Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

17 октября 1913

Дорогая Сью,

ну, Вы же не станете спорить, что у женщин есть что-то врожденное? Что-то, что позволяет им быть матерями? Я не представляю, что это. Женщины гораздо более самоотверженны, чем мужчины. Они терпеливы и щедры. Женщина может добиться всех степеней в экономических науках домоводства, но, даже не получив образование в колледже, она все же может вести хозяйство и быть матерью.

Дэвид

Остров Скай

31 октября 1913

Дэвид,

Ваши письма из всего лишь раздражающих, стали прямо-таки вызывать гнев. Никакие врожденные качества не делают нас женами или матерями, или хозяйками. Неужели что-то внутри нас помогает нам хорошо готовить или штопать носки? Вы думаете, что Господь Всемогущий был настолько дальновиден, чтобы знать, что будет требоваться от домохозяйки в двадцатом веке, и приберег особый участок мозга для выпечки? Потому что, скажу Вам, я ничего этого не умею. Ни готовить, ни печь, ни, определенно, штопать носки. Может быть, я родилась только с половиной мозга и у меня отсутствует что-то жизненно важное. На это Вы намекаете?

Вы говорите, что женщины, особенно матери, должны быть самоотверженными. Они не рождаются таковыми, и все же от них ожидают этого. Никто не станет лишать мужчину его пинты после рабочего дня или возможности вытянуть ноги у огня, или даже просто посидеть с газетой по утрам. Но если мать захочет выйти прогуляться на час, выпить кружку чая в тишине или (не дай Бог!) навестить подругу, сразу поднимается шум. Матерям не положено хотеть побыть без детей. Им положено быть абсолютно самоотверженными. Хорошая мать никогда не съест последний кусок торта.

Я не уверена, что хочу детей. Я не могу быть настолько самоотверженной. Если бы за мою юбку цеплялся ребенок, я бы не могла совершать свои прогулки по горам. Я не могла бы часами сидеть, глядя на волны и сочиняя стихи. Я не могла бы обойтись только приготовлением сосисок и рождественского пудинга. Я не могла бы долго не ложиться, наблюдая, как звезды движутся по небосклону, или рано вставать, чтобы бродить по холмам, пока солнце не поднимется над горизонтом. Вы же не скажете, что я все еще могу заниматься этим, имея детей. И уж конечно, я не смогу отказаться от последнего куска торта.

Независимость делает женщину жадной.

Элспет

Эдинбург

Пятница, 19 июля 1940

Дорогой Поль,

она пропала.

Утром после падения бомбы я вернулась домой с намерением все исправить. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, думая о том, как мы спорили, и как она оттолкнула меня после того, как те письма вывалились из стены. У меня внутри все переворачивалось.

Но когда я поднялась в квартиру, она была пуста. В стене все еще зияла дыра, но все до единого письма исчезли. И оба мои чемодана.

Моя мать, которая никогда не покидала дом больше, чем на несколько часов, собрала вещи и ушла. И я понятия не имею, куда она отправилась.

Я ходила к соседям. Я проверила в библиотеке. Я три раза обошла вокруг парка Холируд [1]. Я даже зашла в собор святой Марии, подумав, что, вполне возможно, она сидит на своем обычном месте с чемоданами писем. Но никто не видел ее. Я пошла на вокзал Уэйверли в полной уверенности, что она не села на поезд, что она просто сидит на скамье, пытаясь набраться смелости для этого. Нет. Ее там не было.

И вот я здесь, в пустом доме, и не представляю, беспокоиться мне или нет. Если ей хочется взять небольшой отпуск, она, конечно, имеет право. Она в состоянии позаботиться о себе. Но то, как она выглядела прошлой ночью, Поль. Ее глаза, они были испуганными. Распластанная на полу, она выглядела подавленной. Я могу не знать, где она, но знаю, что это не поездка на побережье. Куда бы она ни пошла, она за чем-то гонится. За воспоминаниями, сожалениями, за своим прошлым. Я не уверена.

