– К себе в министерство.

– Садись в машину, я подброшу.

– Не надо! Я лучше на метро.

– Василий Иванович! Это не самое лучшее решение! Ты в метро когда последний раз был?

– 7 ноября 1941 года! На торжественном заседании посвящённом 24-ой годовщине Великой Октябрьской революции! – гордо отчеканил министр.

– С тех пор многое изменилось.– Разберусь!

– Действительно многое изменилось! – думал Мостовой, глядя на заполонивших станцию метро нищих попрошаек, торговцев разносортным мелким товаром и неопрятных, давно немытых уличных музыкантов, на лицах которых отчётливо читалась начальная стадия деградации. Это было другое метро: не метро его юности, которым он привык гордиться и которое являлось ему в неправдоподобно ярких цветных снах о прошедшей молодости. – Менять надо страну! – беззвучно шептал он, глядя на плывущие вниз ступени эскалатора. – Менять, пока не поздно! Эх, успеть бы! Боюсь, не успею: не дадут наследники Железного Феликса. Эти «волки» если начнут гон, то своего не упустят. Господи! Хоть кто-то в этой стране нормально работает!

Глава 13

11 час. 10 мин. 10 ноября 20** года,

село Житное, Донецкая область,

Украина

Село Житное [43] состояло из двух десятков дворов, небольшого продуктового универсама, который селяне по старой памяти называли «сельпо», и покосившегося здания почты. Село, как село – ничем не хуже и не лучше других сёл. Так бы и оставаться ему безвестным и непримечательным, если бы в 1991 году по пыльной и колдобистой грунтовке под аккомпанемент громких политических лозунгов и улюлюканье электората, скрипя и подпрыгивая на колдобинах, не протарахтело Колесо Истории. В Киеве ещё не высохли чернила под Указом Президента о самостийности великой Украины, а Житное уже вошло в новейшую историю, причём в историю России и Украины одновременно. Дело в том, что граница нового самостийного государства прошла в аккурат по середине села – прямо по серёдке грунтовой дороги, разделив некогда единое административное поселение на украинскую и российские территории. Внешне всё осталось по прежнему: селяне, волею судеб попавшие на Украину, смело пересекали невидимую государственную границу, чтобы на российской территории получить на почте пенсию. После чего, вернувшись на родину (повторный прорыв границы), истратить её в украинском «сельпо», продавщица которого вновь народившейся украинской гривне предпочитала неконвертируемые российские рубли.

В свою очередь селяне с российской территории, дождавшись вечера, мелкими группами перебегали на украинскую сторону, где воровали с полей созревший подсолнечник и без зазрения совести под покровом тьмы тащили эту контрабанду через невидимую границу на российскую территорию.

В воскресные и праздничные дни жители сопредельных государств коллективно, зачастую целыми семьями, не скрываясь, попирали границу заплетающимися ногами и нетрезвыми голосами орали на всё село, точнее, на два села, русско-украинский песенный фольклор.

Но возмутительней всех вёл себя полуторагодовалый хряк Борька, хлев которого располагался на российской территории, во дворе одинокой старушки Митрофановны. По-хорошему Борьку надо было пустить на сало ещё в прошлом году, но Митрофановна была женщиной щуплой, слабосильной, а хряк вымахал здоровенный и удивительно смышлёный. Митрофановна трижды за бутылку первача нанимала мужиков, чтобы они закололи Борьку, но последний, словно чувствуя приближения безвременной кончины, домой не шёл и в руки не давался. Мужики, отведав первача, начинали гонять его по всей приграничной территории, но Борька, несмотря на свои внушительные размеры, ловко увёртывался, и, нагло похрюкивая, скрывался в зарослях шиповника на украинской стороне. Через день после вынужденной эмиграции хряк возвращался на малую родину, и, как ни в чём не бывало, занимал своё место в свинарнике. После третьей безуспешной попытки сделать из Борьки домашнюю колбасу, Митрофановна махнула рукой и оставила хряка в покое.

