Но подумать, что она пишет любовную лирику! Полагаю, именно поэтому она видела меня насквозь с того самого момента, как я заметил тебя.

Ты и правда никогда не видела, чтобы она написала хоть строчку? После твоего письма я заинтересовался, и оказалось, что она написала семь книг. Семь! Моя бабуля старше раза в два, но не смогла бы срифмовать и двух слов, даже если бы от этого зависела судьба мира.

Ты узнала что-нибудь? Не думаю, что ты наткнулась на стихотворение с именем или адресом «Дэйви».

С любовью,

Поль

Беган Милтин, Скай

6 сентября 1940 (какой, кстати, сегодня день?)

Дорогой Поль,

нет, я не нашла в книгах адреса, но между страниц я обнаружила цветы, стебельки трав, комочки шерсти, песчинки. Похоже, мама бродила с книгами по острову и вкладывала в них все, что находила.

В ее последней книге, «Из хаоса», под слегка помятой красной обложкой лежали фотокарточки. На одной широко улыбается веселый юноша в клетчатом пиджаке. На второй темноволосая женщина в легком светлом платье сидит в окружении цветов и мечтательно смотрит в камеру. На следующей тот же юноша, но уже в мантии и академической шапочке, гордо подняв подбородок, стоит рядом с тонким деревцем.

На последней фотографии, спрятанной в самом конце, изображена молодая пара на улице, на фоне неясных очертаний транспорта и прохожих. Мужчина двумя руками обнимает женщину за талию и, наклонившись, что-то шепчет ей на ушко. Женщина держит руку у щеки, как будто хочет спрятаться от камеры, но вместо этого смеется, откинув голову. В углу карточки кто-то написал ручкой «1915. Мы». И хотя изображение не очень четкое, мужчина на ней тот же, что и на других фото. Тот самый водитель скорой, нарисованный на стене в «Seo a-nis». А женщина — моя мама.

Какой беззаботной, какой беззастенчивой показалась мне эта фотография! Просто захваченная врасплох неожиданным щелчком фотокамеры сцена, на которой двое любящих друг друга людей говорят о чем-то для них сокровенном. Осторожность тех пальцев у щеки уступает место искреннему смеху. В тот миг их совершенно не беспокоил город, чья жизнь проносилась за их спинами. Должно быть, это и есть тот Лондон, за которым гоняется мама, веяние которого хочет снова ощутить. Мгновение единения на фоне раздирающей мир войны.

Он был ее музой. И хотя имя «Дэвид» не упоминается ни в одной из ее книг, я знаю: эти стихи для него. Для человека, которому она писала, которого называла «мой магнит», «моя теплая летняя ночь», для того, к кому «стремится сердце». Бабушка не говорит ни слова. Она только кивает и указывает на стопку книг, словно в них заключены все тайны вселенной.

Может быть, так и есть. В школе я не смогла бы определить тему стихотворения, даже если бы от этого зависела моя душа. Так что же заставляет меня думать, что теперь я смогу понять целую жизнь, заключенную в поэзии?

Когда-то перед сном, между сказками и гэльскими колыбельными, мама рассказывала мне одно стихотворение. О том, как с моря дует ветер и какой он бодрящий и пахнет солью. Как он несется над водной гладью к утесам, ледяными пальцами касаясь всех, кто оказывается у него на пути. Не знаю, сочинила ли его мама сама (в ее книгах я его не нашла), но я никогда не слышала от нее других стихов.

Гуляя здесь по острову, я вспомнила те строки. Я стояла на холме, глядела в море и выкрикивала их в воздух. Ветер прижимал юбку к моим ногам, обрызгивал водой мои обнаженные руки, придавал губам солоноватый привкус. И тогда я поняла, о чем было то стихотворение.

