Annotation

В течение одной недели в Москве и Петербурге один за другим погибают трое выдающихся российских учёных. При жизни они никогда друг с другом не контактировали и даже, возможно, не знали о существовании коллег. Единственное, что их объединяло, так это предложение самого Премьера принять участие в работе открывшейся российской «кремниевой долины» – научном центре Свеколкино.

Криминальный характер трёх смертей ученых может бросить тень на проект «Свеколкино» – любимое детище Премьера, поэтому Директор ФСБ поручает подполковнику Каледину провести негласное расследование и раскрыть эти три преступления. Кантемир Каледин, которого коллеги за глаза называли «офицером для особо ответственных поручений», немедленно включается в расследование и в ходе следствия выясняет, что три загадочных убийства – это только вершина айсберга, имя которому Заговор.

События в романе развиваются очень динамично и мало напоминают набившее оскомину криминальное чтиво о заказных убийствах. Несколько параллельно развивающихся сюжетных линий и исторический экскурс в прошлое, представленный в романе в виде дневниковых записей господина Саротозина, делают сюжет романа непредсказуемым и в тоже время очень увлекательным.

Александр Овчаренко

Часть 1 Криминальный сонет

Александр Овчаренко

Три заповеди Люцифера

Все события и действующие лица вымышлены. Совпадения случайны.

Так как точка зрения автора не всегда совпадает с точкой зрения персонажей, претензии не принимаются.

Часть 1 Криминальный сонет

« Нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего,

как нет ни начала, ни конца времён,

ибо существует только Вечность ».

Первая заповедь Люцифера

« Всякая власть есть непрерывный заговор ».

Надпись на стене одиночной камеры Трубецкого бастиона

Глава 1

04 час.25 мин. 22 июня 19** г.

Скорый поезд «Киров – Адлер»

Дождливый рассвет уверенно заглядывал в запылённые окна скорого поезда, когда в дверях купе проводников появился всклокоченный и встревоженный сверх меры майор с голубыми петлицами лётчика.

– Рожает! – с дрожью в голосе произнёс офицер и с надеждой уставился на проводника.

– Кто рожает? – не поняла спросонья Валя Кадушкина – проводник опытный, проехавший по России-матушке не одну тысячу километров и повидавшая на своём кочевом веку всякое: начиная от пьяных драк «дембелей» и скоротечных дорожных романов и заканчивая задержанием милиционерами вооружённого преступника.

– Жена рожает. – уточнил майор.

– От кого? – брякнула, не подумав, Валя и тут же спохватилась. – Как рожает? Где?

– В четвёртом купе. – выдохнул бравый военный и нервно зашарил по карманам в поисках пачки «Беломора».

Валентина тут же разбудила молоденькую напарницу. – Беги к начальнику поезда! Скажи пусть передаст на станцию – роженица у нас, боюсь, не довезём. – напутствовала она худенькую, как тростинка Задорожную Настю. Девушка понятливо кивнула и метнулась в головной вагон поезда. Сама Валентина без лишних слов сноровисто вошла в четвёртое купе, откуда уже отчётливо доносились причитания и завывания роженицы.

– Давно схватки начались? – спросила она у мокрой от пота женщины.

– Да уже часа два, как терпения нет. – сквозь зубы процедила роженица, и вновь запрокинув голову и вцепившись руками в одеяло, завыла дурным голосом.

– Не ори! – прикрикнула на неё Валя. – Не ты первая, и, слава богу, не ты последняя! Потерпи, всё обойдётся.

В это время в купе ворвалась запыхавшаяся напарница. – Начальник поезда сказал, что на ближайшей станции её снимут. Там фельдшерица ждать будет, – проглатывая окончания слов, сообщила Настя.

– До ближайшей станции минут сорок. – прикинула Валентина. – Должны успеть.