В тёплые погожие деньки любил Борька выйти на середину дороги, и, похрюкивая от удовольствия, улечься в тёплую мягкую пыль. Но то ли магнитные поля располагались в Житном как-то по-особенному, то ли из-за своего свинского характера, но ложился Борька всегда одинаково: поперёк дороги – пятачком в сторону российской территории, а филейной частью на территорию сопредельного самостийного государства.

– Нехорошо это, Митрофановна! Аполитично! – выговаривал старушке бывший колхозный агроном Микола Крыж, а ныне Глава поселковой администрации, над крышей которой развивался «жовто-блакитный» [44] украинский стяг. – Вот приедут к нам товарищи, тьфу ты! Приедут шановне господа [45] из Киева, а у нас представитель сопредельной стороны задницу новой республике кажет! Ты бы его, Митрофановна, повернула для приличия – пятачком к нам, а хвостиком к родному хлеву!

– Вот пойди и переложи его! – недовольно поджимала губы маленькая, как подросток, Митрофановна.

– Не могу! – вздыхал бывший агроном. – Не имею права! Хряк твой?

– Мой! – утвердительно кивала головой Митрофановна.

– Ежели твой, то это российское имущество, а я, как гражданин другого государства, никаких прав на это свинство не имею! С моей стороны чистой воды самоуправство выйдет! Того и гляди, до международного конфликта дело дойдёт! Так что переложи его, Митрофановна! Христом богом и Верховной радой заклинаю! В целях укрепления дружбы и взаимопонимания между нашими государствами, переложи!

– А как из Москвы комиссия к нам нагрянет! – парировала сообразительная Митрофановна. – Придут эти, как их? Демократы! Придут демократы, значит, и что же они увидят?

– И что они увидят? – холодея от нехорошего предчувствия, интересовался Глава поселковой администрации.

– Нехороший факт увидят! – торжествовала Митрофановна. – Лежит наше российское животное к Кремлю задницей!

– И придали ей такое уничижительное для России положение по указке господ из Киева! – не упускал возможности поучаствовать в споре бывший армейский прапорщик Модест Булкин. На заре своей армейской карьеры Модест пару лет проработал помощником инструктора при политотделе дивизии, поэтому на всю оставшуюся жизнь сохранил тягу к изящной словесности. – А это Вы, господин Крыж, правильно заметили – конфликт международного масштаба! – ещё больше нагнетал политическую напряжённость отставной прапорщик.

В конце концов, совместными российско-украинскими усилиями хряка разворачивали вдоль дороги. Довольные собой участники международного проекта жали друг другу руки и расходились по домам. Тем временем зловредный хряк, наплевав на достигнутые в ходе нелёгких переговоров договорённости, через какое-то время, словно стрелка компаса, возвращался в исходное положение. С наступлением холодов Борька слагал с себя роль политического провокатора и большую часть времени проводил в тёплом свинарнике.

Именно в период такого политического затишья и приехал в Житное беглый заговорщик Климент Калмыков. Уж неизвестно, чем приглянулось Клименту Михайловичу это село, но только он твёрдо решил переждать лихолетье именно в Житном, а чтобы окончательно запутать российскую контрразведку, которая, по его разумению, должна была выйти на его след, снял себе комнату на сопредельной – украинской половине.

Несмотря на пограничный режим, оформление прописки, даже временной, никто у него не потребовал. Бывало, что украинские полицейские, то ли с умыслом, а может, и по недоразумению, забредали в Житное, но никаких иных чувств, кроме лёгкого любопытства к необычной полицейской форме, у селян не вызывали.– В случае чего ты, мил человек, на почту беги, – поучала Калмыкова квартирная хозяйка. – Вроде как тебе письмо отправить надо, или по другой какой надобности. На почте они тебя не тронут, да и сами туда не сунутся, потому как почта на москальской земле стоит – чужой, значит, а на чужую сторону им ходу нет. Хоть и не видна граница, но они закон дюже уважают, потому как сами – власть! Пример для нас, значит.