– Вам с водочкой или без? – уточнила Емельяновна, слегка опешив от полученной суммы.

– Нет, без всякого спиртного, – замахал руками жилец. – Лишь бы продукты были свежими и вкусно приготовленными.– Ну, за этим дело не станет, – весело заверила его хозяйка. – Будете довольны!

Через три дня, поздно ночью в дверь громко постучали, и хозяйка, открыв дверной засов, радостно запричитала и засуетилась.

Утром Климент Михайлович узнал, что из рейса вернулся сын Емельяновны, Санька. Коротко стриженый и пропахший соляркой Санька был под два метра ростом, и руки его, с намертво въевшимися в кожу следами солидола и машинного масла, напоминали две заржавевшие сапёрные лопатки.

– Жилец? – насторожённо глядя на Калмыкова, поинтересовался Санька, когда они утром встретились за столом.

– Жилец, – заверила его мать. – Познакомься.

Санька молча протянул широкую, как лопата, ладонь и по-доброму улыбнулся.

– Может, по рюмочке за знакомство? – предложил дальнобойщик.

– Да не пьёт он! – упредив Калмыкова, ответила Емельяновна.

– Ну, тогда и я не буду, – вздохнул Санька, которому после рейса очень хотелось расслабиться. – Пить в одиночку – последнее дело.

– Он у меня положительный! – похвасталась сыном женщина. – Всё в дом, копеечку бережёт! Работящий! Вот отдохнёт денёк-другой и снова в рейс на неделю. Куда на этот раз, Саня?

– На Украину, – солидно ответил детина. – Какой-то важный груз повезу. Все ящики пломбами обвешаны, а что за груз – не говорят.«Это судьба», – подумал Калмыков и сделал большой глоток остывшего чая.

Вечером этого же дня Калмыков дождался, когда Емельяновна ушла к соседям играть в лото, достал купленную накануне бутылку «Абсолюта» и зашёл в комнату, где дремал Санька.

Первые двадцать минут они пили молча, с хрустом закусывая огурцами домашней засолки и розоватыми ломтями сала, которые Санька щедро напластал своей сильной рукой. После того, как алкоголь всосался в кровь и у дальнобойщика заблестели глаза, Климент налил ещё по стопке и произнёс короткий тост: «За настоящих мужиков! За тебя, Саня»! Санька кивнул в знак благодарности, и лихо опрокинул в себя содержимое стопки.

– Понравился ты мне, Михалыч! – с чувством произнёс он и аппетитно захрустел огурцом. – Сразу видно, что ты человек серьёзный, обстоятельный. Одного не пойму, чего тебя в нашу глушь занесло?

– Книгу я, Саня, пишу. – озвучил заранее подготовленный ответ Калмыков. – Вот, материал собираю.

– Книга – это хорошо, – авторитетно заявил Санька, который всем литературным изыскам предпочитал «Правила дорожного движения» и «Пособие по ремонту большегрузных автомобилей».

– Конечно, хорошо, – легко согласился лжеписатель. – Вот только, боюсь, без твоей помощи у меня ничего не получиться.

– Это как понимать? – удивился польщённый в глубине души Санька.

– А вот так и понимай! Чего я тут вижу? Одни заборы да огороды, а писатель должен знать жизнь во всех её проявлениях. Вот ты мне и помоги: возьми меня с собой в рейс!

– Тебя? В рейс? – поперхнулся закуской Санька.

– Меня! – уже без всякого заискивания произнёс Калмыков. – И не просто в рейс, а до самой Украины! – и, пресекая дальнейшие вопросы, вынул из кармана пачку долларов в банковской упаковке и небрежно бросил на стол.

– Это тебе командировочные, – пояснил он ошалевшему Саньке. – Напарнику скажешь, что я твой родственник, и деньгами с ним поделись, не жадничай!– Ну, давай ещё по рюмочке, чтобы дорожка наша была гладкой, и на боковую, – предложил жилец, приняв Санькино молчание за согласие.

Когда поздно вечером Емельяновна вернулась домой, в доме все уже спали, и лишь на кухне подозрительно пахло водкой.

