Четыре ночи назад нас отправили на задание. Прибыв на место назначения, мы обнаружили, что перевязочный пункт только что был взорван. Врачи, санитары, «везунчики» — все исчезли. Какой-то офицер пытался навести порядок, разруливая потоки тех, кто появлялся от траншей.

Имея некоторые медицинские знания, я начал осматривать поступающих от окопов раненых, выясняя, кто из них доживет хотя бы до сортировочного пункта. Те носильщики, что еще могли стоять на ногах, скоро опускали своих подопечных на землю и неслись обратно, за следующей порцией раненых. Дэйв, этот дурачок, спрыгнул в окоп и последовал за ними. Несколько раз он возвращался, игнорировал мои окрики и снова бросался в траншею. В последний раз он не вернулся.

Фронтовая линия была не его работой, но Вы же знаете Дэйва. Он никогда не прислушивается к голосу осторожности. Но он делал то, что должно было быть сделано.

Последние четыре дня я колебался, отправлять ли Вам это письмо. Я продолжал надеяться, что он выйдет, хромая, из ничейной полосы с захватывающей историей об очередном счастливом спасении. Этого не произошло.

Едва ли я могу сделать для Вас что-нибудь отсюда, но, пожалуйста, напишите Минне, если Вам что-нибудь понадобится. Я знаю о Вашем положении. Дэйв рассказал мне в ту ночь, пока мы ехали к пункту назначения. Да, он был ошеломлен и напуган. Но в ту ночь он был полон надежды. И счастья.

Итак, исполняя последнюю волю моего лучшего друга…

Гарри Вэнс

Сью, моей самой милой девочке.

Это письмо ты никогда не должна была прочитать. Если же оно попало к тебе, значит, оно — мое последнее.

Сейчас май, и я только что вернулся после встречи с тобой в Париже. Меня ждала стопка лихорадочных писем. Читая их, я начал понимать, насколько напугана ты была, как волновалась, будучи так далеко от всего происходящего здесь. Я не хочу, чтобы ты снова пережила это незнание, поэтому делаю единственное, что может помочь. Пишу тебе письмо.

Не знаю, когда ты его прочитаешь. В следующем месяце, или через полгода, или через год. Надеюсь, никогда. Не знаю, каким тогда будет мир. Не знаю, о чем мы успеем поговорить к этому времени. Не знаю даже, не найдешь ли ты себе другого симпатичного американца — водителя скорой.

С уверенностью могу сказать (даже глядя в будущее), что никогда не найду себе другую Сью. Ты заставляешь меня хмуриться на утренней заре и улыбкой встречать вечернюю. Хмуриться — ведь меня ждет еще один день без тебя. Улыбкой — потому что из всех разделяющих нас дней одним стало меньше.

В одном из своих писем ты написала, что не считаешь себя достаточно сильной. Ты сказала: «Я не могу жить дальше, не зная, существуешь ли ты в этом мире». Ты сильная, Сью. Посмотри на себя: ты пересекла ради меня Ла-Манш! Когда я думаю обо всем, что ты совершила ради меня, мне хочется стать сильнее — ради тебя.

Знаю, ты не хотела, чтобы я ввязывался в эту войну. Ты желала, чтобы по прибытии в Лондон я отправился прямо на Скай и никогда его не покидал. Но я должен был поступить по-другому. Я не мог прийти к тебе неудачником, Сью. Я должен был доказать, что чего-то стою. Ты всегда называешь меня мальчиком. Мне нужно было вырасти и стать мужчиной.

Я знаю тебя, моя дорогая. Я знаю, что сейчас ты сердито качаешь головой и говоришь: «Но ты не был неудачником. Ты заставил меня влюбиться в тебя! Со мной у тебя все вышло». С тобой у меня все вышло, Сью. И в этом нет никаких сомнений. Не знаю, чем я заслужил это, но, должно быть, я совершил нечто великое, чтобы в моей жизни появилась ты. Моя жемчужина.

Я сожалею, что не сказал тебе этого раньше. Я хочу, чтобы мое лицо было первым, что твои заспанные глаза будут видеть по утрам. Я хочу наблюдать, как ты умываешься и натягиваешь чулки. Хочу готовить тебе завтрак и поцелуями собирать частички яичницы с твоих губ. Я хочу сидеть у окна с тобой на коленях, а ты бы читала, писала, говорила или просто дышала. Я хочу согревать твои ступни между своими коленями. Хочу, чтобы, когда я засыпал, мой подбородок щекотали твои волосы.

