Голицын осторожно кивнул головой.

— Насчет поручика опять ничего не известно. Тут он, в станице, да где жительствует — никто толком не ведает. И сам спрятался, и людей его не видать, — продолжая брить князя, рассказывал Прохор.

Когда он добрил щеку, Голицын с неудовольствием сказал:

— Как это не могут узнать? Плохо ищут!

— Не извольте гневаться, ваше сиятельство, ввечеру узнаем.

— А как Анна… как держится, узнав, что без меня едет дальше? — перебил Прохора Голицын.

Сбитый с толку, не зная, что отвечать, камердинер на всякий случай осторожно сказал:

— Да вроде никак, ваше сиятельство… Ничего не заметно.

Голицын стер со щеки пену, внимательно оглядел лицо в зеркало:

— Порезал, болван!

— Простите, ваше сиятельство, самую малость, прыщик…

— Дай спирт и лавандовую воду… брить — и то не умеешь!

Давно уже знавший Голицына и хорошо изучивший его характер Прохор понял, что князь чем-то очень раздражен. И то, что он назвал Нюшу Анной, особенно напугало Прохора. Князь редко, лишь в минуты гнева, называл слуг полным именем, и это всегда было признаком накипевшей ярости.

— Где она? — вдруг спросил Голицын.

— Тута, в соседнем флигельке, ваше сиятельство, — замирая от страха, прошептал камердинер.

— Подай мне ручное зеркало и позови ее сюда. Да когда войдете оба, ты стань вот тут, — князь указал возле себя.

— Слушаюсь, ваше сиятельство, — проговорил окончательно озадаченный Прохор.

Нюша с Машей, обнявшись, не спеша гуляли по саду, о чем-то перешептываясь и поминутно заливаясь смехом.

Щеколда ворот звякнула, и во двор быстрым шагом вошел Прохор. Лицо его было озабочено, глаза кого-то искали.

— Принес черт этого кобеля поганого, — с отвращением сказала толстушка, — ищет кого-то.

— Ой, господи, — испуганно схватилась за сердце Нюша, — не за мной ли?

— И чего он тебя искать будет, нас здесь цельная куча. И не люблю ж я его, окаянного холуя господского, — глядя сквозь кусты на метнувшегося в хату Прохора, сказала Машенька.

— Ой, подруженька, за мной это, ой за мной, чует мое сердце, меня это ищет, — прижимаясь к девушке, побелевшими губами прошептала Нюша.

— Ох да и напуганная ж ты этим князем! Зачем ему ты теперь, когда вам врозь ехать надо!

— Именно теперь-то и страшусь всего, теперь, когда солнышко мое засветило.

Она смолкла. На крыльцо, быстро шагая, вышли Прохор, Донька и Марфа.

— Ню-юша-а! — звонко закричала Донька, вглядываясь в сад. — Да во-он они, во-он в саду хоронятся, — указала пальцем на замерших под деревом девушек Марфа.

— Нюша, быстро за мной, барин требует! — сбегая с крыльца, закричал Прохор. — Серчает очень.

— Зачем требует, Прохор Карпович? — не в силах сдвинуться с места, прошептала Нюша.

— А кто его знает зачем? Сказано «немедля», а зачем, он сам знает. Идем, идем, Нюша, торопись, он, — Прохор оглянулся, — как тигра лютует.

— А отчего? — упавшим голосом спросила Нюша, еле поспевая за камердинером.

— Барский ндрав, кто ему может запретить! На то он князь и барин.

— Звали, батюшка барин? Доброго утра! — кланяясь от двери, сказала Нюша.

— Здравствуй! Что бледна? Или нездорова?

Голицын через плечо посмотрел на девушку. Нюша молчала. Князь снова взял зеркало и стал изучать порезанную щеку.

— Разучился брить, Прохор! Еще раз порежешь, худо тебе будет. Дай-ка пудры, да не той, не той, болван, а светлой!

Князь был не в духе, и Нюша сразу почувствовала это.

— Завтра уезжаю в Грозную… — медленно начал Голицын, пудря лицо и внимательно всматриваясь в зеркало. — Как ты думаешь, брать тебя с собой или тебе лучше ехать со всеми дальше?

— Не могу знать, ваше сиятельство, как скажете, воля ваша, — тихо проговорила Нюша.

— Я сам знаю, что моя воля, а я спрашиваю тебя, как ты считаешь?

— Ежели не очень буду нужна вашему сиятельству, то лучше со всеми, с девушками, — нерешительно ответила Нюша.

