Я проснулся от сильного стука в дверь.

– Я тебя уже пять минут пытаюсь разбудить! – воскликнул, входя, Джи.

Я тут же рассказал ему зловещий сон.

– Странное предзнаменование, – сказал он, – но кто предупрежден, тот вооружен.

Вместе с ним в пространство комнаты влилась солнечная волна, согревая мое сердце. В глазах Джи сияла бесконечность.

– Наконец-то вы прибыли, – сказал я, воспрянув духом. – Без вас сплошная горизонталь – и солнце не светит, и птицы не поют. Я окончательно убедился, что музыканты – это миряне из области искусства. Они никогда не будут работать над собой, гуляют и расслабляются, никакого стремления вверх. А как ваши документы?

– Когда я появился у полковника, он посадил меня перед собой, – сообщил Джи, – и четыре часа допытывался, с какой я целью еду в Польшу и на ком был женат мой прадедушка, не было ли в роду дворян или родственников за границей. Потом он долго перелистывал бумаги, бросал подозрительные взгляды, а на прощанье сказал: "Через два дня продолжим разговор". Я плюнул на бюрократию и уехал. А сейчас приглашаю тебя познакомиться с городом.

Несколько часов мы бродили по морозным улицам. Я замерз и с нетерпением ждал, когда Джи предложит купить продуктов и вернуться в номер, но он внезапно произнес:

– Я могу взять тебя в учебную ситуацию, к одной известной театральной актрисе, если ты будешь мягким и обходительным, как истинный джентльмен. Ты вырос в горах, годами медитировал в одиночестве, и поэтому остался неотесанным дикарем. Пока не станешь культурным человеком – никогда не найдешь Бога.

– При чем тут культура? – вздохнул я.

– Неграмотный конюх не может взойти на небеса с парадного входа, он вынужден прокрадываться с черного.

Высокие двери в подъезд, похожие на ворота, открыла консьержка.

– Помни себя, – напомнил Джи, когда мы поднимались по широкой мраморной лестнице.

Джи позвонил, открылась тяжелая дверь. Мой взгляд встретился с лучистым взглядом прекрасной дамы, и я так оробел, что едва смог поздороваться. Она была легка и непринужденна, и каждый ее жест был отшлифован до совершенства.

– Ну, что смотришь как лисица на виноград? – играя сигаретой в тонких, фарфоровых пальцах, иронично спросила она.

На чайном столике стояли старинные чашечки с душистым чаем. Я смотрел на актрису и думал, что красота – наибольшая ценность в Божественном мире.

– Наслаждение и совершенство – это разные вещи, – заметил Джи, словно прочитав мои тайные мысли. – Они определяют человека и имеют различные результаты. Тот, кто выбирает совершенство, становится чистым; тот же, кто выбирает наслаждение, не достигает истинной цели. Наслаждение само предлагает себя человеку и не требует больших затрат, а совершенство находится в отдалении и требует постоянного сверхусилия. И только мудрый исследует их и отличает друг от друга. Он выбирает совершенство как высшее по отношению к наслаждению. Но глупый выбирает наслаждение.

– По-моему, ваш друг всегда выбирает второе, – засмеялась актриса.

Несколько часов пролетели для меня незаметно.

– Ты не оправдал моих ожиданий, – заключил Джи, когда мы, попрощавшись с актрисой, вышли на улицу, – вел себя как отмороженный пингвин.

– Как влюбленный, – поправил я. – С этой дамой я готов провести в заключении две тысячи лет!

– А она с тобой – ни секунды.

"Как жаль, что не бывает легких путей", – печально размышлял я, стараясь не отставать от Джи.

На вечернем концерте в зале не было ни одного свободного места. Публика ликовала и вызывала на бис, дарила букеты роз, а в антракте одна интересная дама – поклонница прохладного джаза – пригласила весь ансамбль на пивной путч в ночной бар.

В каменной пещере стоял длинный деревянный стол и такие же скамьи, под потолком горели восковые свечи. Оркестр негромко играл легкий джаз. Музыканты заняли места вокруг стола, и официант принес огромные бокалы с пенящимся пивом и дымящиеся креветки, а затем поставил на стол белые свечи. Джи посчитал – их оказалось тринадцать.

