уже заскакивал в истребитель. Но атак давно не было, и транспортировка Контакторов – теперь моё основное занятие. Конечно, помимо работы личным пилотом Её Величества.

С тоской оглядев пластико-металлические внутренности бота, я посмотрел на обзорные экраны. Он был уже близко. Высокий, сухопарый, с хищным клювом вместо носа, зелёным лицом и какими-то перьями на плеши. Я ни за что бы не отличил его от псевдосородичей, но автоматика молчала: значит, порядок. Подойдя к боту, Контактор приветственно помахал, протиснулся внутрь и сразу направился в санузел.

– Ненавижу! – послышалось глухое бормотание, затем звуки льющейся воды, и снова: – Всё ненавижу! К чёртовой матери!

Я устремил бот ввысь, думая, что это проще сделать на Базе. Но большинство Контакторов не могли ждать.

Пассажир занял своё место, когда мы вышли из атмосферы. Перья исчезли, оголив бритый череп, клюв превратился в обычный нос с выпуклой горбинкой, и только местами на щеках, подобно клочкам водорослей, виднелась зелень.

– Отмылся?

– Снаружи проще…

– Как улов? – задал я традиционный вопрос.

– Мелочи, – с ожесточением выплюнув это слово, Контактор безнадёжно махнул рукой. – Всегда мелочи. Если они раскапывают что-то крупное, то это нужно сразу закопать обратно! И забить сверху осиновый кол, а потом бежать подальше в суеверном ужасе!