Но дух независимости, который поддерживался в среде аристократии внутренними раздорами, пережил свободу общин, которая может опираться только на единомыслие. Римские бароны долго удерживали за собою право грабить и угнетать; их жилища были так же неприступны, как крепости или святилища, а свирепые бандиты и преступники, которых они укрывали от преследований закона, платили им за гостеприимство тем, что употребляли по их приказанию в дело свои мечи и кинжалы. Первосвященники и их племянники иногда вмешивались в эти распри из личных интересов. В царствование Сикста Четвертого спокойствие Рима было нарушено тем, что соперничавшие между собою знатные семьи вели открытую борьбу и осаждали дома своих противников; после того как дворец протонотария Колонна был предан огню, сам Колонна был подвергнут пытке и обезглавлен; а попавшийся в плен его друг Савелли был убит на месте за то, что отказался от участия в победных возгласах приверженцев Орсини. Но папы уже не дрожали от страха в Ватикане; они были достаточно сильны для того, чтоб держать своих подданных в покорности, если имели достаточно энергии на то, чтоб предъявлять свои права на эту покорность, а бывшие свидетелями таких местных смут иностранцы восхищались легкостью налогов и мудрым управлением церковной области.

Страх, который могут наводить громы Ватикана, зависит от общественного мнения; в тех случаях, когда это мнение уступает место рассудку или страстям, обессиленный треск грома бесследно разносится по воздуху и беспомощный первосвященник может сделаться жертвою грубого насилия со стороны какого-нибудь знатного или плебейского противника. Но после возвращения пап из Авиньона ключи св.Петра охранялись мечом св.Павла. Над Римом господствовала неприступная цитадель; пушки — надежная охрана от народных мятежей; под знаменем папы была организована регулярная армия, состоявшая из кавалерии и пехоты; его огромные доходы покрывали его военные расходы, а в своих обширных владениях он мог набрать такую армию из враждовавших с римлянами соседей и из своих верных подданных, которая была способна привести мятежный город в повиновение. С тех пор как к церковной области были присоединены герцогства Феррара и Урбино, она простиралась от Средиземного моря до Адриатического и от пределов Неапольского королевства до берегов По; большая часть этой обширной и плодородной страны уже с шестнадцатого столетия подчинялась верховенству и светской власти римских первосвященников. Их притязания были основаны на действительных или вымышленных дарственных записях, составленных в века невежества; если бы мы стали следить шаг за шагом за постепенным упрочиванием их владычества, нам пришлось бы подробно описывать те события, которые совершались в Европе, — нам пришлось бы говорить о преступлениях Александра Шестого, о военных операциях Юлия Второго и о либеральной политике Льва Десятого, а все это уже описали лучшие историки того времени. В первом периоде своих завоеваний, до экспедиции, предпринятой Карлом Восьмым, папы были в состоянии вести успешную борьбу с соседними монархами и странами, которые по размеру своих армий были не сильнее пап и даже слабее их; но лишь только монархи французский, германский и испанский стали оспаривать друг у друга владычество над Италией во главе громадных армий папы стали восполнять недостаток своих материальных сил политическою ловкостью и стали скрывать в лабиринте войн и мирных договоров свои честолюбивые цели и никогда не утрачивавшуюся надежду, что им удастся прогнать варваров за Альпы. Политическое равновесие, к которому стремился Ватикан, нередко нарушалось северными и западными армиями, сражавшимися под знаменем Карла Пятого; своей слабой и нерешительной политикой Климент Седьмой предал и самого себя, и свои владения во власть завоевателя, и Рим находился в течение семи месяцев в руках необузданных солдат, более жестокосердых и более алчных, чем готы и вандалы. После этого тяжелого урока папы стали сдерживать свое честолюбие, которое уже было почти вполне удовлетворено; они снова усвоили роль общего отца всех верующих и воздерживались от всяких наступательных войн, за исключением той неблагоразумной ссоры, во время которой наместник Христа и турецкий султан объявили войну неапольскому королю. Французы и германцы наконец удалились с театра военных действий; испанцы крепко держали в своих руках Милан, Неаполь, Сицилию, Сардинию и берега Тосканы и ради своих собственных интересов охраняли внутренее спокойствие и зависимость Италии, непрерывавшиеся, почти без всяких смут, с половины пятнадцатого столетия до начала восемнадцатого. Религиозная политика католического короля владычествовала в Ватикане и охраняла его; из предрассудков и из личных интересов этот король всегда брал сторону папы в спорах с подданными, а те друзья свободы или враги закона, которые прежде находили в соседних с Римом государствах поощрение помощь и убежище, были со всех сторон сдавлены железным обручем деспотизма. Продолжительная привычка повиноваться и воспитание укротили мятежный дух римской аристократии и римских общин. Бароны позабыли о войнах и раздорах своих предков и мало помалу превратились в рабов роскоши и правительства. Вместо того чтоб содержать толпы ленников и приверженцев, они стали тратить свои доходы на то, что разнообразит приятные развлечения владельца и уменьшает его могущество. Колонна и Орсини старались превзойти одни других убранством своих дворцов и капелл, а внезапно возникшая пышность папских семейств стала соперничать с их старинным блеском и скоро превзошла его. В Риме уже не слышно голоса свободы и разномыслия и пенящийся поток заменила большая лужа спокойной стоячей воды, на поверхности которой отражаются праздность и раболепие.

Светское владычество духовенства должно быть одинаково позорно и в глазах христианина, и в глазах философа, и в глазах патриота, а горькое сознание рабского положения и позора, по-видимому, должно было усиливаться от воспоминаний о древнем величии Рима, о его консулах и триумфах. Если мы хладнокровно взвесим достоинства и недостатки церковного управления, мы найдем, что при своем теперешнем положении оно отличается мягкостью, пристойностью и миролюбием, что оно предохраняет от опасностей, которыми угрожает государству несовершеннолетие его монарха, и от опрометчивых выходок слишком юного правителя, что оно тратит менее денег на роскошь и не подвергает страну бедствиям войны. Но для этих преимуществ служит противовесом частое, едва ли невозобновляющееся каждые семь лет избрание нового монарха, который лишь в редких случаях принадлежит к числу римских уроженцев, который, вступив на престол, только начинает учиться государственной мудрости в шестидесятилетнем возрасте, когда и его физические силы, и его способности приходят в упадок, и который не надеется ни довести до конца то, что предпримет в свое непродолжительное царствование, ни передать плоды своих трудов в наследство своим детям. Одержавший верх кандидат обыкновенно принадлежит к числу тех лиц духовного или монашеского звания, которые по своему воспитанию и образу жизни менее всех других способны уживаться со здравомыслием, с человеколюбием и со свободой. В оковах раболепной религии он научился верить в то, что нелепо, преклоняться перед тем, что гнусно, и презирать то, что достойно уважения разумного существа; он привык наказывать за заблуждения как за преступления, награждать за умерщвление плоти и за безбрачие как за высшие добродетели, ставить упомянутых в календаресвятых выше римских героев и афинских мудрецов и считать требник и распятие за более полезные орудия, чем плуг или чем ткацкий станок. В должности папского нунция или в звании кардинала он может приобресть некоторое знакомство с общественной жизнью; но его ум и его нравы сохраняют свою первоначальную окраску; из чтения и из опыта он может извлечь некоторые указания на настоящий характер своей профессии; но и такой знаток своего дела неизбежно впитывает в себя некоторую долю того ханжества, в которое он старается вовлечь других.