Думаю, мы с Гарри оба представляли, будто поведем свои машины прямиком с парохода на передовую. И хотя нас еще не посылают на фронт, меня назначили на небольшую санитарную машину вместе с еще одним парнишкой, Макги. Когда с фронта приходят поезда с ранеными, мы должны нестись на грузовую станцию в конце Рю де ла Шапель, чтобы забрать измученных пассажиров. Некоторые из них в тяжелом состоянии, но это те, которых посчитали способными перенести поездку. Полагаю, самые тяжелые до поезда просто не доживают. Мы грузим их, а потом мчимся по темным улицам во временные госпитали, разбросанные по всему городу. Я люблю представлять, что рядом едет смерть с косой, и всю дорогу до госпиталя мы с ней состязаемся в скорости, выясняя, кому достанутся люди в кузове моей машины. Мой небольшой грузовичок легкий и быстрый, так что смерть всегда отстает на целую улицу, глотая пыль.

Но все же работа здесь довольно легкая. Поезда чаще всего приходят ночью. Нам нужно проводить какое-то время в гараже и поддерживать машины в порядке. Но у нас остается достаточно возможностей исследовать днем Париж. Мы с Гарри осматриваем достопримечательности, за полцены смотрим кино в Гомоне. Мы прочесываем французские книжные магазины с такой же радостью, с какой ты делала это в Лондоне. Усевшись в нашем любимом кафе, мы упорно работаем над оригиналами Дюма и Буссенара в попытках освежить наш французский, который мы после школы забросили

Еще не совсем Рождество, но я отправлю тебе подарки. Жаль, что я не могу лично их тебе вручить. Ты не могла бы кое-что для меня сделать? Как только наступит Рождество, прямо в полночь, выйди на улицу и подними лицо к луне. Почувствуй на своих губах снежинки и представь, что это мой поцелуй. Я выйду на улицу в то же время. Обещаю. Не важно, буду ли я все еще в Париже или еще в каком-то уголке Франции, я закрою глаза и представлю себе то же самое. Возможно, у нас получится побыть вместе, хоть и всего лишь на мгновение. Если в такую ночь могло случиться чудо, подобное рождению нашего Господа, то что может помешать нашим душам встретиться?

С любовью,

Дэйви

Эдинбург

Самый канун Рождества, предрассветные часы, 1915

Любовь моя,

вот-вот наступит Рождество, и уже нашим ребятам «в уютных и теплых кроватках снится сахарный снег и луна-мармеладка», а я единственная, кто не спит и дожидается Святого Николаса.

Мы с Крисси засиделись допоздна и выпили многовато глинтвейна. Это был первый раз, когда мы смогли спокойно посидеть и поговорить о последних шести годах, чтобы вокруг нас не бегали кругами дети. Но мне рассказывать было особенно не о чем. Если забыть о бегстве от мужа в погоне за американцем, последние шесть лет я занималась только домашним хозяйством и поэзией. Я обронила твое имя

—

всего лишь раз

—

но выражение моего лица, должно быть, заставило ее поцеловать меня в лоб и уйти спать, не задавая больше вопросов.

Я налила себе еще одну кружку глинтвейна и стала смотреть сквозь открытую дверь, как она забирается в постель, которую после смерти Аластера бессменно занимала одна. Я знала: даже если я расскажу ей о тебе, она не поймет. До конца своей жизни она останется верной Аластеру. Так что я вернулась в гостиную со свечой, блокнотом, вином и своими тайнами.

Я отворила окно и свесила ноги наружу, а потом открыла твой подарок. О… пузырек настоящих французских духов! Подходящий подарок от сгорающего в Париже от любви юноши. И, о, Дэйви, ожерелье просто потрясающе! Жемчужина так же совершенна, как капелька лунного света. Спасибо.

Каминные часы

—

они на две минуты спешат

—

звонят полночь, так что я высовываюсь за окно. Ты чувствуешь, любовь моя? Это не снежинка опустилась на твою щеку

—

это мои губы ласкают тебя. Не ветер свистит в ушах

—

это мой голос шепчет: «Я люблю тебя». Ты ощутил мягкий янтарный аромат Ambre Antique в воздухе? Это была я.

