«Это она нарисовала,

—

произнес голос из-за моей спины.

—

Пока шла Великая Война, а она ждала».

Женщина была миниатюрной и аккуратной, с острым взглядом, как у ворона. За ее спиной грохотал древний грузовик.

«Я слышала, что кто-то в Портри задавал вопросы об Элспет Данн».

Я смогла только кивнуть.

«И эти глупцы отправили тебя сюда.

—

Она поплотнее закуталась в шаль, что была наброшена ей на плечи.

—

Тебе будет лучше пойти со мной».

Она потянулась к моей руке, но я отшатнулась. День был долгим.

«Ого, да у тебя характер Элспет. Девочкой она часто его проявляла. То же и в тебе, Маргарет Данн.

—

Должно быть, я выказала удивление, потому как глаза этой женщины немного смягчились и она улыбнулась:

—

Я твоя бабушка. Я ждала тебя».

А я-то думала, что она ни слова не понимает по-английски, не говоря уже о том, чтобы читать или писать на нем. Она всегда казалась мне бабулей-затворницей, островитянкой, которая слишком занята на своей ферме, чтобы навестить нас в Эдинбурге. Но это не означало, что она забыла нас. Я говорила тебе, что столько, сколько я себя помню, каждый месяц она писала маме письма на гэльском. Но, Поль, оказывается, мама писала бабушке каждую неделю, отправляла ей страницы, сплошь покрытые строками, описывающими каждый сделанной мной шаг, каждый сон, который мне приснился, каждую мечту, которую я озвучила перед сном. А фотографии! Мой первый школьный день, день, когда выпал мой первый молочный зуб; десятилетие, день совершеннолетия. Все они были сделаны старой складной фотокамерой мамы

—

«Челенджем». Все письма бабушка хранила в сундучке у кровати, а фотографии

—

под его крышкой. Пусть она и была далеко от Эдинбурга, нас она никогда не покидала.

И вот я гощу у бабушки уже неделю. Здесь я нашла семью, о существовании которой не подозревала. Я гуляю вдоль небольших ручейков, взбираюсь на холмы и думаю о тебе. Не могу не представлять, сколько экскурсий мы могли бы здесь с тобой предпринять. Ты бы помог мне во всем разобраться, взял бы меня за руку, и я бы почувствовала себя так же уверенно, как когда сказала тебе «да» в Плимуте. Не знаю, что бы я без тебя делала.

С любовью,

Мэйзи

Лондон, Англия

16 августа 1940

Уважаемые господин или госпожа!

Много лет назад по этому адресу жила женщина по имени Ева Хейл, в девичестве Грэм, с мужем и дочерью. Я не знаю, живут ли они там до сих пор или уехали из Терре-Хота, но я была бы признательна за любую информацию. Я потеряла связь с ними несколько лет назад и очень хотела бы их найти. Ева

—

сестра моего давнего друга.

Если у Вас есть какие-либо сведения об их местонахождении, пожалуйста, Вас не затруднит связаться со мной? Вы можете писать мне в Лондон, в отель «Лэнгхэм». Заранее благодарна.

Искренне Ваша,

миссис Элспет Данн

У святой Женевьевы, Париж, Франция

28 апреля 1916

Моя Сью,

тысяча извинений за то, что не написал раньше! Ты, должно быть, сильно волновалась, когда получила только открытку из госпиталя, которую я отправил, но я был не в состоянии написать больше. Сейчас я чувствую себя намного лучше и подумал, что ты заслуживаешь более подробного объяснения.

Я дежурил на маршруте, ведущем к перевязочному пункту около тыловых траншей. Достаточно близко, чтобы, как говорится, «понюхать пороху». Из-за сильного обстрела «везунчиков» сюда еще не доставили, так что я ждал в землянке. Скоро я увидел, как санитары стали карабкаться на насыпь. Это было довольно рискованно, поскольку место находилось на виду у бошей. Ночь была лунной, и на короткий миг санитары и парень с носилками на вершине насыпи стали хорошо видны. Этого хватило стрелкам, чтобы открыть огонь.