О том, что, как бы сильно порывы ветра ни били по тебе наверху, как бы сильно они ни требовали внимания, у подножия холма они начинают затихать. Но и там борьба за жизнь не менее упорна. Чайка преодолевает в воздухе дикие течения. Трава прижимается к земле. Он есть, но через некоторое время ты перестаешь обращать на него внимание. Он — данность, он всегда рядом Ты не замечаешь его до тех пор, пока однажды он не наваливается на тебя со всей своей силой, заполняет рот, свистит в ушах, распаляет душу, и ты вспоминаешь, каково это — дышать. Да, ты делаешь это каждый день, но только в это мгновение чувствуешь себя по-настоящему живым.

С того дня, как ты вошел в мою кухню с корзиной капусты, ты был со мной. Всегда, как ветер. Но когда я первый раз обнаружила на почте письмо от тебя, мое сердце подскочило в груди так, как никогда прежде. Ты порывом ветра пронесся по моей душе, и я поняла: пришла любовь.

Жаль, что тебя нет сейчас здесь, что ты не ощущаешь этих воздушных течений. Они — сама поэзия.

С любовью,

Мэйзи

Лондон, Англия

28 августа 1940

Уважаемые господин или госпожа!

Много лет назад юноша по имени Дэвид Грэм учился в Университете Иллинойса. Он закончил университет в 1913, получив степень в области естественных наук. Я не знаю, состоит ли он в Ассоциации выпускников Университета Иллинойса, но предполагаю, что Вы часто получаете новости от выпускников и ведете записи об их местонахождении с момента выпуска.

Если у Вас есть какие-либо сведения о Дэвиде Грэме, пожалуйста, Вас не затруднит связаться со мной? Вы можете писать мне в Лондон, в отель «Лэнгхэм». Заранее благодарна.

Искренне Ваша,

миссис Элспет Данн

Где-то между Эдинбургом и Лондоном

22 сентября 1916

О, Сью!

Как же трудно было сесть на поезд в этот раз. Это не значит, что когда-либо прежде расставание было легким, но оно особенно тяжело сейчас, когда я знаю, что такое быть в разлуке с тобой. Когда мы расстались в прошлый раз и я сел на поезд, стремясь на судно, которое должно было перевезти меня через пролив, мои мысли были полны тобой, но в то же время я чувствовал предвкушение и неопределенность. В этот раз я смотрю на мелькающие за окном английские пейзажи и думаю только о том, что каждая живая изгородь и каждое пастбище, которые мы проезжаем, разделяют нас еще больше.

Я планирую отправить это письмо до отъезда из Англии, так что могу писать более свободно, чем под бдительным оком цензоров. Не смог сказать это тебе лично, но я начинаю несколько уставать от всего этого. В последнем месте, куда нас назначили, рядом с замком Бильмон, мы были совершенно изнуренными и опустошенными, но, по крайней мере, я ощущал свое участие в войне гораздо больше, чем на других постах. До этого мне казалось, что мы постоянно были либо в пути, либо на отдыхе.

Мы слышим взрывы снарядов, иногда даже видим, как они падают на дорогу, но ближе к линии военных действий не подходим. Мы живем историями, что слышим от «везунчиков». Иногда мне кажется, будто мы бродим вокруг кинотеатра, подслушиваем разговоры выходящих из него зрителей и по этим кусочкам пытаемся понять, о чем был фильм.

В тот раз, когда я бежал вверх по насыпи на помощь раненому санитару на виду у бошей и их пушек, меня захватило знакомое чувство опасности и возбуждения. Я чувствовал себя настолько живым! Как будто я снова карабкался по стене с теми белками. Делать что-то, вместо того, чтобы просто ждать где-то там и смотреть, как это делают другие. Признаюсь, после выхода из госпиталя мне было очень трудно вернуться к обычной работе.

Ты понимаешь, почему я не мог сказать тебе этого, Сью? Ты бы обхватила меня своими удивительно сильными руками и никогда бы не отпустила. Не скажу, что мне бы сильно не понравилось быть в плену у такой тюремщицы, но, как я уже говорил, мне нужно закончить мой год. Мне нужно совершить что-нибудь в своей жизни. Если я не смогу продержаться год, то на что я тогда вообще способен? Ты бы не хотела быть с мужчиной, который ничего не доводит до конца.