Знаю, что дети проснутся рано и ринутся в кухню, чтобы посмотреть, приходил ли Святой Николас, поэтому я пойду спать, хоть и была бы рада остаться здесь с тобой и этим письмом. Между нами могут быть многие мили, но хоть на какой-то залитый лунным светом миг мы были рядом.

Самого счастливого Рождества тебе, мой Дэйви.

Элспет

Париж, Франция

1 января 1916

Моя самая дорогая Сью,

я с таким нетерпением ждал твоего письма! Думаю, я забыл, что праздники могли задержать почту. Понимание этого не успокаивает моей нетерпеливости, но, по крайней мере, я знаю: письма не было так долго лишь потому, что ты дожидалась Рождества, а не из-за какого-нибудь другого американского ковбоя.

Прекрасные наручные часы! Ты запомнила, что я хотел такие, чтобы заменить карманные. С ними будет гораздо удобнее. Я держу свои во внутреннем кармане пиджака, и их не очень легко доставать каждый раз, когда мне нужно узнать время (что случается достаточно часто).

Твои письмо и подарок стали единственным светлым пятном на этой темной и мрачной неделе. И это не из-за погоды; боюсь, темным и мрачным было мое настроение. Я и так был достаточно подавлен тем, что провожу Рождество далеко от семьи (да, я скучал даже по маминому кексу!), а тут еще Гарри получил приказ.

Все это время мы с Гарри были неразлучны, а потом они берут и отправляют его в боевую часть, оставляя меня с нытиком Макги. И все потому, что Гарри стоял впереди меня в очереди, когда мы записывались. Без семьи, без тебя, Сью, я рассчитывал, что, по крайней мере, проведу Рождество вместе с Гарри. Вместо этого я оказался перед выбором: шататься с Джонсоном и остальными придурками по кварталу красных фонарей или сидеть в спальне, слушая, как Макги громко читает старые письма от своей мамочки. В итоге я забрался в кровать с книгой Драйдена (уже довольно потрепанной) и читал до самого отбоя.

Хоть Гарри и не был виноват в принятом решении, пока он собирался, я сильно на него злился. Я ворчал и придумывал ему прозвища, многие из которых почерпнул из лежащего у меня на кровати Шекспира. Особенно мне понравились «чудовищный злодей» и «неотесанный чурбан». Гарри же просто посмеялся, стукнул меня кулаком в плечо, что является мужской версией нежного объятия, и бросил на мою кровать чистую пару своих носков.

Эта наш с ним забавный обычай. Когда-то, когда мы еще совсем мало знали друг друга, по пути из школы мы кое-чего натворили. Не помню точно, что именно, но Гарри эта забава оставила без шляпы, а меня

—

без носков и ботинок. Сначала мы пришли домой к Гарри, и я умолял его одолжить мне одежды

—

я знал, что паренька, вернувшегося домой с босыми ногами в тот день, когда мама дома, ожидало самое строгое из всех вообразимых наказаний. Гарри выражал неохоту

—

напоминаю, наша дружба еще была неокрепшей

—

но, в конце концов, сжалился надо мной, но только предварительно заставив скрестить пальцы, плюнуть через плечо и поклясться, что я верну его ботинки и носки. Позже он признался, что не ожидал снова увидеть ни то, ни другое. Мне же Гарри очень нравился, и я надеялся стать его близким другом, поэтому я вернул носки на следующий же день.

После это стало для нас настоящим обрядом. Пара носков означала обещание снова увидеться. В колледж я отправлялся с его белой парадной парой, а он пересек на пароходе Атлантику с моими шерстяными. Так что, полагаю, раз и сейчас у меня остаются его носки, нам придется снова увидеться. Даже если он

—

неотесанный чурбан.

В канун Рождества я сумел выскользнуть на улицу, как и обещал. Закрыл глаза и стоял как можно более неподвижно, вспоминая, как ты сжимала пальцами мои плечи, как твои волосы щекотали мой подбородок, как твое тело прижималось к моему. Я уловил аромат цветов, и у меня появилась шальная мысль: а вдруг сработало? Вдруг и в самом деле на короткое мгновение наши души преодолели разделяющее нас расстояние?