Эти сорок минут ей показались бесконечно длинными: встревоженный муж бестолково метался по вагону, поминутно расспрашивая Валентину о состоянии жены, в вагон как-то незаметно набилось всё, какое было в поезде начальство, которое ничем помочь не могло, а только раздражало проводника бестолковыми советами. Наконец поезд замедлил ход и остановился на каком-то полустанке. Из помещения станции, невзирая на дождь, выбежали женщина в белом халате и двое мужчин в форме железнодорожников, которые, как зонтом, пытались укрыться от дождя брезентовыми носилками. Общими усилиями роженицу сняли с поезда и занесли в кабинет начальника станции.– Всё, мужики! Тащите горячую воду! – сказала фельдшерица после короткого осмотра. – Дальше не повезём – рожает баба!

Через полчаса на мокрый от дождя перрон, где беспрестанно курил встревоженный отец, вышла усталая, но довольная фельдшерица.

– Поздравляю! Сын у тебя! – произнесла медичка, прикуривая от папиросы майора. – Здоровый пацан! Слышишь, как орёт? Чего молчишь, папаша? Уже решил, как мальчонку-то назовёшь?

– А как станция называется? – словно очнулся счастливый отец.

– Станция Кантемировка! – гордо произнесла женщина. – Это, брат, не просто станция! Эта станция целой дивизии названье дала.– Я хотел Александром назвать, – признался офицер. – Как Македонского, но раз такое дело, то быть ему Кантемиром.

Так в свидетельстве о рождении и записали – Кантемир Каледин, место рождения – Воронежская область, станция Кантемировка. Лихое начало! То ли ещё будет!

* * *

Петербург прекрасен при любой погоде. Возможно, так скажут о своём городе жители любого современного мегаполиса, если они, конечно, в него влюблены, но не влюбиться в Петербург не возможно! Он прекрасен и в свете утренней зари и в кисее осеннего тумана, в бликах первого солнечного луча и в объятьях знаменитых белых ночей. Вобрав в себя романтизм каналов Венеции, гордость и величие соборов Рима, неповторимую стать и строгость готики, Петербург во все времена оставался обольстительным и в то же время таинственным. Он многолик и неповторим.

Весной в нём просыпается молодой повеса, и женщины сходят с ума от любви, а художники и поэты – от вдохновенья.

Летом Петербург, красуясь творениями Монферрана и Растрелли, гостеприимно распахивает объятия проспектов для бесчисленных поклонников, заботливо рассаживая гостей по тенистым аллеям многочисленных парков и услаждая их взор фонтанами Петергофа.

Осенью город, словно загулявший златокудрый поэт, сбросив надоевший официоз, рядится в пестроту осенних парков и лёгкую дымку утренних туманов.

И только зимой, набрасывая поверх заснеженных улиц и площадей чёрный плащ ранних сумерек, Петербург становиться сумрачным и печальным.

Зима для этого города нечто большее, чем время года.

Зима в Петербурге – это окроплённые кровью поэта снега Чёрной речки, это мёртвые глазницы опустевших домов блокадного города, это слабо пульсирующий на льду Ладожского озера разорванный бомбёжками нерв Дороги Жизни.

К сожалению, Петербург – не только распростёршиеся над ночной Невой крылья разводных мостов и хрупкая тишина Гатчинских парков, это ещё и угрюмое молчание Алексеевских равелинов и паучья архитектура печально знаменитых Крестов. Петербург – извечное соперничество с шумной, попавшей под чиновничий произвол Москвой и сомнительная слава криминальной столицы России.

Всё это и есть Петербург – святой и грешный.

Время не властно над этим таинственным городом, оно разбивается о серый гранит бастионов Петропавловской крепости, и осколки его вместе с весенним ледоходом уносятся Невой в просторы Ладоги. Видимо поэтому коренные петербуржцы никак не могут отделаться от обманчивого ощущения, что однажды за ближайшим поворотом они неожиданно встретят его – кудрявого поэта, повесу и дуэлянта, которого по счастливой случайности пуля Дантеса миновала.