Я бы переехал на Скай и вытерпел бы недовольство твоих соседей и семьи, если бы таковым было твое желание. Ради тебя я бы отправился в самые глухие леса Сибири. Знаю, что сейчас я там, где ни один из нас не хотел бы быть.

Однажды, когда-то давным-давно, ты сказала, что слишком банально клясться кому-то в вечной любви. А есть ли слово, которое означает «дольше, чем вечно»? Столько я и буду тебя любить.

Сейчас, всегда и даже дольше. Я люблю тебя.

Дэвид

[1] *Эскадрилья «Лафайет» — истребительная эскадрилья, подразделение французских военно-воздушных сил во время Первой мировой войны. Состояла в основном из американских летчиков-добровольцев.

Глазго

6 сентября

Маргарет,

долгие годы меня угнетала мысль о том, что я сделал свою сестру несчастной. Уверен, она винит меня до сих пор.

Видишь ли, у меня была девушка, Кейт. Когда я уходил воевать, она сделала из пряди волос розетку и пришила ее к моей рубашке, возле сердца, чтобы всегда быть со мной.

А потом случился Фестюбер, и я вернулся домой без ноги, желая только одного: спрятать лицо у нее на плече. Но в тот миг, когда я попытался обнять ее, она отшатнулась. В прямом смысле отшатнулась. Постепенно она перестала приходить, но на самом деле так было даже легче. Если ее не было рядом, мне не приходилось видеть, как ее глаза все время украдкой возвращаются к моей подвернутой брючине, не приходилось чувствовать ту давящую неловкость, что возникала между нами, когда она отходила в сторону, давая мне пройти.

Я думал, что все понял. Какая девушка захочет в мужья калеку? Даже когда мне поставили протез, я знал, что это ничего не изменит. Она уже слишком отдалилась.

И вот однажды Вилли приехал на побывку. Я был в новом доме Элспет, вырезал каминную полку. Вилли нашел меня, усыпанного стружкой, в огороде и, решив мне помочь, сбросил куртку. А к его рубашке, прямо напротив сердца, была пришита розетка из золотистых локонов.

Мы подрались. Он все повторял, что мы не выбираем, кого любить. Думаю, я сломал ему нос. Матир была в ярости, а Элспет плакала, не переставая. На следующий день Вилли уехал и больше на побывку не приезжал.

Я думал, что на этом все и закончится. Я кипел от злости, но Вилли уехал, и я мог и дальше вырезать камин для Элспет и постараться забыть о том, что вообще встретил Кейт. Но покой оказался недолгим. Элспет получила письмо из Военного министерства. Иана официально признали погибшим.

Три месяца прошли как в тумане. Иан, который был мне ближе родного брата, погиб. Мы отправлялись во Францию полными бравады, обещали присматривать друг за другом. И я не сумел. Безусловно, это были черные дни. Элспет справлялась лучше меня. К ней приехали дети Аластера, так что ее дни были заняты ими. С тех пор, как Кейт бросила меня, у меня никого не осталось. Целыми днями я в одиночестве бродил по холмам со своей тростью и флягой. Когда я поехал в Эдинбург проверять протез, доктор отчитал меня за то, что я сильно повредил его, карабкаясь в гору. Но мне было все равно. Мне была необходима эта боль.

Но на обратном пути к вокзалу Уэйверли я увидел Элспет. Она не была на Скае и не оплакивала Иана. Она была здесь, на улице, и обнимала незнакомца.

Знаю, я был несправедлив, когда догнал ее и высказал все, что думал. Мужчина встал между нами, как будто это его касалось. Он даже не был местным — всего лишь американец. Как она могла так быстро забыть Иана? С его смерти прошло всего несколько месяцев, а она уже бросилась в объятия другого. Как она могла предать его, да еще с американцем?

Она стояла, опустив голову, и не перебивала. Шептала, что не забывала Иана и никогда не забудет. А потом заплакала, и американец вновь выступил вперед. Я набросился на него, спросил, о чем он думает, ухаживая за чужими женами, пока солдаты умирают в окопах. И тогда глаза Элспет вспыхнули.