– Прямо-таки вечер тринадцатого Аркана смерти, – отметил я.

– Каждая планета, – сказал Джи, отпив глоток пива, – должна в своем развитии проходить Долину Смерти, долину тринадцатого Аркана. В это время по Земле проносятся войны, волны массовых убийств, приносятся миллионы человеческих жертв. Но после этой стадии начинается подъем. Наша планета прошла эту фазу в двадцатом веке, и теперь начинается новый цикл, в котором будут жить люди Солнечной расы. Мы стараемся приобщиться к этому светлому току.

Сейчас вся наша падшая Вселенная находится в нижней точке Rota, и теперь должно начаться восхождение. До сих пор зло свободно существовало во Вселенной – теперь оно будет постепенно оттесняться. Материализм потеряет силу…

– Предлагаю тост за великолепные композиции Нормана! – воскликнула голубоглазая блондинка и поцеловала его в щечку.

– А я хочу выпить за нашу победу, – произнес Джи и подмигнул мне.

Брызги пива полетели на стол, началось необычное веселье.

Джи вышел и через пять минут вернулся с гримасой боли на лице.

– Я случайно поскользнулся в проходе и сильно повредил колено, – преодолевая боль, произнес он.

– Вчера ночью на том же месте, – сказал подошедший официант, – бандиты, изнасиловав, убили молодую девушку.

– Это работа злых демонов, – сказал я. – Они повредили вам ногу.

Мы вышли в служебное помещение. Я осмотрел опухшее колено Джи и понял, что дело плохо.

– Джи, нам нельзя здесь оставаться, – сказал я. – Нужно вернуться в гостиницу и вызвать врача.

– Я досижу до конца вечера, – стиснув зубы, ответил он. – Не хочу портить музыкантам этот удивительный праздник.

Вечер продолжался как ни в чем не бывало. Джи сквозь боль шутил и рассказывал истории, а когда все закончилось – я сообщил Норману о случившемся, отвез Джи на такси в гостиницу и с трудом дотащил до номера.

– Плохи мои дела, – сказал он, опустившись на диван, – теперь мне не светит не только Польша. Дай Бог, чтобы мог ходить.

В комнате появился Петраков:

– Начальство распорядилось, чтобы ты, Касьян, ехал с нами на гастроли в Киев, а Джи положат в больницу в Харькове.

– Я ни за что не останусь в Харькове, – ответил Джи.

– А я буду сопровождать его, – спокойно сказал я.

– Ты что, хочешь сорвать нам гастроли? – разозлился Петраков.

– А ты хочешь, чтобы я оставил Джи одного? – холодно ответил я.

– Ну, ты еще пожалеешь, – завопил Петраков и хлопнул дверью.

– Основное качество плебея в том, – сказал Джи, – что, стоит ему дорваться до руководящей должности, как он начинает манипулировать, кроиться и выгадывать. Этим он и отличается от человека Двора.

Тут появился Норман.

– Дай в Москву телеграмму, посади Джи на поезд, и там его кто-нибудь встретит, – заявил он.

– Нет, я его должен обязательно сопровождать.

– Ну, тогда вы ответите за срыв концертов! – взорвался Норман.

– Можете считать, – ответил Джи, – что с этой минуты мы у вас не работаем.

Норман покраснел от злости и вылетел из номера.

Но дверь тут же открылась снова, и пьяный трубач Ханыч, рухнув на кровать к Джи, навалился на него всем весом. Джи чуть не потерял сознание от боли. Я взял Ханыча за шкирку и вытолкал из номера.

– Ты зачем его выгнал? – возмутился Джи, не сразу придя в себя. – Я над ним столько работал, приручая его, а ты одним махом все испортил.

– Не тех людей вы приручаете, – заметил я. – Ханычу, кроме женщин, не надо ничего, не говоря уж о Просветлении. Бесполезно брать его на Корабль.

– Ты лучше, брат Касьян, повнимательней вслушайся в посвятительный стих Велимира Хлебникова:

Еще раз повторяю:

Я для вас вечерняя звезда.

Горе моряку, взявшему неверный угол

Своей ладьи на звезды.