Я увидел, как упал носильщик, и рванул наверх. Одного из санитаров подстрелили, но «везунчик» оказался в порядке. Я оттащил раненого санитара вниз, а потом помог другому санитару с носильщиком. По нам снова открыли огонь. Снаряд упал совсем близко, и меня достало несколькими осколками в плечо и правую ногу. Каким-то образом нам удалось загрузить в скорую «везунчика», раненого санитара и меня самого, однако я не мог вести машину.

Мои ранения были не слишком тяжелыми, но я подхватил инфекцию, и у меня начался сильный жар. Меня отправили подальше в тыл, и вот я оказался в Париже. Мне так жаль, Сью. Знаю, ты, должно быть, очень беспокоилась, когда получила открытку о том, что я в госпитале. Я не мог писать. Французские доктора вставили в рану трубки, чтобы откачать жидкость, и я не мог шевелить рукой несколько недель. И ни одна из медсестер не знала ни слова по-английски, так что я не мог даже продиктовать письмо. Мое плечо болит до сих пор, так что я пишу это письмо с перерывами. Тем не менее, в моих лихорадочных снах ты всегда была со мной рядом.

Твой Дэйви

P.S. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пришли мне книг! Не знаю, сколько еще я пробуду в госпитале, но уже готов карабкаться на стену от отсутствия хоть чего-нибудь интересного для чтения.

Отель «Республика», Париж, Франция

6 мая 1916

Моя дорогая, забавная девочка! Я попросил книг, но думал, что ты просто отправишь их посылкой. Но Луиза Мэй Олкотт [1]? Да ты и в самом деле схватила первое, что попалось тебе под руку по пути к двери. Чего я не могу понять, так это как ты пережила десятичасовый переезд в поезде с одними только «Ребятами Джо». Но именно это и случается, когда выскакиваешь из дома совершенно без багажа! Даже без чистой пары носков. Хорошо, что я смог одолжить тебе свои. Уверен, однажды ты мне их вернешь.

Ты никогда не покидала моих мыслей, но, снова увидев тебя, искупавшись в твоем присутствии, которое было слаще любого лекарства, я почувствовал себя рожденным заново. Все ячменные воды докторов и сиделок не могли сравниться с твоей лаской. Только ты можешь придать мне столько сил.

Завтра я вернусь в место третье. Напишу оттуда. Я просто хотел, чтобы дома твоего возвращения ждало письмо.

Дэйви

Где-то посреди пролива

6 мая 1916

Дэйви, Дэйви. Тебе необязательно было получать ранение, чтобы привлечь мое внимание! Ты же знаешь, что я люблю тебя, несмотря ни на что. Но все же нечестно было таким образом пытаться заманить меня на корабль. Не увидь я подтверждения собственными глазами, никогда бы не поверила, что ты действительно был ранен так серьезно.

Лежа на той больничной кровати, ты выглядел весьма трагично и заставил меня ужасно разволноваться, когда я первый раз тебя увидела! Ты был таким исхудалым и бледным, с разметавшимися по подушке волосами

—

я едва не расплакалась. Но потом ты открыл свои глаза цвета шотландских холмов и сказал: «А вот и ты», как если бы дожидался меня. В этот миг я поняла, что все будет в порядке. Я удивлена, что тебя выписали так быстро, но, наверное, от тебя хотели наконец избавиться. И после тех комментариев, что ты шептал в мое горевшее от смущения ухо, я могу их понять. Медсестры были монахинями, Дэйви. Тебе повезло, что они ни слова не понимали по-английски.

Хотя нам в той комнате в отеле слова были не нужны. Я хотела что-то сказать, но ты очень умело остановил меня поцелуями, как сделал это тогда в Лондоне. Очень умело. Я не сожалею ни об одном мгновении той длинной, беспорядочной ночи, но, мой дорогой, если бы я знала, насколько больно тебе будет следующим утром, я бы, возможно, не решилась. Или, по крайней мере, захватила бы еще одну бутылку бренди.