— Значит, с оказией в Екатериноградскую и там со всеми станешь ожидать меня? — ровным, спокойным тоном спросил Голицын.

— Если вашей милости будет угодно.

Голицын задумался. Прохор замер возле барина, боясь даже дыханием нарушить тишину. Еле держась на ногах, стараясь не выдать охватившего ее ужаса, Нюша неподвижно стояла у двери, глядя беспокойным, полным отчаяния взором в затылок Голицына.

Князь, занятый своим туалетом, казалось, не обращал на нее внимания.

— Ну что ж, и я думаю, что мне надо ехать без тебя. Прохор, отложи коляску, поеду верхом!

— Не трудно ли будет, ваше сиятельство? Путь дальний, — льстиво сказал камердинер.

— Нет, всего два перехода. А ты, Нюша, ступай к себе, поедешь со всеми в оказии!

Бледное лицо девушки залила краска, глаза радостно блеснули. Ей стало вдруг так легко, что, как птице, захотелось петь.

— Иди, ты больше не нужна мне, — спокойно повторил Голицын, в зеркало следивший за выражением лица девушки. Нюша низко поклонилась, и легкой, радостной походкой выскользнула из комнаты. Прохор молчал, только теперь он начал понимать хитрую игру князя.

Голицын повернулся к нему.

— Верни ее!

Прохор кинулся к дверям. Князь встал, побрызгал на руки духами, потом опрыснул халат, пригладил щеткой волосы и сузил холодные, полные презрения и гнева глаза.

В дверях стояла Нюша, счастливое выражение еще не сошло с ее лица, за ней был виден Прохор.

— Войди, Анна, — коротко приказал князь, и это «Анна» щелкнуло, как удар бича.

— Я передумал. В Грозную поедешь со мной. Приготовься к отъезду. Выезжаем ровно в восемь. Ступай! — И он повернулся, давая этим понять, что вопрос решен и разговор окончен.

Нюша задрожала, темные круги заходили в глазах, и, чтобы не упасть, она руками схватилась за стену.

— Я сказал — иди и приготовься, — разглядывая ее с холодным любопытством, оказал князь.

— Но вы только что сказали другое.

— Передумал. А что тебя это так взволновало? Может быть, не хочешь ехать? Нездорова?

— Хворая я… батюшка князь. Освободите, не могу ехать с вами, — чувствуя на себе тяжелый взгляд Голицына и уже понимая, что ничем нельзя уговорить этого человека, прошептала она.

— Чем хвораешь?

— Грудь болит и сердце тоже, — чувствуя, что проваливается в пропасть, тихо сказала Нюша.

— Пустяки. Поездка и свежий воздух вылечат тебя. Ну, а сердце у девок, — Голицын сильно подчеркнул последние слова, — болит обычно от распутства и любовных историй. Как ты об этом думаешь, Анна?

Прохор побледнел и замер от страха.

— Не знаю я этого, барин. У меня оно болит от хвори.

— Ты что — спорить со мной собираешься? — поднимая брови, перебил ее Голицын. — Забыла, кто ты, холопка? Пошла вон! И сейчас же готовься к отъезду!

— Не поеду я, барин, сил у меня нет, — тихо, но с такой отчаянной решимостью сказала Нюша, что Прохор почувствовал, как у него выступил холодный пот.

— Что ты сказала? Не поедешь? — переспросил Голицын, и в его округлившихся глазах была такая злоба, что Прохор не выдержал:

— Да что ты, девка, очумела, што ли! Вы не извольте гневаться, ваше сиятельство, поедет она. Да как же можно батюшке нашему, кормильцу, да такие слова выговаривать!

Но ни Голицын, ни девушка не слышали его. Князь, весь багровея и дергаясь, шагнул к ней.

— Не поедешь? — зловеще проговорил он, и жилы на его висках надулись.

— Нет, — упрямо и твердо сказала Нюша. — Я больная и отпустите меня со всеми дальше.

Она смотрела прямо в налившиеся кровью глаза Голицына. Перетрусивший Прохор видел, что в глазах девушки был не страх, не трепет перед барином, а холодная, нескрываемая ненависть и презрение к нему.

— Где квартирует Небольсин? — вдруг спросил Голицын.

— Не знаю, про кого и про что спрашиваете. — Нахмурив брови, Нюша в упор глядела на Голицына. Сердце ее словно провалилось куда-то, но ни взглядом, ни движением она не выдала себя.

— Знаешь! Где он?! — закричал князь. Ему было душно, и он судорожно расстегнул ворот рубахи.