Глава 12

20 час.30 мин. 7 ноября 20** года,

г. Москва, Лубянская площадь

Заместитель Директора генерал-лейтенант ФСБ Баринов был сильно недоволен. В руках он держал рапорт майора Алексеева, из которого следовало, что под носом у Центрального аппарата ФСБ уже много лет почти легально работает организация заговорщиков, известная Владимиру Афанасьевичу и его коллегам под названием «Ближний круг». К рапорту была приложена ксерокопия письма покойного Иосифа Киквидзе, которого Баринов хорошо знал, и, бывало, на кремлёвских банкетах сиживал с ним за одним столом. Такого крупного и позорного промаха Баринов не допускал за всю свою многолетнюю службу.

Первым и естественных желанием Владимира Афанасьевича было вытащить сотрудников Центрального аппарата из тёплых квартир и устроить им на внеплановом совещании показательную «головомойку», с объявлением взысканий, отстранением от должностей и даже увольнением кое-кого из органов. Однако, немного поостыв, Баринов понял, что если об этом промахе станет известно в Кремле, то рикошетом достанется и ему. И тогда, скорее всего, его отстранят от руководства, его снимут с должности и уволят на пенсию. Возможно, учитывая былые заслуги, Директор ФСБ не будет раздувать скандал и снимать его с должности, а ограничится отправкой на заслуженный отдых. Больше всего в жизни Владимир Афанасьевич боялся двух вещей: запятнать безукоризненную репутацию честного службиста и дожить до выхода на пенсию, которая представлялась ему чем-то вроде почётной ссылки. Поэтому он не стал пороть горячку, а приказал дежурному офицеру срочно разыскать подполковника Каледина и немедленно доставить в кабинет.– Всё надо делать, как всегда – быстро, профессионально и без лишнего шума, а ещё лучше – совсем без шума! – решил для себя Баринов, и машинально засёк время начала новой операции.

Секретность для офицеров спецслужб всегда была таким же необходимым условием выживания, как для рыбы вода или для птицы воздух, поэтому многое из того, что планируется и реализуется мастерами секретных игр, обречено навеки оставаться под покровом тайны. Среди кадровых сотрудников ФСБ ещё со времён Железного Феликса бытует мнение, что любые, даже не совсем законные операции, проводятся ими в интересах государства и для блага государства. Руководителям государства не всегда надлежит знать о проблемах «рыцарей плаща и кинжала». Достаточно короткого сообщения о результатах проделанной работы – остальное издержки профессии.

Каледина доставили через сорок минут. «Офицер для особо деликатных поручений» был свеж, побрит и благоухал дорогим парфюмом. По всему было видно, что на этот вечер у него были совершенно другие планы.

– Вы, подполковник, побрились специально для встречи со мной, или на свиданье собирались? – нудно поинтересовался Баринов. Тот, кто давно знал Владимира Афанасьевича, сказал бы, что это была шутка, после которой подчинённому полагалось смеяться или хотя бы улыбнуться.

– На свиданье собирался… с Вами. – без всякой улыбки парировал Кантемир. Тот, кто знал Каледина давно, мог бы перевести этот короткий спич примерно так: «Я вашу шутку понял, но я далёк от мысли, что Вы вытащили меня из квартиры только для того, чтобы поинтересоваться моими планами на вечер»! Однако хамить вышестоящим начальниками не положено как по уставу, так и по этикету, поэтому Кантемир, несмотря на распиравшее его недовольство, попытался придать лицу выражение «верноподданнических чувств»: смесь солдафонства и решимости отдать жизнь за любую мало-мальски значимую хрень, которая родится в голове начальника.

– Я тоже рад Вас, подполковник, видеть, – проскрипел Баринов. – Особенно в сей поздний час! Садитесь к столу и читайте!

С этими словами Владимир Афанасьевич, словно опытный банкомёт, как игральную карту метнул по полировке стола кожаную тёмно-зелёную папку.Кантемир присел на краешек стула и ловко поймал скользившую по столу папку, которую сразу открыл и углубился в чтение.

«Дорогой внук! Если ты читаешь эти строки, значит, я уже год, как мёртв, – писал Иосиф Киквидзе.

Чтение письма не заняло много времени, поэтому Каледин пробежал глазами текст дважды, после чего аккуратно захлопнул папку и поднял глаза на сидящего в жёлто-лимонном круге света настольной лампы генерал-лейтенанта.