Однако я точно знаю, что в этом замешано письмо американца кому-то по имени Сью. Мне всегда очень нравилось расследовать хорошую тайну. Не взяться ли за эту?

С любовью,

Маргарет

21 июля 1940

Дорогая Мэйзи,

надеюсь, письмо доберется до тебя прежде, чем ты отправишься на поиски приключений. Ты и правда всегда очень хотела быть детективом. Помнишь время, когда мы в сумерках обползали весь Мидоуз [2] в поисках собаки Баскервилей? Мы были такими детьми тогда.

Мне и самому хотелось бы немного приключений. Я все еще отстранен от полетов, пока мое запястье не заживет окончательно. Так что, вместо того чтобы взлететь, я засел на аэродроме.

Можно я буду твоим Ватсоном?

Я надеюсь, однако, что твое предполагаемое расследование уведет тебя из Эдинбурга. Бабуля ни слова не говорила о налетах на город. Хотя, зная ее, думаю, она стоит на ступеньках и грозит кулаком пролетающим джерри [3]. Теперь, когда я знаю, что настоящие бомбы падают туда, где раньше мы играли в лапту, надеюсь, ты уедешь куда-нибудь.

Может быть, твоя мама подумала о том же. Не волнуйся за нее, Мэйзи. Она такая же упрямая, как моя бабушка. Она будет в порядке.

Береги себя, моя сладкая девочка.

Твой Поль.

Эдинбург

Среда, 24 июля 1940

Дорогой Поль,

я подумала, если кто из знакомых мне людей и может пролить свет на мамин «первый том», то это моя кузина Эмили. Она знает маму дольше меня. Я принесла то единственное пожелтевшее письмо к ней, и в перерывах между загрузкой белья в прачечной она рассказала мне все, что знала. На самом деле, не очень много.

Она помнит, как жила с мамой во время прошлой войны. После атаки дирижабля тетя Крисси отправила детей подальше от города, чтобы уберечь от опасности. Уже тогда существовала эвакуация. В их случае, до самого острова Скай.

Я все еще не могу поверить, что моя мама, которая никогда не уходила дальше окраин Эдинбурга, когда-то жила на Западных островах [4]! Это не тайна

—

она рассказывала мне истории о том, как она росла, как вприпрыжку бегала по склонам холмов в поисках сказочного народца,

—

но, несмотря на это, я всегда считала ее настоящей жительницей Эдинбурга. Но она провела там детство. Не так уж и странно, что у нее есть письмо со Ская.

Наши дяди попали в скандальную историю с какой-то девушкой. Возможно, девушку звали Сью? Эмили не смогла вспомнить. И я не могу написать бабушке, чтобы спросить, потому что она читает и пишет только на гэльском. Эмили предложила, чтобы я написала нашему дяде Финли, который живет в Глазго.

Я знаю, что у мамы было три брата (после смерти отца Эмили осталось два), но она никогда не говорила о них много. Просто, что Аластер был умным, Вилли

—

нахальным, а Финли что-то потерял, да так и не оправился. И никогда ничего не объясняла на этот счет. Просто, что однажды Финли не смог сдержать гнев и уехал.

Эмили никогда и не узнала бы, что Финли живет в этом городе,

—

никто не знал, куда он направился, когда покинул Скай,

—

но однажды, много лет назад, она ездила за покупками в Глазго и прошла мимо мужчины, который был похож на ее отца, Аластера. Она была маленькой, когда он погиб, но тетя Крисси всегда хранила рядом с кроватью свадебную фотографию. Эмили последовала за мужчиной и, повинуясь какому-то порыву, выпалила имя своего папы, и была поражена, узнав, что он был младшим братом Аластера. Но эта встреча совсем не была сердечной. Дядя Финли крепко пожал ей руку, передал наилучшие пожелания вместе с прочими банальностями и пошел дальше. Если бы Эмили не поторопилась тотчас же найти телефонный справочник и выяснить его адрес в Глазго, семья могла бы упустить то короткое появление дяди Финли.